В 1879 году Ницше (а он считал, что «крупные политические события (…) скрываются за незначительными эпизодами, рядом с которыми они смотрятся жалко») заявил, что пресса на самом деле лишь постоянно бьет ложную тревогу, «которая поворачивает уши и мысли в неверном направлении».
Сегодня же о современных СМИ можно сказать, что они неустанно изливают поток ложного возмущения по поводу всех происходящих событий в независимости от их масштабов. Такая риторика нравственного возмущения неотделима от демагогического применения демонизирующей критики и тактики диверсии и ослепления, которая нередко сопровождается призывом к изоляции «подозрительных» людей или групп.
Многие граждане приходят в смятение при виде таких бесконечных проявлений возмущения, исключительная горячность и невероятная настойчивость которых лишь порождают сомнения. Эти обвинительные филиппики, которые призваны бросить тень на людей, на самом деле только подрывают доверие к их авторам. Именно поэтому усиление этой тенденции сопровождает волна неподдельного недоумения, которое так или иначе можно свести к следующим вопросам: Чего на самом деле добиваются эти мастера возмущения и гипертрофированной критики? В чем они хотят нас убедить? К чему подвести?
Такая бесконечная театрализация возмущения представляет собой основной ритуал журналистской профессии, которая в силу оказываемого ей давления вынуждает политических лидеров следовать заданным ей курсом. Отсюда и постановочная эйфория с постоянным повторением священного триптиха «возмущение-критика-осуждение». Отсюда и неизбежное ощущение того, что весь мир в каждый момент времени ведет изменчивую войну и что катастрофа представляет собой совершенно банальную часть бытия. Наблюдение за этим спектаклем информационной войны стало для многих аналогом праздничных развлечений. Напряженность и кипучая деятельность не стихают ни на день и создают столь приятное чувство головокружения у заядлых любителей «новостей», к которым сегодня относится большая часть человечества. Люди стали радостными созерцателями-потребителями тревожных событий, чья главная черта состоит в невероятно притягательной повторяющейся новизне. Мировой сериал, широчайшее повествование без центральной интриги, продолжается без перерывов и по умолчанию не имеет конца. Зрителей постоянно держат в напряжении. Прошедший эстетическую обработку кошмар убеждает их в том, что они живут в хаотическом и пугающем мире, и что с этим ничего (или по крайней мере мало что) можно поделать. Они утешают себя знанием того, что худшего не избежать.
Основной объект или, если хотите, ключевая цель этой полемической системы заключается в том, что у нас обычно называют «экстремизмом». Как бы то ни было, среди всех отобранных информационной машиной видов экстремизма есть только один, которого постоянно выставляют на первый план и систематически критикуют (по крайней мере в западном или «озападненном» общественном пространстве), одно воплощение Абсолютного Зла: речь идет о «правом» или «ультраправом» экстремизме. Таково имя экстремизма, который вызывает сильнейший трепет в сердцах людей. Но он и должен пугать, ведь как иначе может воцариться порядок, Добро? Этот отталкивающий экстремизм, тем не менее, стремится показаться привлекательным, чтобы эффективнее промыть мозги наивным жертвам. Поэтому, разумеется, только лишь для самозащиты, Добро формирует черно-белый дуализм, который ведет к формированию мифологии «желтых линий» и «красных линий» в политической риторике. Они представляют собой конкурирующие аналоги опасной границы, которая разделят мир Добра и Зла, хороших и плохих людей.
Для обитателя любой политической области континента Добра (социализм, либерализм, центризм) переход через такую цветную границу равнозначен падению в пропасть даже не «экстремизма», а «ультраправого» движения, которому почти что синонимичны такие понятия как фашизм, ультранационализм, расизм и т.д. Они являются самыми распространенными обозначениями главной, а, по мнению некоторых, даже единственной угрозы. Сформировалась параноидальная контрольная система, задача которой в том, чтобы найти малейший признак «смещения вправо» у левых политиков (например, у Манюэля Вальса) и даже легчайшее дуновение в сторону ультраправых у правых политиков (так было несколько месяцев назад с Жаном-Франсуа Копе). В такие моменты сразу же раздается сигнал «красной тревоги» («желтых тревог» пока еще никто не придумал). Таков главный принцип новой охоты на ведьм в царстве сверхнравственной подозрительности.
Кроме того, нужно отметить и успешного новичка - «исламофобию». Такое, по сути, довольно-таки туманное понятие сегодня используется практически повсеместно на фоне активизации исламистского терроризма по всему миру. Это вызывает удивление и даже негодование: если в мире и существует угроза для свободы и безопасности граждан, то это уж точно исламизм. Таким образом, любой гражданин демократического государства имеет все законные основания для критики любых политических проявлений ислама (в первую очередь «Братьев-мусульман» и салафитов), которые распространяют и насаждают исламистское восприятие мира и делают ее ключевой темой своей пропаганды. В этом вопросе ситуация предельно прозрачна: на любую критику исламизма исламисты отвечают осуждением «исламофобии». Таким образом, именно исламистские круги громче всех возмущаются так называемой «исламофобией», которая якобы стоит за неприятием хиджаба, шариата и джихада. Это необоснованное обвинение впоследствии подхватывают и продвигают ультралевые движения.
В то же самое время, как это ни странно, исламский терроризм (а на его счету за последние 30 лет накопилось уже немало массовых убийств), который по всей логике должен был бы стать главной целью самопровозглашенных борцов с экстремизмом, не принимается во внимание, а его критика рассматривается как проявление пресловутой «исламофобии». «Прекраснодушные» активисты проливают реки слез по поводу любого погибшего «антифашиста» (особенно если его смерть можно так или иначе списать на радикалов из националистических кругов), но не придают значения десяткам жертв исламистских боевиков. В высшей степени избирательный характер постоянных антиэкстремистских возмущений на самом деле граничит со скандалом.
Здесь мы подступаем к сердцевине современной европейской политкорректности, которая достигла кульминации в уходящей корнями во французский коммунизм Социалистической партии. Она влечет за собой усиление панического страха нарушить идеологический запрет или получить клеймо нарушителя. Пересечение «красной линии» стало синонимом смертного греха в современную эпоху, когда политика полностью подчинена экстремизму гипертрофированной нравственности. Неоантифашизм заново изобрел дьявола и дьявольские искушения. Таким образом, если человек переступает красную линию, он тем самым подписывает сделку с дьяволом или даже сам становится им. Такое запугивание очень сильно и до сих пор действенно в политической сфере. Все понимают, что нарушение запрета неизбежно влечет за собой публичное отвращение, социальную смерть и ставшую идеологическим рефлексом фальшивую ненависть.
«Исламофобия» навлекает на себя столь резкую критику в неоантифашистских кругах не в последнюю очередь из-за того, что она, по их мнению, является одной из главных составляющих «ультраправого» мышления, в котором она якобы пришла на смену антисемитизму. В антифашистских ультралевых кругах, которые, кстати, весьма близки к радикальному антисионизму (новая форма идеологизированной ненависти к евреям), искренне рады тому, что борьба с ультраправыми идет рука об руку с борьбой с «исламофобией», а, значит, и борьбой с «сионизмом». В результате сформировался некий инструментальный антирасизм, основной целью которого стала борьба против исламофобии, как будто она стала своего рода «идеологическим маркером» (так обычно говорят начинающие социологи) ультраправых сил. В целом, использование понятия «исламофобия» такими фальшивыми антирасистами станет лишь шире в силу растущих потребностей пропалестинской и антиизраильской пропаганды. Напомним, что речь идет об оскорбительном термине с расплывчатым значением, который неоправданно возводится в ранг концепции или описательной категории и употребляется определенными кругами (исламисты и/или ультралевые) с начала 1980-х годов с целью создания препятствий для любой критики ислама и прежде всего исламизма. Это обвинительное понятие прочно вошло в словарь левацкой антифашистской борьбы в первые годы XXI века.
Признание сомнительного или чисто тактического употребления слова «исламофобия» вовсе не означает отрицание самого понятия. Речь скорее идет о том, чтобы дать ему четкое определение, от чего профессиональные борцы с исламофобией старательно воздерживаются, вызывая тем самым постоянное смятение в общественном мнении. Строго говоря, термин «исламофобия» должен употребляться для обозначения призывов к ненависти, дискриминации и насилию против мусульманской религии как таковой или ее последователей. Другими словами, призывов к демонизации ислама и мусульман. Если бы критики исламофобии строго придерживались такого определения, то смятение исчезло бы вместе с расплывчатостью самого понятия. Тем не менее, борцам с исламофобией нужны не четкие определения, а наоборот как можно более расплывчатые термины и обобщения. Смысловая путаница - это еще один козырь в их рукаве. Здесь также нужно подчеркнуть один важный момент: новая черта неоантифашизма заключается в том, что он нередко выступает единым фронтом с определенными исламистскими кругами, которые прекрасно поняли, что новое «радикальное» левое движение не относит исламизм к числу своих врагов. На самом же деле все их воображаемые противники (капитализм, империализм, фашизм, сионизм) представляют собой ветви дерева, за которым они не видят леса.
В то же время нельзя не признать, что те, кто минимизируют или вообще отрицают угрозу исламизма и исламского терроризма, отнюдь не становятся объектами обличительных кампаний в прессе и не отстраняются от участия в обсуждении общественных вопросов. Мы не видим никаких цветных линий вокруг тех, кто оправдывает исламизм или отрицает связанную с ним угрозу. Специализирующиеся на этих вопросах журналисты и интеллектуалы пользуются полнейшей безнаказанностью, которая должна была бы удивить и возмутить всех граждан. Тем не менее, за несколькими исключениями, критические реакции практически невидимы и неслышимы в общем информационном потоке. Все выглядит так, словно намеренная слепота и глухота становятся правилом в случае обсуждения исламского экстремизма. Здесь потворство, по сути, принимает вид сговора. Обычные возмущенные голоса в прессе смолкают или подобно эхо следуют за кампаниями по борьбе с исламофобией, этой жуткой бедой, которая может погубить все французское общество.
Сегодня нацеленная исключительно на ультраправых стратегия возмущения-осуждения сводится к косной демагогии, которая практически не дает результатов с символической точки зрения. Простое повторение антифашисткой риторики 30-х годов абсолютно недейственно. Оно отражает интеллектуальный терроризм, агенты которого тем больше бесятся, чем сильнее ощущают собственное бессилие. А их гипертрофированная критика, которую не может принять всерьез ни один здравомыслящий человек, служит наглядным тому подтверждением. Таким образом, вся недавняя критика исламофобии касается некоего воображаемого зла, социальные и политические аспекты которого все еще требуют досконального изучения. Пока ни один смелый социолог еще не взялся за работу, отметим, что вся эта инструментальная критика исламофобии направлена на достижение определенных задач, которые мы уже вкратце описали выше.
Если нравственное возмущение - это уже не политика, то избирательное возмущение - настоящая антиполитика. Оно скрывает подлинные опасности, цинично преувеличивая значимость предвыборных явлений, которые угрожают разве что положению отдельных людей. Должности нескольких правых или левых политиков совершенно не должны быть для нас чем-то святым. В плюралистической и эффективной демократии ни один избранный представитель власти не может быть неприкосновенным. Кроме того, свободный критический анализ религии не стоит путать с разжиганием ненависти к верующим. Исламистско-левацкие кампании против исламофобии играют на путанице между критикой ислама, неприятием исламизма и «расизмом» (в данном случае это неподходящий термин). Хотя исламистская угроза вполне реальна (все новые жертвы исламского терроризма служат наглядным тому подтверждением), никакой настоящей угрозы исламофобии нет и в помине. Даже в расистской и ксенофобской идеологии греческой неонацистской партии «Хриси Авги» исламофобия отнюдь не стала заменой старой доброй смеси радикального антисемитизма и антисионизма, которая свойственна большинству националистических движений в Европе. Кроме того, далеко не все иммигранты - мусульмане, однако они отвергаются ксенофобскими течениями именно как чужаки, которым свойственны «социальный паразитизм» и преступность.
Во Франции так называемые исламофобы (то есть борцы с исламизмом, которых клеймят позором как исламисты, так и их левые прихвостни) никого не убивают и вовсе не призывают изгнать мусульман из страны. Дело в том, что эти люди в своем подавляющем большинстве являются отнюдь не исламофобами, а скорее «исламистофобами». Тем не менее, фальшивые борцы с расизмом называют их исламофобами, поливают их грязью и всячески стремятся заткнуть им рот. И это при том, что сегодня любой гражданин демократического государства может стать жертвой теракта во имя ислама. Такова суровая действительность, на которую нам нельзя закрыть глаза. Но это, разумеется, не означает, что мы не можем провести черту между мусульманской верой и инструментализацией в политике. Ислам не сводится к одним лишь исламистам различных течений. Но именно они формируют самое опасное крыло в политическом и религиозном экстремизме. Нынешняя критика исламофобии является частью отвлекающей тактики, которая призвана отвлечь внимание от исламистской угрозы. В любом случае, нам давно пора выйти из ступора, развеять иллюзии, отбросить утешительные сомнения и увидеть реальную опасность.
