По итогам заседания Межведомственной комиссии по проведению мониторинга эффективности деятельности государственных образовательных учреждений Российский государственный гуманитарный университет был отнесен к группе вузов, нуждающихся в оптимизации деятельности.
С нами на связи — ведущий преподаватель РГГУ, стоявший у истоков зарождения университета, заведующая кафедрой всеобщей истории Историко-архивного института, Басовская Наталия Ивановна.
RFI: В обращении ректора РГГУ, которое было опубликовано на сайте сразу после итогов заседания межведомственной комиссии по проведению мониторинга, значится следующее: «Проведенный мониторинг и интерпретация его результатов стали, своего рода, вызовом для РГГУ». Как вообще РГГУ попал в список неэффективных ВУЗов?
Наталия Басовская: Таинственно. Я не могу объяснить, что там оказались несколько абсолютно очевидно традиционно сильных, известных, популярных, с огромными конкурсами. Ну, например, наряду с нами — МАРХИ, каким-то гонениям подвергается филологический факультет Санкт-Петербургского университета, который тоже объявили неэффективным. Сначала все творческие ВУЗы записали в неэффективные. Какое-то безумство.
То есть, был подход с какими-то формальными требованиями, в основном, количественными. Сколько метров на студента? Например, никто не озаботился, что у нас отобрали целое здание на Никольской — его вернули Православной церкви (и это право и государства, и церкви), но если бы это чем-то компенсировали! Целое здание ушло от университета. А мы — государственный университет. Тогда государство, приняв такое решение, хорошо бы оно компенсировало нам эти метры. Ничего подобного! А теперь, видишь ли, у нас мало метров на студента.
И вообще, будто бы это — самое главное. Конечно, у нас нет лишних аудиторий, но все занятия обеспечены. А конкурс вырос за последние годы раз в пять. Какая же это неэффективность? Происходит голосование самое важное — народное голосование, публичное. Раз студенты идут за нашим дипломом, значит, он ценится.
Ведь дипломы в той же Франции оцениваются не количественно, а достаточно сказать, какой это университет, и люди делают выводы. Правильно? Так же и в американских университетах: если сказано, что это Стэнфорд, то не надо мерить метры. В общем, подход очень странный, мне он непонятен. Хотя я сейчас, конечно, никакой не администратор уже давно.
— Напомним слушателям, что вы были проректором университета.
— Целых 15 лет. Так что я реально участвовала в создании этого университета, образованного на базе единственного в советское время гуманитарного института — Историко-архивного.
— В рамках РГГУ до сих пор существует институт...
— Историко-архивный. Он является его ведущим подразделением. Надо сказать, что создание этого университета — РГГУ — это не просто момент развития учреждения, это как бы памятник постсоветской культуры. Это был гуманитарный ВУЗ вне идеологического диктата времен советской власти, где не диктат марксистский определял, как мы изучаем историю, а сугубо научный подход. А потом прирастали и другие факультеты.
Так что относиться к такому явлению, как РГГУ, надо гораздо более аккуратно, трепетно, я бы сказала, осторожно. А здесь — с какими-то критериями непонятными количественными, со странным, неизвестным мне составом комиссии — особенно прилюдно она не обсуждалась. Эксперты, мол, со всей России. Что за эксперты? В основном, конечно, это чиновничество. Правда, бормочут еще про совет ректоров, но это тоже учреждение, все люди, находящиеся при должностях.
— Комиссию возглавил Садовничий — бывший ректор МГУ. Здесь не чувствуется соперничества с МГУ?
— Нет-нет. Садовничий даже высказывался в пользу РГГУ. И потом, это все-таки величины разного размера. Там — классический университет, где много совсем других факультетов — естественных, математических и т. д. А мы — гуманитарный университет. Поэтому, если может быть какое-то соперничество, то между гуманитарными факультетами и РГГУ, но и то, его нет.
Мы сотрудничаем, мы выступаем оппонентами друг у друга. Многие ведущие профессора РГГУ окончили, кстати, МГУ — тот же Сигурд Оттович Шмидт. Да и я, ваш покорный слуга, тоже кончала истфак МГУ. И очень многие. Нет, тут не соперничество, нет.
Это, по-моему, бюрократическая акция, которая должна, прежде всего, показать, как мы что-то полезное делаем. Мы занимаемся, видите, мы работаем! А в конечном итоге — это удар по гуманитарному образованию. Такие же удары наносила советская власть.
Я тут напоминала на телевидении, что в 1929 году большевики закрыли вообще исторические факультеты во всех университетах тогдашней России. Образовали вместо них факультеты общественных наук, где история была растворена в социологии, марксистской философии, где конкретной истории не было. Их открыли снова через 5 лет, в 1934 году. Почему-то даже самая тоталитарная власть полностью избавиться от истории не может. Потому что история — это мы сами.
— Что касается РГГУ в этом мониторинге, ранее Ефим Иосифович Пивовар говорил, что комиссия по мониторингу взяла цифры прошлого года, а не этого. Что даже по таким формальным критериям, как метраж и финансы, они не могли учесть даже результаты того, что РГГУ, например, выиграл конкурс в этом году, получил дополнительное финансирование.
— Ничем это объяснить, кроме некой предвзятости или преступной халатности, нельзя. Я сказала в одном из своих интервью, что похоже на некий крестовый поход против гуманитариев. Не нужны. Век компьютеров, технологий, ай-фонов, ай-пэдов. Не нужны гуманитарии.
Это когда-то было в 60-е годы: в советских газетах была дискуссия «нужна ли в космосе ветка сирени» — была такая смешная дискуссия. Споры «физиков» и «лириков». Потом, вроде бы, до всех дошло, что у гуманитарных наук своя великая миссия человеческая.
И сейчас — по новой: нам надо развивать инженерные специальности и т. д. Я была на передаче «Совершенно секретно»: там по ходу передачи ролик показывают, записанный каналом, с какой-то дамой службы занятости. И эта дама классически-чиновничьего вида сетует: «Вот, историков не знаем, куда девать. Вот куда их пристроить — на них нет спросу». Они не дают стране угля, как говорили в советское время. Это рецидив очень печального явления.
— В послеперестоечные годы и преподаватели, и студенты, помнится, буквально голодали, но уже и тогда престиж РГГУ был важнее зарплаты. Что сейчас происходит в РГГУ? Какова сейчас ситуация?
— С зарплатами мы были одно время почти в лидерах. Сейчас мы, я бы сказала примерно (поскольку я не администратор), где-то на среднем уровне. Ведь зарплата складывается из жалкого бюджетного оклада, который намного меньше, чем оклад дворника или у ведущих преподавателей приближается — 20, 21 тысяча. И плюс к этому — то, что называется «надбавки» за счет заработанных университетом средств. Одно время они у нас просто были лидирующими, сейчас, кажется, не самые лидирующие.
— Тем не менее, как говорилось в некоторых публикациях, все равно они выше среднего по Москве.
Наталия Басовская: Безусловно. Но никакой катастрофы нет, чтобы бить в набат, чтобы работать, как пожарная команда. И касается это, конечно, не только РГГУ. Я прочла в газете «КоммерсантЪ» недели две назад интервью министра образования по поводу этих действий. Ну, он рассуждает просто, как божество. «Будем снимать ректоров в слабых ВУЗах». А они все в государственных ВУЗах избраны, у них есть срок избрания.
— Их выбирает ученый совет.
— Ученый совет. Утверждает министерство. Но вот снимать избранного, пожалуй, не следует до окончания срока избрания. «Будем объединять слабые и сильные ВУЗы». Когда-то Хрущев объединял сильные колхозы со слабыми. В результате сильные тоже стали слабыми. Я не приравниваю колхозы и ВУЗы, но сама практика довольно печальная в России. Так что все это мне кажется каким-то непродуманным, торопливым администрированием — в самом лучшем случае.
— В кулуарах и даже в некоторых СМИ — у Николая Сванидзе, в частности, — говорят, что эта история с неэффективностью РГГУ — попытка скрытого рейдерского захвата. Потому что РГГУ обладает шикарными помещениями в центре Москвы.
— Есть такая версия. Кроме того, что это версия, я ничего больше сказать не могу. Это народная молва, которая никак документально не подтверждается. Но поскольку в опыте нашей современной эпохи очень много примеров рейдерства, то, конечно, людям это приходит в голову.
— Не может ли быть вся эта история также попыткой политических преследований, потому что РГГУ всегда был самым вольнодумным университетом? Может быть, его студентов было больше всего на Болотной площади?
— Вот это — тоже нет. Поскольку я хорошо вот эту сторону дела знаю, со времен перестройки в РГГУ твердо велась линия, и ведется сегодня, на то, что политическая деятельность студентов развивается за стенами университета. Никакой молвы, никаких сообщений СМИ, что их было очень много на Болотной, я не слышала вообще.
А внутри университета развиваются всякие КВН, музыкальные вечера, и никаких политических собраний. Со времени перестройки — и у Афанасьева была эта идея, что студенчество не должно быть вовлечено в политику. Внутри университета нет никаких студенческих партий, поэтому видеть в этом политическое преследование я бы не стала.
— Вы вспомнили сейчас Юрия Николаевича Афанасьева. Вы с ним общаетесь? Каково его отношение к тому, что сейчас происходит?
— Какое может быть отношение? Всем нам больно и тяжко.
— Что теперь ждет РГГУ? Была организована рабочая группа.
— Организована. Вот эта рабочая группа как будто будет еще раз все показатели проверять и делать предложения по их повышению. Ну, не знаю, как они будут наращивать метры на студента.
— Что сейчас, вообще, на ваш взгляд, происходит с гуманитарной наукой в России?
— Я считаю, что у нас все нормально. Какие-то панические крики, что у нас все плохо, мне необъяснимы. Я слежу за новейшей литературой. Например, в нашей области, в лингвистике, мы находимся в теснейшем контакте с передовой французской (французская лингвистика, безусловно, передовая). Наши ездят туда, французы — к нам. Я не понимаю, что за крики, что за паника, что у нас плохо! Это придумка.
Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
«Я считаю, что у нас все нормально. Какие-то панические крики, что у нас все плохо, мне необъяснимы. Я слежу за новейшей литературой. Например, в нашей области, в лингвистике, мы находимся в теснейшем контакте с передовой французской (французская лингвистика, безусловно, передовая). Наши ездят туда, французы — к нам. Я не понимаю, что за крики, что за паника, что у нас плохо! Это придумка».
