Китайская молодежь: есть ли у нее смелость интересоваться политикой?

На оживленном перекрестке шэньчжэньской торговой улицы Дунмэн, между KFC и Макдональдсом, 21-летний парень по имени Лю Чжунцю сидит на раскладном стуле, который выглядит так, словно может в любой момент развалиться, и складывает ладони вместе каждый раз, когда кто-то из прохожих бросает деньги ему в ведерко.

Ниже колен его ноги раздуты как шары, они покрыты морщинами и испещрены серой сыпью. Деформированные ступни, выглядывающие снизу, висят бесполезным грузом. Складывается ощущение, будто они однажды отвалились, а потом их кое-как приклеили назад. Болезнь Лю, элефантиаз, изломала ему тело и оставила его с постоянной ноющей болью, заставляющей парня хмурить лоб над плотными щеками, высокими бровями и глазами цвета кофе.

Быть инвалидом не так уж и плохо. В хороший день у Лю получается выручить более тысячи юаней ($160), сказал он мне, когда я остановился, чтобы переброситься с ним парой слов. Некоторые крестьяне не зарабатывают таких денег и за месяц, подумал я. Наверное, он прочел эту мысль на моем лице, потому что добавил, что этого едва хватает, чтобы оплачивать лечение и обеспечивать его самого и его старшую сестру, которая ухаживает за ним семь дней в неделю. И чтобы зарабатывать эти деньги, он должен терпеть внимание зевак, которые глазеют на него, будто он какой-то человек-слон в викторианском паноптикуме.

Лю Чжунцю не смотрел XVIII Всекитайский съезд КПК, на котором в ноябре прошлого года были выбраны новые лидеры его страны. Он даже не слышал о Народном политическом консультативном совете Китая (НПКСК), который приведет их к присяге в марте. Он знает имя Си Цзиньпина, генерального секретаря КПК, но не слышал о Ли Кэцяне, вице-премьере (на момент написания статьи – прим. ред.) Госсовета, или Бо Силае, о чьем позоре широко писали в китайской прессе, пусть многие детали того скандала и остались за кадром. Он не смог воспроизвести полное название своей страны, Китайской народной республики (чжунхуа жэньминь гунхэго), не получилось у него – по крайней мере, сходу – назвать хоть одну инициативу правительства, имевшую место с момента его рождения.

Впрочем, с чего бы ему это знать? Как у большинства людей, и не только в КНР, у него слишком много своих проблем, чтобы углубляться в политику. Но в то время как беды Ли вполне явно видны, вися мертвым грузом у него на лодыжках, для большинства из нас кандалы на нашем внимании носят исключительно фигуральный характер.

Однако Лю не готов молча мириться со своим несчастьем. Вместо того, чтобы просто недовольно ворчать, как это делают другие, более взрослые инвалиды-попрошайки, он подал прошение в местные власти, заведующие здравоохранением, чтобы те покрыли его медицинские расходы – дело закончилось ничем. Когда полиция сказала ему, что он может попрошайничать в торговом районе только два дня в неделю по три часа в день, он день за днем приезжал к ним с жалобами. Им это надоело и они разрешили Лю проводить в этом выгодном местечке три дня в неделю. Маленькая победа.

Больше всего Лю злит то, что он не может подать в Шэньчжэне документы на социальное обеспечение из-за отсутствия у него «хукоу» - документов о местной прописке, до сих пор решающих в Китае судьбы людей. Он переехал на юг из родного Ляонина, что на морозном северо-востоке страны, потому что зимние холода делали боль в его ногах невыносимой. Почему он должен быть наказан за то, что переехал в более теплые края в связи с острой необходимостью? Почему наличие или отсутствие «хукоу» определяет его права? Вместо того, чтобы просто тихо носиться с несправедливостью, он пишет о ней на интернет-форумах, в интернет-мессенджерах и социальных сетях, которые помогают ему справиться с избытком свободного времени.

Я просил его, считает ли он свою деятельность политической. «Нет, - сказал он. - Это мои проблемы». Но я думаю, что Лю все же занимается политикой, пусть даже сам он считает иначе. Он действует, чтобы добиться чего-то от людей, обладающих властью. Он говорит, что его не волнуют глобальные проблемы, но его действия приводят к тому, что большее число людей узнает о вопиющей несправедливости системы «хукоу». Лю занимается политикой в том смысле, что у него есть представление о том, что государство обязано для него сделать, и если государство не выполняет эти свои обязательства, он готов высказывать претензии. И в этом плане он является образцовым представителем своего поколения.

***

Всех китайцев, которым немного за двадцать, называют поколениями «родившихся после 80-го года» и «родившихся после 90-го года». Эти молодые люди родились в эпоху реформ и открытости, их родной мир – конкурентноспособный Китай с развитым обществом потребления, чей экономический рост и темпы глобализации у всех на слуху. Их жизненный опыт так же отличается от опыта их родителей, как наш – от опыта дедов и прадедов. Они слишком разные, чтобы их обобщать. Но это не мешает старшим поколениям говорить об их эгоистичности, безответственности, легкомысленности и испорченности - «глупое поколение», как выразился один автор. Вот в наше-то время!

Что более-менее верно – и вызывает беспокойство – так это то, что китайская молодежь «разведена» со своим недавним прошлым. Не застав Мао Цзэдуна, они мало что могут узнать о его времени в мире, полном цензуры. Учебники – плохое подспорье, когда страной правит все та же партия. А их родители в массе своей не рассказывают детям о пережитом – зачем обременять таким знанием своих детей, пусть даже в прекрасном новом мире об этом говорить легко?

Когда я в прошлом году оказался в Лондоне на выставке плакатов времен Культурной революции, мой друг, китаец двадцати с лишним лет, подвел черту под этими моими размышлениями. «Все это будто бы близко мне, - сказал он, указывая на красные лозунги и образы, окружавшие нас, - но это все же история, не то, что я видел своими глазами. Это события 50-летней давности, но с тем же успехом все это могло бы происходить и сто, и двести лет назад. Это как будто ты взрослым вновь сталкиваешься со сказкой, которую тебе рассказывала мама, когда тебе было три или четыре года».

***

Если молодежь оторвана от прошлого и не понимает его, что можно сказать о настоящем? Существуют ли на самом деле аргументы в пользу общераспространенного мнения, что «молодые не заботятся о политике»?

На первый взгляд, этих аргументов даже слишком много. Прошлой осенью процесс передачи власти в Китае, первый за целое десятилетие, совпал по времени с президентскими выборами в США. Разговаривая с образованными китайцами моего возраста, я выяснил, что большинство из них безразличны к первому и лишь потому испытывают слабый интерес ко второму, что наблюдать за американскими выборами – своего рода развлечение. Один 27-летний кандидат лингвистических наук из Пекинского университета, китайского аналога Оксфорда, описал оба события одними и теми же словами: «Это их дело, не наше».

Американские 20-летние, возьму на себя риск сделать такое обобщение, с гораздо большим жаром отнеслись к своим выборам. Даже те, кто не голосовал, хотя бы в общих чертах понимали, о каких проблемах шла речь и что из себя представляли кандидаты. Если бы юный Барак Обама был сослан в провинцию после того, как его отец попал под чистку и был осужден как контрреволюционер, они бы знали об этом. Это именно то, что случилось с Си Цзиньпином, однако многие молодые китайцы об этом и представления не имеют.

Прежде чем мы зададимся вопросом, может ли это кажущееся политическое безразличие сосуществовать с реальной политической деятельностью, приведем причины подобного отсутствия интереса к политике. Всего достойных упоминания причины четыре.

Первая: политика – это скучно. СМИ, как и можно было ожидать, пишут о результатах политической деятельности, но не о самом политическом процессе. Лидеры страны настолько мало отличаются друг от друга, что после десяти лет Ху Цзиньтао, всегда сохранявшего каменное выражение лица, даже малейшая улыбка со стороны Си Цзиньпина заставляет зарубежных журналистов чуть не плакать от восторга. Каждый школьник ежемесячно проводит много часов на обязательных уроках «идеолого-политического воспитания» («сысянчжэнчжикэ»). Темы учебных модулей включают в себя «Философию Мао Цзэдуна» и «Экономтеорию Цзян Цзэминя», то есть материал настолько отупляюще скучный, что этого достаточно, чтобы на всю жизнь отвадить этих учеников от политики. Возможно, в этом как раз весь смысл.

Вторая: политика – это опасно. При строе, в котором власть решать, что наказуемо, а что нет, находится в одних руках, у тебя вырабатывается внутренний индикатор, который подсказывает тебе, что можно делать и о чем можно говорить, а чего делать никак нельзя. Конечно, сейчас куда лучше, чем раньше – нет ни публичного порицания врагов народа, ни навязывания идеологии, и дети не разоблачают своих родителей. Однако матери и отцы этого поколения прошли через все это и поэтому сейчас они пытаются показать своим единственным детям то, что политику лучше оставить в покое.

Третья: политика – это не самое главное в их жизни. Старое выражение о том, что материальные блага всегда оказываются важнее политических привилегий, по-прежнему в силе. В стране слишком жесткая конкуренция: бороться надо и за места в школе, и за работу, и за супруга. Слишком тяжкое финансовое бремя: надо купить квартиру, автомобиль, обеспечить стареющих родителей. И при этом слишком много отвлекающих моментов: случайные половые связи, легкие наркотики – или World of Warcraft для тех, у кого нет ни первого, ни второго. Все остальное идет по остаточному принципу.

И последняя: политика – дело совершенно безнадежное. Зачем пытаться изменить что-то, если ты знаешь, что это бесполезно? Если петиция, листовка или участие в деятельности какой-то организации могут обернуться для тебя серьезными проблемами, но при этом не способны привести даже к малейшим изменениям, большинство людей согласится, что подобное самопожертвование – дело, конечно, благородное, но опрометчивое. Не то чтобы тебе все равно, не то чтобы тебе не хватало смелости – просто ты реалистично смотришь на вещи и о том же самом говоришь друзьям.

Даже членство молодых людей в КПК не означает их заинтересованности в политике. Большинство решает получить партийный билет во время обучения в университете, потому что это увеличивает шансы получения хорошей работы.

Я как-то сказал одной китайской знакомой (ей только что исполнилось 30, она работает в нефтяной индустрии), что складывается ощущение, будто иностранцы в Китае больше говорят о политике страны, нежели сами китайцы. Она согласилась. «Люди, рожденные в демократической стране, больше говорят об этом, - сказала она. - Потому что у них это право есть от рождения. У нас при рождении не было этого права, поэтому мы об этом не думаем». С точки зрения большинства молодых китайцев, добавила она, политика «никак с ними не связана. Для них важно лишь то, что непосредственно затрагивает их самих. Их интерес существует лишь до этого уровня».

Однако личный интерес, как известно, носит политическую окраску. Заявив свой протест против личной несправедливости, Лю Чжунцю, заинтересованный лишь в том, что связано с ним самим, затронул там, на китайских улицах, проблему национального масштаба. Молодежь проблемы волнуют лишь до определенного уровня, сказала моя знакомая – однако и этого уровня достаточно, чтобы вызвать перемены. Давайте же перейдем от того, о чем поколения 80-х и 90-х и девяностых вроде бы как не думают, к тому, что они действительно делают – от трясины к твердой земле под ногами. В растущем числе протестных выступлений, происходящих по всему Китаю, молодежь играет плохо освещенную в СМИ, но при этом ключевую роль. Демонстрации начинаются из-за совершенно определенных или местечковых проблем – плохих условий работы на фабрике, коррумпированных местных чиновников или нежелательных для жителей изменений на ближайших к ним территориях. Если проблема наступает сообществу на больную мозоль, то жалоба одного человека или небольшой группы лиц мгновенно подхватывается толпой. И даже если зачинщики могут быть людьми немолодыми, толпа по большей части состоит именно из молодежи.

В 2011-м году в Даляне протесты, связанные с возможной утечкой ядовитых веществ с местного химического завода, привели к тому, что работа завода была остановлена. Через несколько месяцев далеко на юге, в деревне Укань, тысячи местных жителей вышли на улицы, оспаривая незаконные действия властей. А скандал с цензурой гуанчжоуской газеты «Наньфан чжоумо», разразившийся в самом начале этого года, вывел на улицы сотни людей. Посмотрите на фотографии, снятые на любом из этих событий, и посчитайте, сколько там молодых лиц. В последнем случае из молодежной культуры пришла даже сама символика протеста, маска Гая Фокса и латинская буква V в круге, взятые из фильма «V – значит вендетта».

Частично это связано с тем, что молодые люди страдают от эксплуатации, не могут найти работу или недовольны ей (согласно недавнему исследованию, уровень безработицы среди недавних выпускников университетов составляет около 10%, но при этом 53% выпускников выражают недовольство своей работой). Частично это происходит , потому что у них мало того, что они боялись бы потерять. В этих двух факторах нет ничего нового, так дело обстоит во всем мире. Но при этом у китайской молодежи есть ожидания и требования к правительству, которых никогда не было у их отцов. Они в большей степени осознают свои права – и когда эти права грубо нарушаются, меньше колеблются перед тем, как заявить свой протест, в то время как рожденные в пятидесятых и шестидесятых запомнили, что надо довольствоваться тем, что дают. И, что важнее всего, у нового поколения появился реальный шанс добиться какого-то результата, как это произошло в Даляне.

В пользу этих глобальных выводов говорит и частный случай, приведенный Мэри Бергстром в ее книге 2012 года «All Eyes East: Lessons from the Frontline of Marketing to China’s Youth». Когда в 2010 году KFC устроила рекламную кампанию с распространением купонов на скидку, позволявших в течение ограниченного срока купить самые популярные пункты меню за полцены, любители острых крылышек и куриного рулета по-пекински были в восторге. Но когда оказалось, что по всей стране закусочные сети, затопленные потоком посетителей, не могут определить, какие купоны настоящие, KFC отступила от своих обещаний. Китайцам это не понравилось. Молодежь достала свои сотовые телефоны, написала о происходящем друзьям и начала настоящую охоту на ведьм в интернете. Очень скоро к разозленным толпам стали присоединяться люди, никак не затронутые скандалом с купонами. Некоторые заказывали в McDonalds еду на вынос и ели ее в закусочных KFC. Все стало еще хуже, когда McDonalds запустил аналогичную кампанию, и KFC твердо выучила этот урок.

Технологии явным и естественным образом лишь добавляют масла в этот огонь. Совершенно не случайно, что наиболее шумное и активное поколение в это же время наиболее сильно представлено в сети. Сина Вэйбо, китайский Твиттер, есть чуть ли не у каждого образованного представителя молодежи, и любая новость может вызвать тысячи перепостов. Прошлой весной так случилось с ужасающей фотографией 23-летней китаянки, Фэн Цзяньмэй, лежащей после насильного аборта на одной кровати с ее окровавленным семимесячным утробным плодом. Десятки тысяч разгневанных пользователей Вэйбо прокомментировали или перепечатали эту фотографию, открыто критикуя перегибы политики «одна семья – один ребенок» каждым кликом или нажатием кнопки.

Эта молодежь, рожденная в 80-х и 90-х, участвует в политическом процессе с помощью кулаков и iPhone. Однако местные протесты редко выходят на более глобальный уровень, а шумиха в интернете лишь изредка приводит к каким-то зримым результатам. Главный вопрос заключается в том, хочет ли кто-то из них систематических изменений, или же они готовы удовольствоваться маленькими частными победами.

***

Несмотря на специфическое историческое наследие, в континентальном Китае сейчас очень непросто найти юного революционера. Прямо критиковать правительство чаще всего готовы лишь представители китайских диаспор, притесненных национальных меньшинств, или те китайцы, которые жили или учились за границей. Парадоксально, но наиболее ярые революционеры находятся в среде националистически настроенной «сердитой молодежи», фэньцин, чья неприкрытая ненависть, направленная на выходки японского правительства или однобокие западные СМИ, может оборачиваться и против собственного правительства, если то дает слабину.

Большинство тех, кому слегка за 20, занимают уравновешенную нейтральную позицию. Они не являются фанатичными приверженцами какой-то идеологии, знают о проблемах страны и являются сторонниками власти закона. Демократия им интересна как концепция, но они не хотят бороться за то, чтобы она легла в основу государственного строя. Прошлой осенью на сайте «Жэньминь жибао» прошел опрос, который должен был определить, какие моменты в политике для пользователей интернета важнее всего, и «демократия» оказалась на первом месте с огромным отрывом (следующим пунктом шла «борьба с коррупцией»). Но при этом никто не призывает к смене режима.

Такое положение дел продиктовано вовсе не страхом. Просто они имеют в виду личную демократию: представительство во власти, защиту прав, гражданские свободы. В плане достижения этих целей революция во всех отношениях проигрывает реформам. Жители Китая в массе своей считают, что многопартийные выборы – дело несбыточное (низкий уровень образования у большей части населения, голоса могут быть куплены, да и просто посмотрите на Индию). Революции не доверяют как делу ненадежному и опасному, которое к тому же скорее всего приведет лишь к жесткому режиму, представляющему интересы узкой группы людей. Америка давно уже не тот сияющий пример для подражания, каким она когда-то была. И красной линией через все это проходит страх перед возможным хаосом.

Китайской молодежи остается лишь пожать плечами и, перефразируя Уинстона Черчилля, сказать, что власть КПК – наихудшая форма правления, за исключением всех остальных.

***

В оживленном ресторане под названием Дунчэн, расположенном в центральном районе Пекина между зданием Банка Китая и магазином интимных товаров, 25-летний парень по имени Ван Диннань сидит в деревянном кресле, которого не устыдилась бы и императрица Цыси, и точными движениями палочек вылавливает кусочки грибов из своего блюда из пекинской капусты.

Аккуратный и подтянутый, хорошо одетый, привилегированный, образованный, прогрессивный – он является почти полной противоположностью Лю Чжунцю. Я впервые встретил его несколько лет назад, когда он был на последнем курсе факультета международных отношений в Пекинском университете. Теперь, после окончания магистратуры в Лондоне, он изучает математику и политику в Каирском университете и сейчас приехал в Пекин, чтобы навестить семью.

Именно Диннань впервые показал мне, что молодые китайцы, родившиеся после 80-го года, были рады тому, что студенческие протесты на площади Тяньаньмэнь потерпели крах. «Молодое поколение даже оправдывало разгон демонстрантов, утверждая, что укрепление существующего строя прокладывает путь к экономическому процветанию,  – написал он в своем эссе для моего блога . – Революция выглядит в глазах молодежи как что-то устаревшее, ненадежное и, что важнее всего, вредное для общественного прогресса».

И даже если раньше он и не относился к идее революции с таким недоверием, то теперь, став свидетелем египетских волнений, он точно считает, что революция – это плохо. Он уверен, что демонстранты, вновь вышедшие на площадь Тахрир в связи с тем, что цветы «арабской весны» за два года не принесли никаких плодов, лишь упиваются хаосом. И к чему привел их великий демократический подъем? Если «в тех арабских странах, где случился переворот, не видно никаких улучшений, а наоборот налицо ухудшение ситуации с экономикой и безопасностью, –  написал Диннань, – тогда остается лишь сравнить «арабскую весну» с распадом Советского Союза и рассматривать ее как неприятный опыт, который Китаю следует запомнить».

«Подобные демократические перемены, – говорит он, когда я напоминаю ему о написанном им эссе, – принесут Китаю лишь вред».

Какое-то время мы говорим о других вещах: старых друзьях, новых пассиях, повышении арендной платы. Потом я спрашиваю его, что он планирует делать после Каира. Возможно,  кандидатскую в Германии, говорит он так беспечно, будто заказывая очередное блюдо. Но потом возвращение к работе над переменами в родной стране. «Буду менять страну снизу».

Автор – независимый журналист, живущий в Пекине и пишущий для журнала «The Los Angeles Review of Books». Он выступил в качестве соавтора книги «Chinese Characters» (издательство Калифорнийского университета, 2012 г) и пишет в данный момент книгу для издательства Picador. Его аккаунт в Твиттере - @alecash.