Псковский депутат и главный редактор газеты «Псковская губерния» Лев Шлосберг рассказал в интервью RFI об отношениях убитого отца Павла Адельгейма с РПЦ, о сравнениях с погибшим 23 года назад Александром Менем и о последних известных обстоятельствах гибели священника, смерть которого потрясла российское общество и православный мир.
RFI: Есть ли новые данные относительно обстоятельств смерти отца Павла? Поступали сообщения, что «Скорая» медленно реагировала, что не сразу приехала...
Лев Шлосберг: В таких ситуациях всегда очень много появляется различных версий. Я бы выводы следствия в этой части — я не готов обвинять еще и врачей в том, что произошло. Это очень тяжелое обвинение. Информация прошла очень быстро и основана на разговоре с кем-то из соседей. Когда я искал источник этой информации — это разговор кого-то из соседей, жителей той же улицы. Я был бы очень осторожен в этой ситуации с дополнительными обвинениями.
Никаких новых данных у следствия нет, кроме многочисленных свидетельств очевидцев, которые все, в целом, подтверждают одну и ту же версию: что да, этот человек, имя которого теперь уже известно. По просьбе, очевидно, матери, он был принят отцом Павлом, три дня жил, на третий день вечером случилась эта катастрофа, детали которой, наверное, еще будут каким-то образом уточняться. Ведь дом был полон людей — тех, кто живет в нем, гостей. Потому что только что, 1 августа, состоялся 75-летний юбилей, и многие еще гостили, и приезжали те, кто не мог быть вовремя, и люди в это время находились в доме. Только эту секунду, когда это случилось, никто не видел.
Матушка готовила чай, повернулась спиной. Это было на кухне. Это совершенно потрясающая ситуация, когда в доме, на кухне сидят два человека, разговаривают. Все слышат крик, и после этого крика оборачиваются. Сам этот момент ужасный — его не видел никто, ни матушка, никто из других людей, кто был в доме. Я думаю, что информация о событиях, которая будет дана следствием, наверное, будет несколько позже. Высказывать сейчас какие-то версии, гипотезы, в том числе, о скорости реагирования на вызов...
— Да, все подробности мы узнаем впоследствии от следствия, а сейчас хотелось бы поговорить больше о самой личности погибшего. Смерть отца Павла Адельгейма потрясла весь православный мир. Он был чуть ли не единственным священником в России, кто сознательно и планомерно боролся с вертикалью власти в РПЦ.
— Уточню: он не столько боролся с властью в РПЦ, с иерархией РПЦ, он отстаивал права прихожан и священников, право канонического общения такого, каким он его понимал. Он был правозащитником в РПЦ. Он не уходил из лона церкви, он в полной мере, абсолютно в полной мере следовал своему пониманию, сложившемуся давно, еще в советское время, канона отношений священнослужителя и его духовного чада.
Он, действительно, защищал автономию приходов, которая была разрушена в последние десятилетия, когда состав приходского совета утверждает правящий архиерей. Настоятеля, без ведома прихода, назначает архиерей. Когда в любой момент с любым человеком, входящим в церковь, может произойти — в духовном смысле — все, что угодно, потому что епископ, митрополит может указать ему, удалить священника без объяснения, никого не слушая. Может распустить приходской совет.
Он пошел в светские суды — то, что категорически порицалось официальными лицами РПЦ. Он дошел до Верховного суда и проиграл все суды, потому что отстаивал конституционные права граждан на свободу совести. Он очень переживал, что не смог защитить свой приход. За то, что он подал в суд, он был отрешен от настоятельства. Будучи протоиереем, он стал рядовым клириком в храме Святых Жен Мироносиц. Он дошел до Европейского суда по правам человека и, буквально 1 августа на своем юбилее в доме он сказал мне, что краткую жалобу рассмотрели и прислали ответ, что она допустима и пригласили послать полную жалобу. И он только что послал полную жалобу в Европейский суд по правам человека по своему делу по защите прав прихода и прихожан. И вот это его публичное несогласие и отстаивание другой церкви — это было, действительно, обсуждаемо, это имело огромный резонанс в обществе.
Я согласен с вами: он, наверное, был единственным, кто осмеливался на эти действия. Но после того, что он пережил в советское время... Он же видел священнослужителей, которые сотрудничали с властями, с охранкой, были стукачами, сотрудничали с КГБ, он же не пошел ни на один компромисс с совестью. Ни на один. Он сын репрессированного, расстрелянного, он сам три года пробыл в колонии по 190 статье — «Антисоветская агитация и пропаганда». Но по сути, это то, что он открыто веровал. Он потерял там ногу во время бунта заключенных и он жил с одной ногой. Он был сослан в Казахстан.
После этого он, как человек удивительной внутренней силы, не озлобился, не стал слабым, он стал человеком исключительного света, исключительной силы. И те люди, которых он видел перед собой, которые, в его понимании, предавали свой пастырский долг и своих прихожан, он не считал этих людей людьми, которые имеют право указывать ему, как служить. Он этот вопрос для себя решил тогда, когда многие из этих людей вообще не задавались такими вопросами.
Кроме того, что это был выдающийся богослов, интеллектуал, общественный деятель, человек, который, кстати говоря — большая редкость в РПЦ — он говорил об абсолютной пагубности этого симбиоза государства и церкви, который сегодня происходит в России. Пагубности, как для церкви, так и для государства. Был против воцерковления государства, его клерикализации и против огосударствления церкви. Потому что это уничтожает эти институты. Он говорил об этом вслух.
Он очень много говорил о прощении заблудших и, вы знаете, большой резонанс получило его очень терпимое, мягкое высказывание о девушках, которые пели в Храме Христа Спасителя. Он же сказал: «Господи! Все, что нужно было — это объяснить, как правильно молиться, как нужно петь в храме. Объяснить и отпустить». Это позиция христианина. Это не позиция охранника, чекиста, стукача. Это позиция человека и христианина. Эта позиция его делала его одним из немногих реально действующих священнослужителей в России. В полном смысле слова «священнослужителя».
Его приход, даже после того, как у него отняли приход храма Жен Мироносиц и он стал просто рядовым клириком (через неделю он служил), приход не ограничивался той паствой, которая приходила в неделю его служения. По сути дела, весь мир — с ним были на связи тысячи людей. Тысячи. И то, что он по звонку из Москвы принимает этого ужасного молодого человека, он его принимает потому, что он всегда шел навстречу людям. Его попросили помочь, и он сделал шаг навстречу. Хотя его предупредили, что человек нездоров. Он принял его не просто в храме, не просто встретился с ним, он принял его у себя в доме. Эта степень открытости людям — это настолько редчайший сегодня человеческий и пастырский феномен, что он сделал его больше чем священником одной епархии.
Это человек, который общался с миром, он был очень значим не только для воцерковленных людей, он был очень значим сегодня, в настоящее время значим для очень многих светских людей и людей других конфессий. Это доказывает, показывает масштаб его личности. Потому что она выходила за рамки служебных обязанностей — извините за такие казенные слова, но священники служат, у них есть обязанности. Он исполнял их настолько вдохновенно и глубоко, и я знаю людей, которым просто пришлось случайно, не по желанию найти именно отца Павла, но у кого-то он крестил детей, кого-то он венчал, у кого-то он отпевал родителей, и люди эту единственную службу, когда они пришли в этот храм и с ним познакомились и общались только во время службы, они запоминают на всю жизнь. Это человек, которого невозможно было не запомнить, познакомившись однажды.
— Говоря о его конфликте с РПЦ, отец Дмитрий Свердлов сегодня сказал, что если бы не его смерть — отца Павла — «многие постарались бы дискредитировать роль его личности, но теперь этого сделать не получится... Так что теперь придется объяснить его конфликт с правящим архиереем, его конфликт с Патриархией». Насколько, вы думаете, эта его борьба, его дело будет продолжено? Насколько вопрос того конфликта внутри церкви будет дальше кем-то решаться?
— Эта роль духовного отца, миссия духовного отца, которую отец Павел исполнял и нес, как его предшественники — это и есть следствие прямой передачи. Тут невозможно сказать: сейчас мы пойдем к этому человеку и будем учиться быть его духовными наследниками. Это случается. Один такой уникальный человек находит младшего и передает ему свою веру. Кто-то вырастет из тех, кто с ним общался, мы просто не видим этих людей. Своих учителей он назвал, кто будет его последователем, мы не знаем.
Дискредитировать его было абсолютно невозможно. Кстати, московская Патриархия отстранилась от его конфликта с Евсевием. Я полагаю, что Владыке дали понять, что есть пределы давления и пределы действий, докуда Патриархат не будет вмешиваться. Но если будет еще нечто выходящее за рамки, то, я думаю, что это бы не поощрялось. Был такой «вооруженный нейтралитет» в последнее время здесь, именно на уровне Псковской епархии. После этой истории с судами как-то они совсем, окончательно разошлись.
Я совершенно не верю, что сейчас вынашивались какие-то планы по его дискредитации, это было совершенно бессмысленно. То, что сейчас на уровне Патриарха сделано заявление о признании его роли и мученической кончине — это неизбежное признание. Я не вижу никаких возможностей в этой ситуации действовать. Я полагаю, что если бы не случилось вчерашней ужасной трагедии, то до конца своих дней отец Павел служил бы так, как он служил все последние годы, будучи рядовым клириком. Понимаете, ему не мешали эти обстоятельства пониженного статуса. У него не было никаких переживаний по этому поводу, касающихся его полноценности как священника. Его востребованность людьми вообще не определялась ни местом его служения, ни должностью, которую он занимал в церкви. Он был в другой системе координат. До нас не докатывались какие-то московские планы попытаться еще что-то про него сказать — нет. Его образ сложился. И сколько бы он ни служил, его так любили люди, и он так любил людей, что этой любви должно было хватить еще на годы и годы. Я совершенно уверен, что мы потеряли священнослужителя в расцвете своего интеллектуального и духовного могущества.
— Сейчас все сравнивают отца Павла с трагически погибшим 23 года назад священником Александром Менем, которого также критиковали представители РПЦ. Насколько вам кажется уместным это сравнение?
— Об этом действительно говорят люди, потому что этих великих людей, великих священнослужителей, безусловно, роднит и трагическая кончина — но не только. Главное, что их роднит — это масштаб личностей и их влияние на общественную жизнь. Если честно, то сравнивать между собой эти две вселенные, на мой взгляд, бесперспективно. Я не вижу в этом смысла, сути этого действия. Да, неизбежно это сравнение. Оно неизбежно потому, что смерть при таких обстоятельствах вызывает воспоминание о другом великом человеке. Но само по себе это сравнение ничего не добавляет, оно ничего не дает для понимания.
Можно перечитывать их богословские тексты, можно искать пересечения их позиций, но ведь это можно было делать и при живом отце Павле. Вот сейчас все бросились читать его книгу — многие, тысячи людей — «Догмат о церкви». И все пишут, что своей кончиной он дал миру такой силы весть, что сейчас его интеллектуальное, духовное наследие будет осмысляться, переосмысляться. Люди в большей степени воспринимали его как действующего священника, но в меньшей степени как богослова. В этом ключе он воспринимался более узким кругом людей, хотя на самом деле, его богословское значение колоссально: он осмыслил действующую церковь в соотнесении с самой верой, с самим верованием. Это очень значимый интеллектуальный и духовный труд. Поэтому воспоминания об отце Александре Мене неизбежны, но сама по себе эта параллель, это сравнение просто напоминает, что в трагические времена бывают знаковые, трагические события, связанные с кончиной великих людей. И тогда время было, может быть, в большей степени — надежд, их было больше тогда, чем сейчас, но и то время было переломным, очень драматическим.
Да, так случилось, что и один великий священнослужитель и богослов, и другой завершили свою земную жизнь при трагических физических обстоятельствах. Из этого следует только то, что они были открытые и беззащитные в самом прямом понимании этого слова: они себя не защищали. В этой открытости миру, людям, чужой боли, беде, болезни есть жертвенность. Настоящий священнослужитель понимает эту жертвенность. Эти жертвы состоялись. Я не готов сказать, как часто говорят, что жертвы не напрасны, хочется верить, что жертвы не напрасны. Я очень этого не люблю. Было бы замечательно, если бы отец Александр Мень жил. Было бы просто сказочно, если бы отец Павел был жив и продолжал свое служение. В таком виде эти жертвы ничего, к сожалению, не искупают, они просто прерывают жизнь выдающихся, очень талантливых — о них можно так сказать — теплых людей. Очень печально и страшно, что это произошло.
