Однажды я осознал, что я пророк, оставил свой дом в Колорадо и автостопом отправился в ООН. Я должен был спасти мир от его различных пороков. Я должен был двинуться в путь — сейчас.
Следующие несколько дней я плутал по северо-востоку в попытке расшифровать послания. Я находил шифр в местах, где шифра быть не могло. В конечном итоге я вернулся домой — благодаря какой-то спокойной и доброй женщине, которая жила где-то в сельской местности в штате Массачусетс, и вернувшись, объяснил своим родителям, что послан с поручением и это была Божья воля. Уверен, что инопланетяне и теория заговора также имели место.
Таким образом, спустя неделю после начала моих приключений я проснулся в психиатрическом отделении больницы Боулдер Коммьюнити и следующую неделю провел в постели с непромокаемыми простынями в палате, где было еще восемь человек, которые либо молчали, либо бормотали что-то настолько бессвязное, что понять их было невозможно.
Мои родители приходили ежедневно в два часа дня, когда начинались приемные часы, и приносили мне подушки, пуховое одеяло, мою любимую толстовку с капюшоном — все, чтобы мне было как можно более удобно. Однако их посещения омрачались часовым воплем и слезами: я обвинял их в том, что они бросили меня гнить в психушке. Почему они не могли понять? Я был пророком, и это была моя великая миссия.
Родители не понимали, что случилось с их сыном. Собственно говоря, я и сам не знал, что со мной произошло. И все мы задавались вопросом: смогу ли я когда-нибудь вернуться назад?
4,5% взрослых американцев страдают серьезным психическим заболеванием. Это значит, что 14 125 500 человек изо дня в день барахтаются, не зная, могут ли они довериться своим собственным мыслям. Многим оказывают помощь и они выздоравливают, но гораздо больше людей — нет. Они становятся бомжами, они изнемогают в маргинальных слоях общества, где о них вообще не задумываются, не говоря уж о том, чтобы помочь. Я мог стать одним из них.
Когда я вышел из больницы, никто не знал, как со мной быть (я и сам совершенно точно не знал, как мне быть). Я переехал к своим родителям, которые стали обращаться со мной с нервозной осторожностью. Им не доводилось раньше сталкиваться с душевной болезнью, а до моего срыва они винили в моем странном поведении марихуану. Теперь они относились ко мне с безмолвием, с каким относились ко всему, чего боялись. И вероятно, боялись они не зря. Я по-прежнему был нездоров и пребывал в опасном бреду.
Тяжело объяснить логику надломленного разума, но я, к примеру, находил личную угрозу в любом мелком действии или событии. Однажды я сидел за пианино, а мать потянулась ко мне, чтобы снизить регистр, и коснулась рукой низа моего живота, а я решил, что она домогается меня. В другой раз мы с отцом были в гараже, меняли тормозные колодки на моей машине, и я решил, что он хочет сознательно вывести машину из строя, чтобы я потерял контроль над управлением, врезался в дерево и погиб.
Я стал чудовищно подозрителен. Иногда мне казалось, что все люди существуют лишь для того, чтобы навредить мне.
К примеру, я был уверен в том, что мой психиатр — мошенник. Именно этот врач в течение последующих шести лет довел мое состояние до стабильного, но когда я в первый раз вошел к нему в кабинет, я знал, что это обман, организованный моими родителями с целью убедить меня в том, что я сумасшедший. Это была постановка с реквизитом и актерами. Помню, как сидел в приемной, листал журналы двухлетней давности, слушал из динамиков спокойную музыку и звук океанских волн, сидел на кушетке, смотрел на диагностические исследования и рецепты, и все казалось таким реальным, что я думал: «Ничего себе, в этот раз они действительно приложили все силы, чтобы обвести меня вокруг пальца».
Постепенно до меня дошло, что мои мысли не были реальными.
Изначально мне поставили биполярное расстройство (затем его изменили на шизоаффективное расстройство, а потом — на шизофрению с периодами депрессии). Мы начали долгую и неприятную борьбу по назначению верного медикаментозного лечения. От первого лекарства, которое я начал пить, у меня началась акатизия — побочный эффект, который характеризуется сильным и крайне неприятным стремлением постоянно двигаться. Несколько недель я пребывал в этом аду, часами занимаясь на тренажере или гуляя по району в попытке отделаться от ощущения, что в любой момент готов содрать себе кожу.
Мы сменили его на другое, а потом — на третье, процесс этот занял несколько лет. В конечном итоге мы нашли препарат, который подходил моей голове, но, к сожалению, не подходил моему телу. Я набрал порядка ста фунтов (45,3 кг — прим. переводчика), начал курить и большую часть дней ощущал себя таким усталым, что не мог вылезти из кровати.
В это время родители стали моим источником силы. Они начали посещать группы поддержки и интегрироваться в местное сообщество душевнобольных. Они боролись с бюрократией и другими сложностями, чтобы я получал помощь от государства.
Я по-прежнему стремился жить нормальной жизнью, хоть и сражался со своей паранойей. Так что я проводил время в одиночестве. Я боялся выходить из дома, боялся ходить по магазинам, потому что слишком часто воспринимал случайные фразы как критику и остракизм. Я просто знал, что все говорят про меня неприятные вещи. Я не мог даже заказать пиццу, не беспокоясь о том, что разносчик увидит одно выражение моего лица, вернется к своей машине и расскажет потом своим друзьям, какой я придурок.
Неуверенность в своем собственном разуме — это тюрьма; тюрьма, которая некоторых из нас может сломить. Многим кажется проще скатиться в бродяжничество или наркоманию, но я боролся. Я начал изучать нормальное поведение. Я читал книжки по психологии, языку тела, технике общения с противоположным полом — все, что могло бы помочь мне построить арсенал здоровых социальных взаимодействий и как-то прийти к тому, чтобы вести себя, как нормальный приспособленный человек.
Мне стало лучше. Иногда мне настолько лучше, что я сомневаюсь, что у меня действительно есть какая-то болезнь. Проживаю хороший месяц — без паранойи, без депрессии, весело — и думаю, а что если я поборол это в себе? Может быть, я первый человек в истории медицины, излечившийся от шизофрении? Возникает соблазнительная мысль: может, пропустить сегодня прием лекарств и посмотреть, как себя буду чувствовать утром? Лекарства делают меня таким жалким. Может, я смогу стать свободным от этой фигни.
В такие ночи я ощущаю себя в состоянии пойти в бар, где хипстеры пытаются заняться друг с другом сексом, но в ходе каждого разговора там начинаю беспокоиться, что мой собеседник заметил нечто странное в том, как я выгляжу, как двигаюсь или как говорю. Я настолько переживаю, что выхожу наружу покурить и думаю: о господи, как же я хочу домой. Придя домой, я принимаю свои лекарства и ложусь спать — привычка, которая сохраняет меня в своем уме, а наутро просыпаюсь и чувствую себя нормально, и большего мне не надо. Правда в том, что от лекарств я ощущаю себя нормально, а нормально — это всегда лучше, чем дико безумно.
Сегодня я довольно-таки стабилен. Обо мне заботятся врачи, и у меня есть семья, которая следит за тревожными звоночками. У меня есть некое подобие карьеры. Мои любовные перспективы могли бы быть и получше. Все советы в такой сфере сводятся к одному — будь собой, но сложно быть собой, когда ты — 180-килограммовый шизофреник. Я бывал на свиданиях, но мне по-прежнему тяжело подавить страх, что все в кафе надо мной смеются. Не знаю, смогу ли я когда-либо справиться с этой проблемой, но я нуждаюсь в общении. Я хочу, чтобы кто-то, кроме моей мамы, растирал мне плечи, когда я напряжен, отгонял от меня тревожные мысли, обнимал меня, когда мне плохо.
Родители говорят: «Это случится, если этому суждено случиться». Так что может быть, просто не суждено. Я могу с этим жить, наверное, хотя мне по-прежнему становится больно, когда я вижу в Facebook, что мои друзья поженились, или натыкаюсь на романтическую комедию по телевизору. Я осознаю, что моя задача, в конечном этоге, — это просто быть в порядке одному.
Единственное средство от паранойи — это уверенность в себе, которая коренится в сильном и радикальном принятии себя. Тебе нужно научиться принимать себя и все, чего ты боишься. Тебе следует поучиться этому. Необязательно быть шизофреником, чтобы понять, насколько это полезно.
Быть сумасшедшим нелегко. Однако семь лет на этом пути научили меня тому, что люди с душевными заболеваниями — одни из самых несгибаемых и храбрых людей на свете. Они не делают вид, что они не те, кто они есть. Их неприкрытая подлинность пугает людей, и я понимаю, почему. Они показывают тебе свои болячки — бесовские голоса и все такое.
СМИ все только усугубляют, изображая психические заболевания как нечто, чего следует бояться. После любой бойни или необъяснимой трагедии всегда появляется масса сообщений о том, что убийца был тихим и скрытным человеком, который в прошлом обнаруживал странное поведение. Однако бессчетное число исследований доказали, что люди с серьезными душевными болезнями гораздо вероятнее сами становятся жертвами бессмысленных преступлений, чем совершают их. И тем не менее, мы вынуждены сталкиваться с представлением о том, что мы чудовища.
Может быть, я, или другие подобные статьи, смогут изменить такое положение дел.
Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Однажды я осознал, что я пророк, оставил свой дом в Колорадо и автостопом отправился в ООН. Я должен был спасти мир от его различных пороков. Я должен был двинуться в путь — сейчас. Спустя неделю после начала моих приключений я проснулся в психиатрическом отделении больницы Боулдер Коммьюнити и следующую неделю провел в постели с непромокаемыми простынями в палате.
