Против кого бунтуют гомофобы

У всякой фобии — в переводе с греческого — «страха» — двоякая мишень — тот, кого боятся, и тот, кто боится сам. Это верно и в отношении неживых источников страха. Например, клаустрофоб боится не просто закрытого помещения, но унизительной утраты самоконтроля, стоит только ему в это закрытое помещение попасть.

Или юдофоб.

«Глупый» антисемит считает себя защищенным от евреев тем, что сам-то он, во всяком случае, никакой не еврей.

«Умный» антисемит правильно опасается, что и его самого могут либо принять за еврея, либо даже объявить евреем, и тогда ему несдобровать. Вот почему юдофобами обычно называют людей, ненавидящих собственное еврейство как источник экзистенциальной муки.

В нацистской Германии и Австрии некоторые ассимилированные евреи-немцы были вполне солидарны с преследованием так называемых «восточных евреев» — из городков и местечек Польши, например. Такие евреи полагали, что германская машина истребления людей — «умная», и никогда, мол, не тронет «своих».

Нацистская Германия, к сожалению, все еще плодотворный пример для размышления в некоторых постсоветских государствах, где возрождается поиск надежных и легко устанавливаемых врагов.

Собственно, всякое национальное возрождение обычно сводится к выявлению понятного врага, на которого удобно науськать толпу. Есть, например, в бывшем СССР большие города, в которых преподавателям не велят рекомендовать студентам учебники, написанные авторами с армянскими фамилиями.

Есть миллионные города, в которых разрешено преследовать людей по признаку их сексуальной ориентации. Почти повсеместно дискриминируются инвалиды: для их удобства почти нет пандусов или лифтов. Так, большинством станций московского метрополитена могут пользоваться только довольно крепкие люди. Пересчитайте ступеньки на станциях «Библиотека имени Ленина» или «Аэропорт»!

В отличие от мелких мошенников, которые охотно выдают себя за инвалидов или их представителей, большинство настоящих инвалидов делает вид, что никакие они не инвалиды, что они справятся, что они все-таки смогут сами преодолеть десятки и сотни гранитных ступеней.

Но сделать это трудно.

И тогда несчастные люди раздражаются и сатанеют.

Им тяжело, они злятся на себя за беспомощность и на всех остальных — на тех, кто видит эту беспомощность, но не войдет в положение.

Никаких официальных справок в подтверждение слабости, болезненности, беспомощности большинство людей предъявить не может.

И это затягивает петлю взаимной озлобленности. Очень медленно постсоветское общество научается помогать своему обессиленному большинству.

Но злобы накопилось все-таки еще очень много. И ее надо правильно расфасовать. В этой расфасовке совершенно особое место занимает гомофобия.

Она в России совпадает с привычкой к лицемерию, вшитой в современный русский язык. Сам язык диктует людям ошибочное поведение. Сейчас всем известен тюремный жаргон. Усилиями отвязанных людей искусства и расконвоированных политиков он вошел в повседневную речь.

В этом жаргоне есть специальное обозначение для людей, подвергаемых сексуальному насилию в тюрьме. Их называют «опущенными», «опетушенными», «петухами» и т.д. Бывает так, что целая популяция может ошибаться. И в таком вот словоупотреблении заложена ошибка популяции носителей русского языка.

Изнасилованному человеку присваивается обозначение, которое на самом деле должно быть приписано насильнику. Иначе говоря, «петухом», «козлом», «орлом», — называйте как угодно, — но, как ни крутите, настоящим гомосексуалом оказывается «опускающий», насильник. А вот избираемая этим насильником жертва как раз вовсе не обязательно имеет склонность к сексу с представителями своего пола.

И вот теперь дорогие россияне используют термин, навязанный обществу насильниками. А вместе с термином усваивается и ярость к гомосексуалам — как к больным или преступникам. При этом — из-за слова и страха — настоящих насильников и преступников это самое общество не видит. Тем временем сцепка тюремной администрации и гомосексуалов-опускателей знай себе работает, благо и число заключенных растет, и ненависть к «гомосятине» разогревается с нездешней силой.

А гомофоб боится себе подобного, другого человека. И защититься от него хочет раз и навсегда. Абсолютным оружием.

Логика тут неумолима: требующий запретить пропаганду гомосексуализма выступает в поддержку гомосексуалов-насильников против обыкновенных людей, неважно какой ориентации.

Гомосексуалы — точно такие же люди, как и всякие другие. И среди них есть преступники и насильники, которым хочется спихнуть ответственность за преступление на свою жертву.

Почему же нормальные, на первый взгляд, люди поддерживают гомофобов, добившихся запрета так называемой «пропаганды гомосексуализма»? Из того же страха перед «гомосятиной»: не поддержи я это, не дай бог, самого за такого примут. Или по невежеству, по той самой темноте человеческой, которая боится самого знания. Ненависть к знанию, в том числе — знанию о самом себе — тоже сидит в понятии «гомофобия».

Логика страха — та же, что у борцов с проститутками. Знамо дело, это проститутки «сами виноваты», когда их калечат озверевшие самцы. Еще бы: ведь у самца ретивое играет, и это так естественно. Проститутки же все — ну, мы же знаем, кто они есть, правда? Они же прямо-таки провоцируют, негодяйки эдакие.

И «нарки», «наркоши», наркоманы для ныне действующих законодателей, мягко говоря, не совсем люди. Принимают закон, позволяющий поголовное тестирование детей на потребление наркотиков. А почему бы не проверить на вампиризм? Или на склонность к злонамеренному падению с велосипеда? Есть ведь такие рисковые люди. Катаются, падают, а ты их лечи, трать на них народные деньги.

Откуда у граждан такая страсть к принудительному лечению? Может быть, сами болеют, но боятся обращаться к доктору?