Американка, духовка и уголовка

Желание запретить что-то в языке бывает не только у брюзги.

Например, всюду принято щеголять цитатами из великих. Вот, скажем, пушкинское «бывают странные сближенья». Да, бывают, конечно, но сколько же можно начинать с этой звонкой и не тускнеющей фразы всякий вздор. И как же трудно удержаться! Почему? Почему вообще люди охотно цитируют классиков?

Потому что так удобнее. Особенно когда «сближенья» действительно странные. Вообще, мысль, что человек пользуется языком так, как ему удобно, сама по себе – нехитрая. Но может иметь не очень простые последствия. С одним из таких последствий то и дело сталкивается каждый житель России. Пусть и не все сразу замечают, что «бывают странные сближенья».

Например, вот какое.

Вот уж двадцать лет как люди жалуются, что много стало американизмов. Причем всяких – то здание правительства по-американски назовут Белым домом, то депутатов верхней палаты Федерального собрания – сенаторами. Хотя слова «сенатор» в официальном русском политическом языке нет. Уже не говорю о «клининге» вместо «мытья полов», «менеджерах по продажам» вместо «продавцов». Говорят, что болезнь такая напала. Американка называется.

Во Франции ее научились не замечать. Или даже перестали считать болезнью. Тихо включают в словари американизмы, пришедшие из интернетной жизни. Кажется, на этом сходство русских лингвистических недугов с французскими кончается.

Идем дальше. Многие жалуются, что для описания гражданской жизни в России нужно уж больно много слов из уголовного жаргона. Не «взятка», а «откат», не «покровительство», а «крыша». И даже название у этой болезни есть: блатняк, или уголовка называется. Значит, две так называемые болезни уже есть. Загинаем пальцá, как говорил мне сержант Таманской дивизии на школьных военных сборах в 1967 году.

Третья история пока вроде бы не ощущается как болезнь. Наоборот, многим даже нравится. Это – слова и словечки из церковного обихода. Во время процесса над Пусси Райот весь народ узнал греческое слово «солея». Сейчас набегут и скажут, что оно всегда было. Ну, допустим. Было, конечно. Просто почти никто и не знал его и даже не слышал о его существовании. В обиходе его не было. А тут оно не просто появилось, это место перед алтарем, а сразу оказалось «священной солеёй». Такой штукой, на которую «не положено вступать женщине». Это в светском государстве вещь новая, что куда-то женщине вступать нельзя.

С одной стороны, всякому вежливому человеку понятно, что алтарь в церкви – место не для посетителя, тем более – не для прихожанина. Даже, скорее, праздному посетителю его могут показать: ведь для него это только любопытный культурный объект, а не святое место. Поэтому посетители церквей как-то смирились с мыслью, что мужчине по каким-то причинам туда нельзя входить в головном уборе, а женщине нельзя входить без головного убора. У евреев и мусульман – наоборот. И к этому нужно относиться с полным уважением. Возможно, сверху не видно, кто мужчина, а кто женщина. Не по копытам же считать.

Как бы то ни было, но некоторые граждане за десятилетия безбожности и бездуховности поотвыкли от таких возвышенных выражений. Обращение «отец», или, например, словечко «старик», употребляли либо в прямом, либо в переносном смысле. Кто мог подумать еще 20 лет назад, что вернутся времена, когда «отцами» начнут публично называть малознакомых мужиков в бородах и рясах.
А походы в церковь или на кладбище из частного дела вдруг превратятся в государственные мероприятия.

Настоящие лица духовного звания недовольны. И прихожане, которые в свое время подвергались преследованиям за принадлежность к церкви, говорят, тоже зело переживают. Мол, наступили новые времена, и от имени «духовки» заголосили даже недавние уголовные авторитеты. В общественный обиход разные свечники, алтарники и охранники натаскали слов с последствиями – тут тебе и «кощунник», и «богохульник», и «священноначалие». Быстро выянилось, что все это слова с последствиями для подследственных. Даже анекдоты появились: девушка уходит на свадьбу подруги и хочет одолжить у мамы пистолет, по-нашему говоря, «травматику», - пострелять из свадебного кортежа. Бери, говорит мама, только в церкви не пой!

Стало быть, три у нас лингвистические болезни получаются. Духовка, американка и уголовка. Как и почему они сблизились? Вроде бы, на первый взгляд, волк, коза и капуста. Никак не получается перевезти их в одной лодке, а все-таки – плывут.

Почему?

Наука, несомненно, когда-нибудь ответит на этот вопрос. Но и нам, современникам, нужна правдоподобная гипотеза. Например, такая.

За кем повторяют новые слова дети, подростки? За дворовыми авторитетами. За кем повторяют модные словечки студенты или читатели журналов? За авторитетами телеэкрана и глянца! За популярными телеведущими и акулами пера. За кем повторяют слова капитаны финансовой индустрии? За теми авторитетами, что печатает их деньги и хранят их сбережения – американскими политиками, бизнесменами и финансистами.

Стало быть, просто авторитеты в стране очень разные. Не у разных групп населения, а буквально у каждого. Вот сидит такой старший помощник младшего брокера, глубоко верующий менеджер по клинингу среднего звена. И по духовной части у него все пучком, и по служебной налаживается, и кое-чем для крыши поступиться не грех. Да на то и духовник, чтобы грешок отпустить. Может быть, это и есть гармония новой социальности?

Слово гармония – греческое. Оно восходит к глаголу, обозначавшему сплачивание, сколачивание, соединение. Поэтому гармонично, как теперь говорят, «по ходу», только то, что составлено из совсем разных частей, из непохожего. Но составлено так, что устраивает всех. Это непохожее согласовано, сбито, сколочено. Конечно, эту гармонию можно развалить, и тогда наступает дисгармония.

Осталось только понять, три наши лингвистические болезни – духовка, уголовка и американка – это что? Гармония или дисгармония? Наш глубоко верующий, проклинающий кощунников и всегда вовремя приходящий на стрелку с крышей менеджер по клинингу, да он даже не поймет, на что вы жалуетесь.

Ведь жалуетесь вы не на язык, вы жалуетесь на жизнь. А другому поколенью просто удобнее так говорить. Вам – цитировать пушкинские «странные сближенья». Им переживать их. Как сказал Козьма Прутков,

Тебе и горький хрен – малина,
а мне и бланманже – полынь.