Дмитрий Глуховский: «В сегодняшней России нет недостатка в тревожных трендах»

Писатель Дмитрий Глуховский о перспективах бумажной книги, новой эре для социальной сети «ВКонтакте», где он бесплатно размещает по главам свой первый за пять лет роман «Будущее», литературе как возможности говорить на табуированные темы, безбожниках, «коррупционной грибнице» государства и о бессмертии, которое когда-нибудь изобретут.

— 1 сентября у вас выходит роман «Будущее». Насколько я понимаю, это первая книга за последние 5 лет.

— Первый роман за последние 5 лет. Три года назад у меня выходил сборник рассказов, который назывался «Рассказы о родине». Политическая сатира, критика общества и власти. Но романов не было фактически с 2008 года. Ранней весной 2009-го вышла книга, прошло 4,5 года, скоро уже будет 5 лет — и вот накопил достаточно материала, желания и энергии для того, чтобы написать новый роман.

— О вашем романе начали говорить еще на прошлогоднем московском книжном фестивале. Вокруг него появилась интрига: вы публиковали его по главам бесплатно во «ВКонтакте». Это не первое ваше интерактивное общение с читателями. А сейчас вы заключили c «ВКонтакте» контракт...

— На самом деле, никакого контракта с «ВКонтакте» нет, потому что публикация произведения производится бесплатно, и ни от них я денег не получаю, ни от читателей. Главная идея — в исследовании новых платформ для публикации книги.

Дело в том, что бумажная книга сейчас находится в глубоком кризисе. Треть книжных магазинов по стране закрылась, потому что люди все больше читают с электронных носителей — с ридеров, со смартфонов, с планшетов. И я решил, что надо находить читателя там, где он находится постоянно. Это социальные сети.

Сравнив «ВКонтакте» с остальными сетями — с «Одноклассниками» и Facebook, я понял, что «ВКонтакте», во-первых, точнее всего концентрирует в себе именно моего читателя — молодого, активного пользователя интернета — а во-вторых, ВКонтакте дает уникальную платформу, удобную именно для публикации. То есть, там с легкостью к постам можно присоединять PDF-документы. Условно говоря, пишу я в Word’е, конвертирую всю эту главу написанную в PDF, и эта глава в PDF может быть с легкостью прочитана на любом устройстве — и на базе андроида, и любом Apple-устройстве, и на компьютере. Можно взять с собой, залить куда угодно — это очень просто и быстро делается.

Кроме того, к постам можно прикреплять музыку — у меня работает композитор на проекте, который пишет специальный оригинальный саунд-трэк к каждой главе. Можно прикреплять иллюстрации. Кроме того, «ВКонтакте» дает уникальную возможность для распространения. Как только человеку что-то понравилось, он нажимает кнопку «поделиться», и это немедленно появляется в его ленте, все друзья его видят. Мне кажется, для распространения текста эта платформа очень удобная. Странно, что другие авторы этим не пользуются. Хочется верить, что мы будем карликовыми трендсеттерами.

— Для того чтобы узнать финал, ваш читатель должен купить книгу? Или выложите до конца?

— Для того чтобы узнать финал, книгу не надо будет покупать, книга будет опубликована «ВКонтакте» до конца, но это произойдет, разумеется, позже, чем книга выйдет на бумаге. То есть, коммерческий эффект предусмотрен от нетерпеливого читателя. Но мы планируем, конечно же, выполнить обещание, и в полной версии книга обязательно будет опубликована «ВКонтакте». Потому что обманывать людей нехорошо.

— В будущее бумажной книги вы вообще не верите?

— Я верю в будущее бумажной книги, но мне кажется, что все одноразовое чтиво однозначно уходит в электронку. На бумаге будут издаваться книги, которые человек хочет поставить дома на полку из каких-то сентиментальных соображений. То есть, это, скорее, будет предмет коллекционирования.

Очень многое, конечно, зависит от пиратства. Все люди, которые читают электронные книги, практически все, за небольшим исключением, качают их бесплатно. Я, со своей стороны, свои собственные романы распространял бесплатно в интернете, и они все лежат в открытом доступе. С другой стороны, я считаю, что каждый человек для себя должен делать выбор, и никакой пират, прикрываясь никакими благими побуждениями, не должен делать этот выбор, по крайней мере, за живых авторов.

Если автор считает, что для него полезнее и лучше, чтобы ему каждый платил за это, значит, это его правда. Моя правда заключается в том, что я хочу распространять свои тексты как можно шире. У меня подход скорее европейских средневековых площадных артистов. Я в достаточной степени верю в свои тексты, чтобы идти на этот эксперимент.

— В этом смысле, нельзя не вспомнить об «антипиратском» законе, который недавно был принят, и о платформе «ВКонтакте», которая считается главной платформой распространения нелегального контента. Для них публикация вашего романа, как они сами заявили, стала открытием эры легального контента.

— Мне кажется, что «ВКонтакте» обладает уникальной возможностью стать платформой для распространения именно легального контента. У них уже встроена система монетизации, у них уже есть максимально удобные инструменты для того, чтобы размещать контент, публиковать контент — и видеоконтент, и звуковой контент, и текстовый контент. Они могут стать крупнейшим издателем и прокатчиком кино, музыки и книг.

Вопрос политический: хотят ли они сейчас переводить все на платную основу или не хотят. Мне кажется, обладая такой базой пользователей, как у них, они могут стать самым крупным домашним кинотеатром России. Их ежедневная телевизионная аудитория уже больше, чем у всех телеканалов вместе взятых. Почему они об этом не думали раньше, я не знаю. Возможно, необходим какой-то взгляд со стороны, какой-то внешний импульс для того, чтобы выйти из самосозерцания и решения внутренних проблем и перейти на новый этап.

— Ваш роман «Будущее» — это антиутопия. В современной российской действительности границы между абсурдом и реальностью смываются все больше и больше, и антиутопия становится трендом у самых разных авторов — у Сорокина, у Славниковой, у вас теперь. Если сравнивать с современной французской литературой, мне кажется, там такого нет.

— Во Франции что-либо, кроме биографий, исторической прозы и мейнстримовой современной прозы, по-моему, не читается. А фантастика (и сюда же французы огульно включают и антиутопию) вообще считается низким жанром и загнана критиками в гетто. Ее и читатели не покупают и не интересуются. Возможно, нет запроса.

Французское общество, по моему опыту (а я несколько лет во Франции жил), построено вокруг острой необходимости отчаянно и ожесточенно обсуждать любую мало-мальски актуальную проблему. Поэтому у них совершенно нет недостатка в честном, яростном, открытом обсуждении любых тем. Есть, разумеется, табуированные темы — вина за колониальное прошлое, например, или отношения с арабами. Но в остальном, учитывая, что информационное поле во многом доминируется левой интеллигенцией, любые мало-мальски важные политические темы немедленно обсуждаются.

В России ровно обратная картина: все принципиально важные темы замалчиваются государственной прессой или прессой, аффилированной с государством, которой обладают напрямую или через посредников крупные сырьевые производители и металлургические гиганты, которые, разумеется, связаны с Кремлем. Поэтому в России целый ряд важных тем табуирован, их обсуждение не допускается. И литература зачастую остается практически единственным масс-медиа (в той или иной степени «масс»), которому дозволено разговаривать на темы острые, темы важные. От чеченской войны и современных отношений между русскими и чеченцами до проблем гомосексуализма, проблем среднего класса, проблем поколенческих.

Антиутопии во все времена были проявлением тревоги по поводу существующих трендов и доведения этих текущих тревожных трендов до той или иной абсурдности. Условно говоря, появление электронных средств слежения и возникновение тоталитарных режимов в Европе в первой половине ХХ века привело к написанию сначала «Мы» Замятина, потом — «1984» Оруэлла и т. д. И так — практически со всеми остальными антиутопиями, когда автор берет и доводит до абсурда существующий тренд, показывая, что если общество дальше продолжит двигаться в этом направлении, то его ждет, если не крах, то ситуации людям глубоко противные и противоестественные.

В сегодняшней России нет недостатка в таких тревожных трендах. То, что делал Сорокин в «Дне опричника», доводя до некоторой степени абсурда с ностальгией по какому-то, даже не советскому, прошлому, а по такому темному среденвековью в ивано-грозненском исполнении, то, что делали другие авторы, все это — демонстрация этого правила. Берется тревожный тренд и доводится до абсурда.

Моя книга немного о другом. Речь там идет не столько о политике, хотя России с ее политической составляющей уделено определенное внимание, речь идет о бессмертии, речь идет о том, что люди достигли, при помощи генетической инженерии, вечной молодости и не умирают никогда. Из-за этого планета перенаселяется, и людям приходится столкнуться с тем, что возникает общество, которое кардинально отличается от общества сегодняшнего.

Это общество, где, с одной стороны, отсутствует смерть, с другой стороны, из-за перенаселения каждому человеку приходится выбирать между возможностью продолжить свой род, завести ребенка и жить, оставаясь вечно юным. В случае, если девушка в паре беременеет, один из пары должен пожертвовать своей вечной юностью и своим бессмертием. Это приводит к определенным перекосам: в этом обществе совершенно другое отношение к детям и старикам. Старость — это проявление слабости, потому что человек сам это выбрал, следование своим животным инстинктам, отказ от человеческого в себе, потакание животному.

Другое отношение к богу, разумеется. Человек не пользуется душой, потому что тело бессмертно. Человек увольняет бога, закрывает рай, затапливает ад, как ненужный подвал, и живет в мире безбожном, обездьявленном. И нет в нем семьи и, возможно, нет любви и т. д.

Мне кажется, что эта фантастическая составляющая не столь принципиальна и, прежде всего, вся эта история не столь и фантастична, потому что уже сейчас достаточно успешно проводятся опыты по радикальному продлению жизни на животных. Я думаю, это вопрос двух или трех десятилетий, пока результаты этих опытов будут опробованы и на человеке.

Если говорить о каких-то параллелях или о каких-то авторах, с которыми можно сравнивать «Будущее», в данном случае, я бы, скорее, может быть, говорил не об авторах классических антиутопий, а, если брать французских авторов, о Мишеле Уэльбеке, который тоже зачастую использует фантастические или полубредовые сюжеты для того, чтобы говорить о текущих проблемах общества.

— Место действия — весь мир. Вы только что упомянули о том, что России тоже уделено определенное внимание. В России «Будущего» есть верхушка и есть плебс. Верхушке досталось все, плебсу — ничего. Все это, кстати, чем-то напоминает Оруэлла с его «пролами». Какой вы видите Россию в этом бессмертном обществе?

— Говоря о том, как человечество распоряжается бессмертием, конечно, было бы глупо думать, что, как в фантастических романах, человечество выступает монолитно и с ним происходит одно и то же, одни и те же вещи происходят с различными государствами, с различными обществами.

В то время, как в Европе бессмертие выдается каждому и включено в базовый соцпакет, в Соединенных Штатах Америки с ним поступают иначе: достигнув определенного уровня населенности, они разыгрывают квоты на аукционах. Есть какое-то количество бессмертных (люди не совсем бессмертны, люди просто вечно юны, и смерть в результате несчастных случаев, преступлений или войн исключить нельзя).

В России ситуация другая. Бессмертие узурпируется властной элитой и она прекращает вообще сменяться. Это, конечно, некоторый репер и к тому, что происходит сейчас. Заканчивается какое-либо обновление властных элит, все они совершенно окукливаются, консервируются, коснеют и перестают как-либо развиваться и сменяться. Сейчас у нас, наблюдая за текущими трендами, единственная надежда увидеть когда-либо другое лицо в Кремле — это сначала посмотреть, как член Политбюро хоронит Владимира Владимировича. Учитывая его здоровье и заботу о своей физической форме, лет двадцать нам еще предстоит смотреть на его улыбающееся лицо на экранах телевизоров. А потом, может быть, уже и бессмертие откроют.

В моем романе средняя продолжительность жизни обычного россиянина составляет около 30 лет, примерно, как в пещерные времена, а в это же время людьми, 500 лет спустя — в 2500 каком-то, продолжают править все те же самые люди, которые правили в сегодняшней России. Приводит это к тому, что люди, долго находящиеся у власти, теряют связь с реальностью и способность развиваться. Они коснеют в своих способах выживания, взглядах на то, как надо обеспечивать собственное существование, становятся невосприимчивы к какой-либо критике и теряют связь с внешним миром.

Продав всю нефть, все металлы и весь газ, они продают весь лес, потом всю воду, Россия превращается в выжженную, высохшую пустыню. И кончается тем, что 500 лет спустя, начинают потихонечку и полуофициально продавать территории. Китай начинает скупать территории в России без каких-либо войн.

При том, что бессмертие в моем романе открыто именно в России российскими учеными. Народ его не получает, потому что правители объявляют, что раздавать бессмертие людям — немножко рискованно и преждевременно. Потом падает глобальный железный информационный занавес, и о том, что в Европе люди живут вечно, остаются вечно молоды, россияне так и не узнают. Им просто говорят, что там — царство разврата и порока, и не обязательно знать, что там происходит.

— О том, что там — царство разврата и порока говорят уже сейчас, с экранов российских федеральных телеканалов и со страниц газет. При этом безбожие пока не заявлено как тренд. Вы сами недавно в одной из колонок написали, что за фразу «бога нет» скоро будут сажать, и вы не видите в этом ничего фантастического.

— Самое удивительное, что укреплением позиций бога в нашей стране занимаются заведомые безбожники — бывшие комсомольские вожаки, бывшие офицеры КГБ, которых учили к религии относиться сугубо прагматически, инструментально используя ее для подчинения и контроля за настроениями и умами населения.

Мне кажется, что то, что сейчас происходит с возрождением и укреплением религии в России, это очень циничная и очень просчитанная история. Разумеется, есть подвижники на местах, которые просто заботятся о своей пастве, но, я думаю, если речь идет об управлении сверху, то там сидят большие политики, большие прагматики и достаточно жесткие циники. Они конвертируют свой капитал влияния на умы в конкретные блага: во все большее политическое влияние, в финансирование, в возврат недвижимости, которая была у Русской православной церкви отобрана, и в укрепление своих позиций как внутри страны, так и за рубежом.

— Вы сами несколько лет жили во Франции, потом вернулись. Не возникает ли у вас мысли уехать?

— Я жил за границей, я 3 года жил и работал во Франции. Мне сложно принять любое решение об эмиграции, политической эмиграции. Все-таки порвать связи с родиной — крайне тяжелое решение. И, слава богу, сегодня ситуация в России не такова, как в сталинские времена, когда это вопрос жизни и смерти.

Мы все еще говорим просто о тревожных трендах, которые подкрепляются рядом очень трагических событий — от смерти Политковской до исчезновений каких-то журналистов, до избыточно жестокого, например, подавления прошлогодней демонстрации 6 мая в день инаугурации, до рассадки по тюрьмам совершенно случайных людей, пришедших на эти митинги. В целом по стране мы не видим, разумеется, никакого террора, приближающегося к большевистскому, и абсолютное большинство населения в той или иной степени довольно текущей ситуацией. По крайней мере, материальной составляющей.

Тренд тревожный. Тренд заключается в том, что государство подменяется коррупционной грибницей, которая в нем расцветает, как в стволе трухлявого дерева, и подменяет собой все государственные механизмы, действуя вместо него. С моей точки зрения, сейчас у власти в России оказались люди случайные, рандомные. Эти люди могли быть совершенно другими.

Понимая, насколько хрупко их положение, что они обязаны случайности и лояльности Путину, эти люди, разумеется, готовы на все, чтобы удержаться у власти. Они боятся за свое положение и чрезмерно нервно реагируют на любые признаки того, что они не понимают народ, что народ, который они оседлали, вдруг может взбрыкнуть и выкинуть их из седла. Поэтому для них все средства для удержания власти будут хороши. Если нужно для этого закрыть границы, будут закрыты границы. Если нужна для этого полная отмена свободы слова, будет отменена свобода слова.

Конечно, им комфортнее существовать в условно демократическом государстве, в котором они могут ездить развлекаться в Куршевель, где они могут отправить своих детей учиться в Лондон, сами покупать себе дома в Майами и хранить свои деньги в Швейцарии. Я думаю, что никто из них не хотел бы установления здесь какого-то режима, близкого к северокорейскому. Но при этом, если им придется выбирать между выживанием и закукливанием режима, то будет выбрано, разумеется, закукливание режима. Я думаю, что все эти ультраконсервативные законы бессмысленные, которые принимаются и которые совершенно не отражают ни потребностей российского общества, ни его состояния, принимаются как определенное предупреждение прогрессивной части общества и как реакция. Люди, находящиеся во властной элите не мракобесы, но они готовы играть в мракобесие, чтобы остаться у власти.

— Они готовы играть в мракобесие, чтобы остаться у власти. Они боятся, но, тем не менее, дают какие-то сигналы прогрессивной части общества. Например история с Навальным, которого приговорили к 5 годам колонии общего режима и на следующий день отпустили. Вы произнесли фразу: «если Навальный придет к власти» — звучит достаточно нереалистично. Но вы эту возможность не исключаете?

— При текущем положении вещей невероятно, чтобы Навальный пришел к власти. Но положение вещей может меняться. Устойчивость современного российского режима в очень большой степени зависит от благоприятной внешнеэкономической конъюнктуры. На нас уже десять лет с неба падают бесплатные деньги. И, сгребая эти бесплатные деньги, кто угодно может, в общем, поддерживать определенную стабильность в государстве и обществе.

Условно говоря, просто затыкается этим бумажным ворохом все щели, которые образуются в любой сфере — в социальной политике, в национальной политике. Непонятно, что делать с чеченцами? Кинем 3 миллиарда долларов, они сами как-нибудь управятся. Непонятно, что делать с пенсионерами? Кинем 5 миллиардов, они сами как-нибудь управятся. Непонятно, что делать с таджиками? Заткни тоже деньгами. А когда эти деньги кончатся? Понимаете, все эти бреши могут быть заделаны деньгами только временно, и они, конечно, снова разверзнутся.

Я думаю, что во власти нет монолитности во мнениях по поводу того, что делать с Навальным. Мне кажется, что есть часть людей, которые считают, что населению надо дать возможность выпустить пар, вместо того, чтобы закручивать крышку скороварки, которая стоит на огне, и ждать, пока она взорвется. Есть люди, которые мыслят более грубо и примитивно — люди из силового угла, которые считают, что любые проявления инакомыслия нужно просто подавлять, закручивать, завинчивать и упрятывать. Путин здесь занимает позицию модератора, который пытается, с одной стороны, равно удалить, с другой стороны, допустить к себе различные группы. Потому что, если он будет слишком зависим от одной из них, это пошатнет его собственную позицию.

— Вы сами как к Навальному относитесь?

— Он не мой герой однозначно. С одной стороны, я считаю его достаточно харизматичным, я считаю, что то, что он делает по разоблачению коррупционной деятельности, это дерзко и нужно. То, что касается его националистических взглядов (даже если они умеренно-националистические), мне кажется это опасно для страны.

Страна многонациональная, многокультурная, многоязычная. И если мы не хотим остаться в пределах России при Иване Калите, то необходимо учитывать это. Надо балансировать, находить возможность договариваться с региональными элитами.

С моей точки зрения (я настроен сравнительно имперски), ни в коем случае нельзя заменять изучение русского языка в школе на изучение национального языка. Если мы хотим сохранить страну, русский должен быть на первом месте и русская культура должна быть на первом месте. И никакие национальные традиции, национальные праздники, национальные религиозные праздники не должны заменять праздников наднациональных и праздников общегосударственных. Русский язык здесь не язык русского народа — это язык советского народа, условно говоря. Язык российского народа, народа, который проживает в этих больших границах. Язык культурной свободы, тем более, если эта культурная свобода используется во злоупотребление местными элитами региональными в политических или финансовых целях, слишком сильной идентификации здесь нельзя допускать.

Россия — не Франция и даже не Испания. Уровень политической культуры, цивилизованности гораздо ниже, и ситуация может выйти из-под контроля. Надо заниматься установкой, распространением российской культуры, синтетической общероссийской культуры, но упирать именно на национальную составляющую и упирать на конфликтные точки между русскими и кавказцами, например, это опасно. Надо стараться припорошить кавказцев, надо стараться сделать так, чтобы кавказцы старались не просто сами приехать в Москву, а чтобы они тяготели к русскому языку, к культуре, чтобы они искренне стремились к тому, чтобы принять эту культуру. Чувствовать себя ее частью. Не противопоставлять себя со своей новоприобретенной религиозной пассионарностью русским, а делать так, чтобы они хотели быть русскими тоже. Вот это надо делать. И так можно обеспечить какое-то национальное единство.

— Если говорить об умеренно националистическом тренде, кажется, в этом смысле, нынешняя власть куда хлеще Навального. C депортационными лагерями, вице-премьером Рогозиным или недавним официальным визитом Марин Ле Пен в Москву.

— Это не так. У власти — не националисты. Путин — глобалист, прагматик. Если посмотреть на национальный состав олигархата, который его окружает, там и азербайджанцы, и дагестанцы, и евреи, татары, представители всех меньшинств вообще возможных, которые у нас есть в России, армяне... Мне кажется, ему совершенно по барабану.

Он относится к России как корпорации, которая находится в его собственном владении, где у него мажоритарный пакет. Он относится к этому так, что любой ценой удержаться на вершине и максимизировать прибыль компании и минимизировать ее издержки, одновременно максимизируя свой собственный капитал. Капитал конвертируется во власть, а власть — в капитал обратно. При этом, сознавая случайность своего пребывания у власти и боясь утратить сцепку с реальностью и с народом, чувствуя, что это сцепка утрачивается, они идут за наиболее одиозными и наиболее распространенными социальными трендами. Есть рост национализма в стране — и они просто пытаются соответствовать своей риторикой тому запросу, который, как кажется, у них есть.

На самом деле, рост национализма свидетельствует о другом: все случаи ярких и жестких национальных конфликтов, которые происходили, говорили о том, что правоохранительная и судебная система в стране не работает. Да, есть достаточно активно растущая миграция из республик России или бывшего СНГ, которые отличаются от нас культурно и религиозно, нет никакой государственной политики, направленной на абсорбцию этих людей, на их культурную интеграцию, они остаются анклавами, где они расселяются, формируют свои общины, вступают, так или иначе, в конфликты. Правоохранительные органы или боятся, или подкуплены и не могут решить эти конфликты, пока конфликты не превращаются уже в конфликты регионального масштаба. Когда происходят вооруженные столкновения, когда люди перекрывают федеральные трассы и т. д.

Во всех бедах всегда проще винить чужаков. Это первый животный, рефлекторный ответ, и это именно то, что происходит. Власть, вместо того, чтобы бороться с причинами роста национализма — заниматься миграционной политикой не запретительно, а помогать людям, которые приезжают сюда, интегрироваться, осваивать культурные коды, — с них просто стригут деньги, берут взятки, они живут, как рабы.

Второе поколение этих рабов нам еще доставит столько же неприятностей, сколько доставило второе поколение приехавших из колоний Франции. А мы, вместо того, чтобы учитывать опыт колониальных держав, в которые приехало население колоний (Франция, Великобритания, в меньшей степени, разумеется, чем во Франции), повторяем те же самые ошибки.