Путевые заметки
1. Мы летели на самолете, предоставленном фирмой, чтобы присутствовать при продаже доли «контракта века», связанного с разработкой нефтяного месторождения Азери-Чираг-Гюнешли. После приземления нас посадили в машину прямо на взлетной полосе и повезли по дороге. Перед нами, сколько видит глаз, сплошные буровые вышки. Это не свалка, а скорее кладбище. Земля пропитана битумом. Но есть и какое-то движение. То на одной, то на другой буровой вышке продолжают качать. Нефть еще осталась, и осталась, следовательно, жизнь. Земля огнепоклонников. Здесь были Нобель и Ротшильд, а потом Сталин. Гитлер рвался к бакинской нефти, но потерпел поражение. В городе все напоминает о нефти, и чувствуется ее запах. Добыча нефти привела к загрязнению окружающей среды, но для того, кто ею занимался, был приятен запах Земли обетованной.
2. Азербайджан возрождается. Сто лет назад началась эксплуатация земных недр или лучше сказать — материнской породы. Компания Nobel Brothers Petroleum начала промышленную добычу нефти, 12% дохода от которой пошло в фонд присуждения Нобелевских премий. В 1907 году был проведен первый нефтепровод вне Америки Баку-Батуми, его строительство финансировал Ротшильд. Первое нефтеналивное судно Murex в 1892 году незаконно вошло в зону Суэцкого канала, чтобы доставить азербайджанскую нефть на Восток. Если бы не было Murex, мы никогда бы не услышали о Shell. Потом разразилась большевистская революция, и произошел разрыв отношений с Западом, но нефть продолжали качать. Однако развитие города, общественных отношений, процесс производства были как бы заморожены на семьдесят лет. Советское правительство не решало накопившиеся производственные и социальные проблемы, а замораживало их. Советский мир был похож на большую морозильную камеру. Стоило ее отключить, как все конфликты вышли на поверхность. Чтобы получить лучшее представление о ситуации, вспомните о Боснии, Сербии и Хорватии.
3. Размораживание привело к войне с Арменией за Нагорный Карабах, внутренней нестабильности, смене пяти президентов в течение трех лет. Контракт века стал первым толчком к экономическому росту и стабильности. Аукцион (неформальный) среди последних кандидатов на участие в контракте только что начался. Все вокруг устаревшее, оставшееся с советских времен, непривычное для избалованных западных служащих. Нас оставили в гостинице. Телефонный аппарат очень старый, в восточном стиле. Требуется много времени, чтобы дозвониться. Кровати нельзя назвать ортопедическими. Матрас изношен, и моей спине это совсем не нравится. (Через год, почти в тот же день будут открыты отели Hyatt в Алма-Ате и в Баку). Похоже, что насекомые привыкли к присутствию человека и не кажутся агрессивными. Наши сопровождающие с помощью жестов, а не языка дали нам понять, что вернутся за нами. Немного обескураженные мы спустились вниз и стали ждать.
4. За нами приехали и повезли на внедорожнике в центр по узким и темным улочкам. Мы почувствовали себя немного не в своей тарелке. Потом мы повернули направо и оказались в большом дворе, внутри которого располагался старинный и удивительный караван-сарай с каменными стенами. Нас принимали президент компании Socar и его заместитель. Были подняты бокалы, сказаны тосты, и водка сблизила нас. В конце приема мы уже казались закадычными друзьями. Для заключения контракта оставался еще завтрашний день.
5. Следующий день мы провели в Petrolea, которая была резиденцией Нобеля. Надо сказать, что от нее мало что осталось. Теперь это штаб-квартира новорожденной (1992 год) государственной компании Socar. Теперь это бизнес. Ты не можешь понять, действительно ли тебе предлагают сделку. Но предложение имеется и немалое. В тот день мы не договорились об участии в контракте века, на наш взгляд запрошено слишком много. Мы ушли, но знали, что вернемся. Нельзя остаться вдалеке от этих щедрых недр.
6. Азербайджан можно рассматривать как метафору относительности времени. В конце девятнадцатого века Россия вышла на первое место по добыче нефти в мире и удерживала его несколько лет, опередив Америку. Потом надолго наступило время, напоминавшее зимнюю спячку, а потом опять пришла эпоха быстрых перемен. Прошло двадцать лет со времени моего ужина в караван-сарае. Их хватило, чтобы превратить столицу, пребывавшую в упадке, в процветающий большой город. Натиг Алиев, один из тех, кто принимал меня в тот вечер, оставил в 2004 году пост президента компании и стал министром промышленности и энергетики Азербайджана. Другой, Ильхам Алиев тоже работал в Socar, чтобы набраться опыта и унаследовать президентский пост отца. Сегодня он является президентом Азербайджана. В компании Socar сейчас работает более 65 тысяч человек. Стоимость компании по оценкам составляет более 20 миллиардов долларов. Она может инвестировать в газовую сеть Греции 400 миллионов евро и позволить себе поставить свой бренд на швейцарских бензоколонках. Такая скорость экономического развития связана с нефтяными богатствами. Перемены на берегах Каспия представляются невероятными. Контуры столицы, кажутся пришедшими из авангардной графики, и это поражает.
Инфраструктура
1. Моя история коротка. Это Фраппи и Верда написали историческую книгу, рассказывающую об Азербайджане и добыче углеводородов с точки зрения специалистов в этом вопросе, а такое встречается все реже. Они написали о пионерах нефтедобычи, о советском режиме, о нефтяных доходах как основе независимости. Неслучайно книга вышла в момент одобрения проекта Трансадриатического трубопровода (ТАР), который должен перебрасывать газ из месторождения Шах-Дениз на Запад. Каспий не имеет выхода в океан, это озеро. А вот рынок углеводородов — это открытое море. Если ты не можешь их вывезти, то не стоит и производить. Запасы углеводородов без инфраструктуры похожи на ненаписанную книгу.
2. Создание инфраструктуры на Каспии сталкивается с огромными трудностями. Распад СССР сделал достоянием Азербайджана месторождения с миллиардными запасами (в баррелях). Но газ и нефть почти невозможно перебросить. Транспортировка стоит слишком дорого, а доставку не всегда можно гарантировать. Нефтепровод Баку-Джейхан — это первый большой осуществленный региональный проект, который «освободил» азербайджанскую нефть из каспийского плена для продажи в открытом море рынка. Однако вначале казалось, что осуществление проекта будет стоить слишком дорого, несмотря на громадные нефтяные резервы. BP и консорциум AIOC не хотели участвовать в этом проекте.
3. Потом компания ВР объединилась с Amoco и стала «американской». И пришла Америка. Трубопровод Баку-Джейхан стал приоритетным проектом эпохи. Говоря политическим языком, а точнее — языком Госдепартамента, этот проект должен был уменьшить российское влияние в регионе, что и произошло. Нет сомнения, что в осуществлении проекта немаловажную роль сыграл политический толчок. Но если он был определяющим, то преследовалась и экономическая целесообразность, а не только удовлетворение патриотических чувств. Если компания ВР купила Amoco, то тем самым она приобрела права на месторождения на Аляске и получила лучший доступ к финансированию банка Ex-Im Bank, который оказывает поддержку американским инвестициям за границей. Ex-Im Bank очень плотно занялся проектом. Американская администрация разблокировала деятельность на Аляске (может быть, это простое совпадение, но иногда совпадения очень уместны). Нерентабельный нефтепровод стал рентабельным не благодаря политической магии, а потому что политика привела к доступности ресурсов (в том числе и финансовых), которые и сделали его таким.
4. После того, как нефть стала доступной, нужно было сделать так, чтобы и газ стал доступным, но без соответствующей инфраструктуры это невозможно. Недостаточно доставить его к морским берегам, если, конечно, потом он не сжижается. Нужна труба, которая начинается там, где газ добывается, а потом идет к потребителю. Сначала казалось, что таким газопроводом станет Nabucco. Но это была история, с одной стороны похожая, а с другой — противоположная истории проекта нефтепровода Баку-Джейхан. Похожая, потому что началась политическая полемика, а противоположная, потому что этим все и закончилось. Nabucco сделает Запад независимым от России. Nabucco — локомотив развития и залог автономии Средней Азии. Nabucco — гарант нашей безопасности (?). Однако, чем больше было разговоров, тем меньше понимания, каким газом будет наполняться этот трубопровод и кто будет финансировать его строительство. Это почти классический случай того, какой шум может произвести политика.
5. Газом из месторождения Шах-Дениз можно было бы частично наполнить Nabucco. Если этого не случилось, то не только потому, что было трудно понять, что стоит на кону, кроме слов. Правила конкуренции иногда очень просты. Труба — вещь жесткая. Если ты первый, кому удалось дотянуть трубу до потребителей и удовлетворить их спрос, то другие должны подождать своей очереди. Иногда это ожидание длится десятилетия (мне еще в детстве рассказывали о Galsi — газопроводе Алжир-Сардиния-континент). Никто не строит трубопроводов для того, чтобы они оставались пустыми. Может быть, Blue Stream, проложенный по морскому дну и связывающий Россию и Турцию, в техническом отношении был случаем энергетического демпинга. Только сейчас, когда внутренний спрос на газ сильно вырос, Турция стала поговаривать о новых трубопроводах из Ирака, об укреплении связей с Ираном и о поставках азербайджанского газа. На десятилетие Blu Stream закрыл вход другим производителям. А для кого открыл бы доступ Nabucco, было неизвестно. По замыслу он не был предназначен для передачи исключительно азербайджанского газа. Он всегда мыслился как «проект-мост» в направлении Ирана и Ирака. Азербайджан выбрал ТАР, который был задуман для транспортировки исключительно местного газа, но у трубопровода должен быть такой потенциал, чтобы в будущем он смог стать конкурентоспособным коллектором газа от других производителей. Таким образом, исход соревнования между двумя проектами (Nabucco и ТАР) не стал сюрпризом, скорее вызывает удивление тот факт, что такое соревнование вообще имело место. Что будет дальше, увидим.
6. Реализация проекта Трансадриатического газопровода зависит от множества факторов. Кое-что в свою очередь зависит и от нас, так как по проекту азербайджанский газ должен пересечь Апулию и достигнуть Альп. Не будем обсуждать здесь идею создания в Италии узлового перевалочного пункта, но будем осторожно говорить о вероятной выгоде и о том, кому придется платить по счетам. Во всяком случае любой импорт и перепродажа газа предполагает предварительное создание инфраструктуры. В случае ТАР необходимо, по крайней мере, обеспечить строительство конечного участка газопровода в Апулии, а потом (если потребление не продолжит снижаться) нужно будет подумать о строительстве дальнейшего участка трубопровода, идущего из Апулии на север, в Адриатику. В настоящий момент против строительства газопровода выступают многие жители. Адриатический участок пока должен закончиться в районе Эболи, потому что регион Абруццо объявил газопроводу войну. Если азербайджанскому газу удастся достичь Италии, то это будет новым испытанием нашей способности справляться с развитием транспортной инфраструктуры, щадящей окружающую среду. Нельзя сказать, что во время предыдущих испытаний мы себя проявили блестяще. Если провалимся на этот раз, то начнется полемика и комментарии. Посыплются обвинения в адрес производителей, рынков, олигополии, спекулянтов. Наша разрешающая способность (от трубы до складов и перерабатывающих заводов) — это основное препятствие для нашего снабжения и истинный враг нашей «энергетической безопасности». Можно назвать это риторикой, но она — от отчаяния.
Европа
1. В книге говорится: «Развитие энергетической политики ЕС характеризуется постепенным переходом от соображений чисто экономической целесообразности обеспечения энергетической безопасности к геополитическим целям, от нормативной регламентации внутриевропейского рынка до задач, направленных вне Европейского Союза». Прежде энергоносители были нужны в основном для общего рынка, потом они стали рассматриваться как инструмент «внешней» политики, определяющий отношения с производителями. Были выдвинуты требования обеспечить европейскую «энергетическую безопасность». Именно этим путем все и шло, и нельзя сказать, что это хороший путь.
2. Сырье у нас, как правило, покупают предприятия, а не политические институты. Снабжение потребителей обычно обеспечивается надежностью производителей, которые, если перестанут производить, то лишатся доходов, позволяющих поддерживать то немногое, что осталось от социального государства, ведь в противном случае они поставят под прямой удар собственную элиту. Если энергетическая безопасность не означает «объем газа» сам по себе, а предполагает возможность иметь достаточные запасы газа, даже если стоит холодная погода или если какая-либо труба лопается, то дело не во внешней политике, а во внутренней инфраструктуре. Пресловутый кризис 2006 года, якобы вызванный газовой войной между Россией и Украиной, является прекрасным примером. В то время в России стояла чрезвычайно холодная зима, и Россия снизила ежедневные поставки всего лишь на 4% от наших нужд (это максимум), а в среднем — на 2%. Все испугались и возмутились. Но если такого незначительного снижения поставок было достаточно для того, чтобы вызвать кризис, то, может быть, проблема крылась в нашей инфраструктуре, а не в надежности партнера. О безопасности надо говорить не только в плане диверсификации источников снабжения, но и в плане гибкости и возможностей собственной инфраструктуры.
3. Итак, безопасность связана с возможностью делать запасы и со взаимодействием. Но поддержка запасов стоит денег. Иметь слишком большой размер трубы или большие запасы газа — это все равно что владеть слишком обширными складами на производстве. В McKinsey таких работников уволили бы. Даже при желании не так легко все это финансировать. Либо финансовое бремя перекладывается на потребителя, и тогда есть возможность обеспечить возврат инвестиций через оплату газовых квитанций, либо банки теряют интерес, и приходится прибегать к государственным субсидиям. Запасы оплачиваются или потребителями газа или посредством налогов. Итак, обеспечение энергетической безопасности при «аномальных» условиях имеет свою цену, которая оплачивается или посредством газовых квитанций потребителей или через государственные субсидии. Заметим, что не от всякого события можно застраховаться, но в целом вопросы безопасности должны решаться обществом. Поскольку у нас в ЕС общий рынок, то это решение должно приниматься на европейском уровне.
4. Кажется, Европа больше сосредоточена на вопросах внешней политики, когда нужно уделять больше внимания внутренней. Она выступила спонсором Nabucco, не имея инструментов для его финансирования, но при этом не предприняла адекватных усилий для интеграции собственных инфраструктур. Возможно, эти усилия были обречены на провал, и это было заранее известно. Принятие на себя ответственности за «безопасность» означало бы, что проводится действительно «европейская» энергетическая политика. Но разве национальные государства позволят это сделать? Нужно благоприятствовать взаимосвязанности сетей. Единый рынок предполагает и единую энергетическую сеть. Сеть — это самый большой контейнер, который у нас есть. Если мы будем правильно ее использовать, то мы добьемся оптимизации запасов. Если взаимосвязи работают, то они обеспечивают ликвидность рынка. Но взаимосвязь и взаимозависимость означает конец национального, и здесь Европа остановилась. Недавняя история (английский «Интерконнектор» имеет другие корни) характеризовалась обязательным строительством газопроводов с двусторонним транспортом энергоресурсов там, где потоки не так значительны. Интерконнекторы позволяют осуществлять контроль за транспортировкой. Они кажутся историческим импортерам (Румынии, Болгарии и другим) досадным новшеством. Там, где национальные интересы подталкивают к движению в противоположном направлении, лучше воздержаться от вмешательства. Регазификаторы Пиренейского полуострова не используются на полную мощность, но никому не приходит в голову связать их наземным путем с остальной Европой. Их связь с сетью Франции рассматривается как ересь.
5. Лучше думать не в «горизонтальном», а в «вертикальном» направлении: спонсировать новые трубопроводы для импорта газа, а не развивать единую внутреннюю сеть, даже если отсутствуют инструменты для эффективного осуществления намерений, как продемонстрировал проект Nabucco, даже если ожидаемый спрос после снижения потребления после 2008 года делает невозможным финансирование многочисленных проектов новых инфраструктур для транспортировки газа в Европу. Внешняя направленность деятельности почти отодвигает на задний план проблемы оптимизации внутреннего рынка. «Геополитика» перевешивает «экономику». Средняя Азия нам кажется все более близкой, а Пиренеи все более далекими.
Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Nabucco сделает Запад независимым от России. Nabucco — локомотив развития и залог автономии Средней Азии. Nabucco — гарант нашей безопасности (?). Однако, чем больше было разговоров, тем меньше понимания, каким газом будет наполняться этот трубопровод и кто будет финансировать его строительство. Это почти классический случай того, какой шум может произвести политика.
