Греческий миф русской политики

Тем, кто радовался, что антисемитизм в России кончился, вытесненный ненавистью к «черногузным», их вечная родина — сам русский язык — шлет горячий привет.

Мы, русские, народ с очень короткой памятью, вот и позабыли, что слово это — «черногузный» — очень древнее. Оно представляет собой кальку с греческого слова «мелáмпигос». Этим эпитетом древние греки наградили Геракла. Поэтому в переносном смысле оно понималось как «мужественный». Это понятно и по нынешнему словоупотреблению. Называющие приезжих «черногузными» побаиваются ненавидимых «кавказцев», «азиатов» и прочих «чурок».

Сильные, подвижные, обученные у себя там, в горах, стрельбе по-македонски, они внушают страх нам, изнеженным европейской цивилизацией. И даже таким физически крепким, как купающиеся в фонтанах белогузные парисы и аполлоны в тельняшках.

Но вернемся к Гераклу. «Мелампигом» назвали сына Зевса разбойники, братья-керкопы. Эти керкопы разглядели мохнатую задницу своего победителя, когда тот понес их, подвесив за ноги на коромысло, на забаву своей любовнице Омфале, или, если переводить на русский дословно, Девушке С Прекрасным Пупком. Могучий герой услышал их перешептывание, рассмеялся и отпустил. Геракл, правда, взял с керкопов клятву, что те не разгласят маленькой тайны своего освободителя. Но керкопы обманули Геракла, и повсюду болтали, что он «черногузный» и есть. Вот тогда в дело вмешался сам Зевс. Он покарал керкопов за нарушение клятвы, лишив братьев членораздельной речи и превратив в обезьян.

Попробуем теперь истолковать историю с русским словом «черногузный» с точки зрения текущей политики и древнегреческой мифологии.

Почему вообще некоторые слова запрещены традицией к употреблению в некоторых местах?

Потому что это слова — особенные: они представляют собой ограничительные столбы. Тронул их — и кончается дорога, а начинается, наоборот, пропасть или стена. Такие столбики или камни известны всякому, кто когда-либо проезжал по горной дороге. На равнине они просто отделяют вас от встречного движения. Ты видишь эти столбики, но не пытаешься их задеть. Потому что дальше коммуникация кончается, а начинаются события, комментировать которые их участники обычно уже не могут.

Решив, что им можно безнаказанно называть Геракла «черногузным», керкопы злоупотребили, таким образом, самим правом на высказывание.

Нацистская молодежь, которая устраивает погромы овощных палаток в городах России, полицейские, которые сгоняют людей по неким внешним признакам в городские лагерьки, — это люди, повторившие за керкопами кличку «черногузный».

И за тверским прокурором они повторяют фамилию «Фарбер» как синоним слова на букву «ж». Люди с чуть раскосой или удлиненной формой глаз становятся «узкопленочными» или «лицами азиатской национальности». И с этого момента оказывается, что дальше можно ничего и не говорить: низы общества — а они могут находиться и очень высоко в официальной иерархии — немедленно ловят этот сигнал.

Если можно так сказать, значит нужно начинать действовать.

Слово — великий организатор.

Если есть возможность вслух и безнаказанно высказаться так, как высказался прокурор, значит появился государственный заказ на преследование по любому внешнему признаку, который можно обнаружить в любой готовой к закланию жертве.

В России сейчас страшно популярен мыслитель, подкормивший своею довольно убогой политической мыслью еще национал-социализм, — Карл Шмитт. Он сделал свои выводы из несколько более ранней формулы Клаузевица («война есть продолжение политики другими средствами») и решил, что главная политическая категория — это категория «врага». Надо сказать, что философское ничтожество Шмитта в Европе было замечательно показано еще в 1970-х годах. А поскольку в России этот мыслитель был долгое время под запретом, то восприняли его, по обыкновению, с опозданием на советскую власть. И начиная с 1990-х годов он стал у тяжелодумов властителем дум.

Думы же у них очень скучные. Им хочется сплотиться. Но как? Если люди, из которых шмиттианец хочет собрать особую «цивилизацию», страшно разобщены, то и слов, описывающих других как врагов, нужно намного больше обычного. Из-за этого обилия кое-кому и показалось, что ненависть ко всяким «чуркам» и «урюкам» позволит забыть о старой ненависти к «жидам».

Но этот расчет не оправдался. Именования, которые по-научному называются «этнофолизмами», или словесным уничижением чужака по признаку его происхождения, внешнего вида или родного языка, захлестнули и так называемое российское культурное пространство.

На предложение подумать о «политической корректности» народ-шмиттианец смотрит с презрением.

Обширный список врагов продолжает разрастаться. Внешних и внутренних. От «китаёз» и «япошек» на Дальнем до «пиндосов» и «черных» на Ближнем Востоке и в соседних квартирах.

Вот почему ставшему совсем недавно своим Фарберу стало так просто оказаться совсем чужим. И сейчас, находясь за решеткой, он получает советы — не «будить Россию», не «идти в народ», не путать нациста-прокурора с добрым от природы «простым русским человеком». Иногда его уговаривают такие же обрусевшие евреи, как он сам. Как бы несколько более русские, более разделяющие правила русской цивилизации, чем понаехавшие постсоветские «урюки». Все эти «осетин-извозчик», «злой чечен» и «робкие грузины» Лермонтова или «хохлы» Бродского из печальной хрестоматии по истории русской колониальной литературы.

Итак, керкопы, увидевшие волосатый усест Геракла, принялись щеголять площадным остроумием.

Здесь у нас тот же случай. Вот только нет авторитета, нет неписаного запрета на такие слова и выражения, которые предупреждают о пропасти.

Куда же делся этот авторитет?

Чтобы наказать керкопов, нужно было быть Зевсом. Громовержцем. Говорящим редко, но убедительно. Примирительно и весомо. А когда у вас и в фонтанах — керкопы-балагуры, и на троне — керкоп-балагур, лузгающий словесные семечки, вся надежда — на инопланетян. Без царя в голове живем.