В 1906-м году читатели New York Times открыли газету и увидели статью о последней новинке зоопарка в Бронксе — 22-летнем пигмее Ота Бенга из сегодняшней Демократической Республики Конго.
«Ота Бенга вчера продемонстрировал варварскую природу африканских джунглей», — так начиналась эта статья, далее повествовавшая о том, как посаженного в обезьянью клетку Бенгу поливали из шланга.
Сегодня «варварская природа Африки» по-прежнему на виду, появляясь в американских заголовках типа «Кровожадный разгул угандийских мятежников», «Конго – страна насилия и разрухи» или «Вечные войны Африки». Иногда варварство исходит не от самих «варваров». Порой оно возникает от бедности («Нигерия: проклятье нищеты») или от болезней («СПИДу 30 лет: убийца укрощен, но не побежден»). А иногда вся жестокость и свирепость сваливается в одну кучу: «Голодающие дети, изнасилованные матери, голод в Африке – вам это небезразлично?»
Все, что я могу представить себе, читая эти заголовки — это что Африка со всеми ее 54 странами и 30 миллионами квадратных километров является очень страшным и смертельно опасным местом.
Но я жила там и знаю, что это не так. Или, может быть, так, но лишь в определенное время и в определенных местах. Но гораздо чаще этот континент не страшен и не опасен. Причем даже в пользующихся самой дурной славой и «измученных войной» странах, таких как Демократическая Республика Конго. В городе Гома, который спецпредставитель ООН в зоне конфликта по сексуальному насилию Марго Вальстрем (Margot Wallström) два года назад назвала «мировой столицей изнасилований», я побывала на импровизированном представлении хип-хопа, полном танцующих жителей страны. В Киншасе, находящейся на другом конце страны в полутора тысячах километрах от Гомы, я познакомилась с гобоистом городского симфонического оркестра.
Конго, как и Америка, это очень разная страна, причем одновременно. Казалось бы, это очевидно. Почему другая страна должна быть проще нашей собственной? И почему, когда мы читаем или смотрим американские новости, мы снова и снова видим одни и те же упрощенные сюжеты?
***
«Я раньше шутил (и хочу подчеркнуть — это шутка), что в каком-нибудь африканском захолустье, которое никому не известно, вполне можно наткнуться на людей с тремя ушами, — сказал мне как-то бывший корреспондент New York Times в Африке Говард Френч (Howard French). — Скажи вы такую нелепицу, вам это все равно сойдет с рук».
Журналисты в Африке часто говорят о том, что мы даем неправильное представление о континенте, события на котором освещаем. Но это непростой разговор. Все мы находимся далеко от дома, все работаем за деньги, и говорим об этом, потому что нам не все равно, что мы делаем. Критику в адрес нашей профессии мы иногда воспринимаем как критику в собственный адрес. Часто мы ощущаем себя бессильными, хотя, казалось бы, мы сами пишем свой материал. Хорошая журналистика требует времени и денег, а мы часто жалуемся, что у нас нет ни того, ни другого. Командировочные урезают, а интернет требует все нового контента.
Но это не объясняет, почему наша журналистика в Африке такая, какая она есть. Мы виним во всех наших редакторов, которые (как мы любим говорить) чрезмерно упрощают наш материал и вырезают контекст. Они также вводят клише и штампы типа «арабский север против христианского и анимистского юга» (Судан) и шаблонную подоплеку событий, например, «геноцид 1994-го года, когда было убито 800 тысяч тутси и умеренных хуту» (Руанда). Практически любой материал продается легче, если действие происходит в «измученной войной стране».
А наши редакторы, в свою очередь, часто винят в таких тенденциях читателей, полагая, что те не будут читать о деревнях с трудно произносимыми названиями и о событиях, в которых много нюансов, нравственной двусмысленности и неоднозначных выводов.
В конечном итоге проблема нашей журналистики в Африке связана не с профессиональными условностями. Проблема во всех нас — в авторах и читателях, в продюсерах и зрителях. Мы продолжаем следовать повествовательной традиции, которая не очень сильно изменилась с тех пор, когда Джозеф Конрад (Joseph Conrad) наклеил на Конго ярлык «царства тьмы». Даже в тех материалах, где звучат позитивные ноты, доминирует представление о том, что «Африка еще не потеряна», как гласит один недавний заголовок.
Споры о наших журналистских материалах из Африки зачастую делят людей на два лагеря: афро-оптимистов и афро-пессимистов. Но и они тоже часто упускают из виду то обстоятельство, что Африка сложна и многообразна, и что там происходит очень многое, причем одновременно. Но в наших новостях и заголовках обычно звучит один неизменный мотив: страдания.
***
«Легко писать то, чего люди ждут, чтобы они почувствовали удовлетворение – ведь тогда они смогут поплакать по поводу голода или несчастных детей, — сказала мне Стефани Маккраммен (Stephanie McCrummen), три с половиной года прожившая в Найроби, работая в Washington Post. — Такого рода материалы одномерны, в них пишется о том, что у людей в Африке нет жизни, а есть одни только страдания».
Почти в каждой статье и заметке, написанной мной из Руанды за три года работы в этой стране, есть упоминание о геноциде 1994-го года. Если писать о страданиях и горе, это привлекает к себе заостренное внимание аудитории. Но это ограниченное внимание. Это внимание добросердечного чужака со стороны и с далекого расстояния, читателя, который прекращает свой завтрак или чтение колонок с котировками, чтобы вспомнить о том, как плохо живется в других странах.
Быть предметом сострадания – это не то же самое, что быть темой газетного материала. Безусловно, привлекать внимание к горю и страданиям чрезвычайно важно. Но такое внимание говорит о том, что нас больше привлекают истории о страданиях, нежели истории об Африке. Именно это имел в виду нигерийский и американский писатель Теджу Коул (Teju Cole), когда он яростно критиковал нашу монотематическую одержимость африканскими бедами и несчастьями, представляемую как желание помочь, и называл это «промышленным комплексом белого спасителя».
Но мне кажется, здесь есть более глубокая проблема, не нашедшая достаточного признания. С момента своих первых встреч с черным континентом все, что знал Запад об Африке, это ее страдания. Мы сами во многом их причинили: многовековая работорговля, за которой последовал вековой колониализм с присущим ему физическим и организационным насилием, начиная с каучуковых плантаций Бельгийского Конго и заканчивая лагерями интернированных в британской Кении. Но мы также очень озабочены этой повествовательной линией.
В своей части книги «Человеколюбие и страдания» (Humanitarianism and Suffering) историк Томас Лакер (Thomas Laqueur) говорит о рождении «сентиментальной сюжетно-повествовательной картины», а также о ее роли в формировании общественного мнения и инициировании действий. «В конце XVIII века, — пишет он, — нравственная тема была демократизирована. Все больше и больше людей начали верить в то, что обязаны предотвращать и бороться с прегрешениями и проступками против других людей».
Та сентиментальная сюжетно-повествовательная картина, которую выделяет Лакер, довольно подла и раболепна. Снаружи она кажется гуманной и добросердечной реакцией на нищету и страдания. Но она также превращает нищих и бедствующих в предмет сострадания, в вещь, хотя номинально предоставляет им права и полномочия. Это люди, испытывающие боль, которую надо облегчить. Против них совершаются преступления, которые надо предотвращать. По отношению к ним надо проявлять сострадание. Какие бы благородные, полезные или реальные вещи ни порождало такое сострадание, оно также льстит нашему самолюбию, утверждая нашу праведность и добродетельность.
В конце XVIII века аболиционисты очень эффективно использовали такое сострадание и его описательную составляющую. Например, важным моментом в британском движении против рабства стало восстание рабов на Ямайке в 1831-м году. Жестокие действия Британии по его подавлению вызвали гнев у аболиционистов. Но не из-за того, что аболиционисты были против убийства рабов, отмечает Адам Хохшилд (Adam Hochschild) в своей книге Bury the Chains («Похоронить цепи»). Нет, их волновала судьба белых миссионеров, чьи церкви власти сжигали в ответ на аболиционистские настроения прихожан. Очевидцы этих событий своими публичными лекциями и выступлениями в парламенте возбуждали противников рабства, описывая акты насилия против благонамеренных белых британцев, но не против черных рабов. Как пишет Хохшилд, миссионеры «оттеснили сотни убитых рабов и заняли их место, выступив в роли великомучеников».
Если это «демократизация» повествовательного искусства, то в ней упускается одна недемократическая истина, лежащая также в основе нашего узкого понимания Африки: быть предметом сострадания — это не то же самое, что быть темой газетного материала. Так было раньше, так оно есть и теперь. В американских газетах и на американском телевидении африканцы остаются предметом – насилия, бедности, болезней, а в конечном итоге нашего сострадания. Подобно аболиционистам, рассказывавшим о восстании рабов на Ямайке, мы в своей сострадательной сюжетной линии ведем речь не о людях, от лица которых говорим. Мы ведем речь о себе. Нам нравятся такие истории, так как они повествуют о том, какие мы заботливые, небезразличные, а возможно, и сильные.
***
У такого тщеславия есть свои последствия. Внимание СМИ оказывает влияние на внимание доноров к определенным интересам, а следовательно, это внимание отвлекается от других вопросов. Например, средства массовой информации и доноры зациклились на сексуальном насилии в восточном Конго, и поэтому жалобы на изнасилования превратились в «стратегию выживания». Об этом пишут Мария Эриксон Бааз (Maria Eriksson Baaz) и Мария Стерн (Maria Stern) в своей исследовательской работе 2010-го года для шведского Скандинавского института Африки (Nordic Africa Institute). Они утверждают, что в деревнях, где основная часть населения бедна, а доноры оказывают бесплатную медицинскую помощь, появляется неотразимый стимул выступить в роли жертвы.
Есть и экономические последствия – как для африканцев, так и для американцев. «Если постоянно читать, скажем, материалы о Восточной Африке, в которых пишется только о войне и хаосе, –- сказал Френч, – то у читателя, если это американский бизнесмен, обязательно возникнет впечатление, что этот регион не для него».
Упустить важное могут не только читатели. Если вы постоянно пишете о войне, вы можете стать жертвой такого же близорукого мышления. Журналисты написали сотни статей об африканцах, живущих меньше чем на два доллара в день, однако мнения о методах борьбы с бедностью различаются. Когда Всемирный банк объявил в марте, что бедность в мире снизилась наполовину — на пять лет раньше целевых установок ООН в новом тысячелетии — репортеры из Вашингтона и Нью-Йорка с сознанием долга написали об этом свои статьи. Но кто те люди, которые сегодня живут на четыре или даже на четырнадцать долларов в день вместо двух, и какая она — их жизнь? Этого мы пока не знаем. А если вы читали что-нибудь в прошлом году о развивающейся африканской экономике – о росте региональных рынков, об увеличении производства, о новых инфраструктурных проектах, о крупных иностранных инвестициях – это наверняка были статьи о проникновении Китая на континент. Но эти материалы в большей степени не об Африке, а о нашем экономическом конкуренте.
Вы также можете стать жертвой этого узкого мышления, если будете постоянно бить в барабаны войны и хаоса. Джеффри Джетльмен (Jeffrey Gettleman), шеф бюро New York Times в Восточной Африке и лауреат Пулитцеровской премии за 2012 год в номинации «Международная журналистика», признается, что он сознательно выбирает такие сюжеты. «Очевидно, что в Африке есть разные культуры, но я пишу об этом не очень часто, – заявил он на конференции, организованной Комитетом защиты журналистов. – Я стараюсь найти баланс между ними, но чувствую себя виноватым, если знаю, что в Судане или Конго происходит нечто действительно ужасное. Я чувствую себя плохо, я ощущаю, что пренебрег возможностью помочь людям или пролить свет на людей, находящихся в реальной опасности, живущих в страхе, в бедственном положении, если вместо этого неделю буду писать о музыке, об образовании или о чем-то еще».
Конечно, Джетльмен прав, говоря о том, что тема насилия заслуживает нашего внимания. Но это одновременно ложный выбор. Мы можем писать о страданиях, и мы можем писать о многих других вещах, которые происходят в Конго. А если немного поверить в нашего читателя, то мы сможем даже писать в одном материале и о том, и об этом – и о страшном насилии, и об обычной жизни.
Я говорю о темах, на которые хотело бы писать большинство журналистов, если бы не те или иные неотложные задачи. Но пока мы считаем такую работу непозволительной роскошью, никто ее делать не будет. А если мы превратим это в норму, если не будем думать о том, что нам нужно три месяца и статья на много номеров, чтобы описать многогранную жизнь в тех странах, где мы живем, то наверное, роскошью это нам казаться не будет.
«Мы должны предлагать и настаивать на публикации увлекательных материалов про людей, о которых мы не слышали, не читали, которых не видели, – говорит африканский корреспондент National Public Radio Офейби Квист-Арктон (Ofeibea Quist-Arcton), живущий в Дакаре. – Возможно, читатель скажет: “Ах, неужели это Африка?” Возможно, он поначалу просто подумает: “Да ладно, это просто какая-то добрая сказка”».
***
В эпоху интернета торговля стереотипами не проходит незамеченной. Когда CNN сфабриковала материал о взрыве гранаты на автобусной остановке в Найроби, снабдив его фоновой надписью «НАСИЛИЕ В КЕНИИ», кенийцы выступили с протестом в Twitter под хэштегом #someonetellcnn. Как написал один блогер, проблема в том, что «сама Африка не рассказывает о себе на мировых платформах».
Представление Африки – это спорная тема, часто поднимаемая в Twitter и в блогах. Об этом пишут многие – от западных сотрудников организаций помощи и ученых до интеллектуалов и активистов, живущих в Африке и в диаспоре. Это говорит о том, что оптимальный вариант в такой ситуации – отобрать микрофон у иностранцев. В мае политолог Лаура Сиэй (Laura Seay) инициировала многодневные дебаты о журналистских материалах из Африки, заявив, в частности, что местные репортеры стопроцентно работают лучше, чем любой иностранный журналист. Многие зааплодировали такому заявлению – скорее, не из-за того, что это поможет решить проблему, а в связи с тем, что Сиэй потребовала рассказывать африканские истории африканскими голосами.
Но это отвлекает наше внимание от настоящей проблемы, поскольку здесь основной посыл состоит в том, что американские новости плохи, так как американцы иностранцы, и что местные расскажут эти новости лучше, потому что они – ну, местные. В этом доводе скрывается та же мысль, которую высказывали искатели приключений восемнадцатого века: что познать черный континент по-настоящему мы не сможем никогда. В нем также звучит мысль колониальных властей: единственный способ наладить совместную работу с аборигенами – это произвести на них впечатление и заставить служить иноземцам. Такой аргумент не является отторжением колониализма; он является его олицетворением.
Проблема американских новостей об Африке не в иностранных, а если говорить расовыми клише, которые часто используются в таких дискуссиях, не в белых авторах. Проблема в узости американского воображения. Если привлечь к дискуссии африканских авторов, это поможет изменить систему взглядов и понятий. Но американские журналисты тоже обязаны участвовать в такой работе – совместно. Мы унаследовали, а потом увековечили упрощенную сюжетно-тематическую картину; а это в свою очередь влияет на представления политиков, инвесторов, а также простых и любознательных американцев об Африке и о ее возможностях.
Конечно, некоторые журналисты смело отвечают на этот вызов и помогают нам изобрести что-то новое. «У меня в голове часто появлялся воображаемый читатель, который привык к материалам о конфликтах и о горе, - сказала мне Маккраммен из Washington Post. – Я часто хотела писать что-то вопреки этому. Когда мне это удавалось, на такие статьи приходили очень хорошие отклики. Люди говорили: «Я понятия не имел, что в _____ (стране, о которой я писала) есть нечто напоминающее обычную жизнь».
В своей написанной в 2004-м году книге «Когда мы смотрим на боль других» (Regarding the Pain of Others) Сьюзен Зонтаг (Susan Sontag) описывает нашу проблему следующим образом: «Другие … это те, на кого смотрят, а не те (как мы), кто сам смотрит». Мы должны пересмотреть свои представления о том, как следует говорить с африканцами, как следует слушать, и в конечном счете, как следует представлять этих людей, которые, как и мы, видят очень многое.
Ответственность за изменение наших представлений об Африке лежит не только на тех немногочисленных журналистах, которые кормят зверя СМИ. Ответственность лежит и на потребителе этих самых СМИ – на читателях, слушателях, зрителях – которые покровительствуют нашим медийным институтам деньгами, вниманием или кликами. Вместе мы должны потребовать от себя совершить умозрительный скачок и увидеть нечто большее, нежели страдания как достойный предмет нашего внимания. Нам нужна помощь со стороны африканских писателей, мыслителей и исполнителей, которые с готовностью помогут нам лучше понять их континент. Но мы не можем взваливать на них бремя поиска выхода из тех журналистских лабиринтов, которые мы сами создали. С каждой новой историей, которую мы читаем или пишем, мы обязаны делать трудную работу, по-новому представляя себе Африку.
Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Конго, как и Америка, это очень разная страна. Казалось бы, это очевидно. Почему другая страна должна быть проще нашей собственной? И почему, когда мы читаем или смотрим американские новости, мы снова и снова видим одни и те же упрощенные сюжеты?
Проблема американских новостей об Африке – не в белых авторах. Проблема в узости американского воображения.
