Когда я слышу рассуждения об обстоятельствах смерти Галича, мне приходит в голову одна психологическая ловушка, в которую я однажды попал и которую в течение 15 лет, ничтоже сумняшеся, расставлял дальше своим слушателям.
Дело было в 1997 году, когда я попросил бывшего звукооператора и режиссера парижского корпункта Радио Свобода Анатолия Шагиняна рассказать о последней галичевской песне «За чужую печаль». Вот расшифровка эфира 13 декабря 1997 года:
— Толя, это правда, что Вы записали Александра Аркадьевича за несколько часов до его смерти?
— Да, это именно так. Он приносил любое последнее что-нибудь изобретенное, для того чтобы поделиться и проверить на мне, потому что я, конечно, старался, вытаращив глаза, смотреть через стеклянную стенку, потому что я все-таки много лет работал в театре, я понимал, каково… Ну, текст можно прочитать в микрофон впустую, да? Но рассказать, но спеть в пустоту — это немыслимо. Сочувствие, интерес, внимание, обожание, в конце концов, — все это необходимо. А он был, конечно, артистичен. Поэтому он даже в этот день не работал. Уходил, но сказал, что его радует, что у него есть песня, которая не очень, конечно, как всегда, веселая, но она ему интересна и дорога сейчас. И как он это все понял, я понятия не имею. Это мне, наверное, передалось. В общем, я его в пальто, бледного, усталого, простуженного… У него как будто в гриме лицо было потным таким — он так устал за несколько минут присутствия в бюро. Я его уговорил все-таки снять пальто и поднес ему гитару, которая просто была почти всегда в углу в студии. Только настроил микрофон, послушал, и что-то мы поговорили об этом чуть-чуть. Я, во-первых, ахнул от того, что она удивительно, — может, мне это теперь кажется, — пророческая. То есть, он действительно с нами простился в этот день. А у меня за спиной три машины в студии стоят. Ну, что? Я не знаю, вот клянусь, я могу заплакать сейчас, когда я нажал третью машину, невидимую ему. И так она записалась.
Изумительное воспоминание. Трогательнее не бывает. Сердцем я верю в правдивость Шагиняна абсолютно.
Какой пронзительный финал! Именно так должен закончить свою жизнь смелый, яркий, талантливый бард, бросивший вызов бесчеловечной советской системе. Актер, умирающий в финальном акте. Мольер.
Когда слушаешь «За чужую печаль» в наушниках, замечаешь в конце песни, на дальнем фоне, посторонние голоса, чей-то разговор. И вспоминаешь: да-да, студия Анатолия Шагиняна в парижском бюро была рядом со входом. Люди здоровались, прощались, перебрасывались шутками. Сидит в студии Галич, поет свою последнюю песню, а там, за дверью, не задумываясь о вечности, играет «младая жизнь».
Вот приближается финал. Хрипловатым, усталым, бесконечно очаровательным голосом он выпевает последние слова: «Возвращается вечером ветер / На круги своя». И — бах! — запись резко обрывается, — будто гильотиной шарахнули, будто внезапно упала ночь. Нет больше Галича.
Но вот, понимаете, какая загвоздка. Мне очень жаль говорить это, но рассказ Анатолия Шагиняна — легенда, искажение, сближение событий.
Не так дело было. Не за три часа до смерти сделал Галич эту запись, а за двое суток. И не только «За чужую печаль» спел, но записал целую восьми-с-половиной минутную новогоднюю программу с рассказом о своих планах на 1978-й. И вся эта запись великолепно сохранилась и тогда же, в новогоднюю ночь 31 декабря, пошла в эфир.
Более того, все 35 лет она лежала себе, не прячась, в общедоступном свободовском архиве, и никому не приходило в голову взять ее и послушать. Мне тоже до недавнего времени не приходило. Вел ту программу из мюнхенской студии Леонид Владимиров. Он говорил: «Московское время 23 часа 4 минуты. В эти предновогодние минуты полагается по всем традициям шутить, говорить веселое. Полагается, да не всегда получается. Я подхожу сейчас, дорогие слушатели и дорогие гости, к самому трагическому моменту нашей передачи: Виктор Платонович Некрасов только что упомянул покойного Александра Галича. Идиотская, нелепая случайность две недели назад унесла из жизни замечательного поэта, автора и исполнителя самых популярных в России песен.
Представьте себе, дорогие слушатели: сотрудник парижского отдела Радио Свобода Александр Аркадьевич Галич успел принять участие в подготовке этой нашей передачи, за 50 часов до своей внезапной смерти он записал на пленку новогоднее послание. Некоторые места этого послания сейчас, после его гибели, очень тяжело слушать. Но я решил не трогать запись, я дам ее целиком. Вот она».
И пошла пленка с Галичем.
Александр Галич (поет):
Снеги, ой снеги белые,
Тучи, ой тучи низкие,
А капели с крыш все хрустальнее,
Как живется вам, наши близкие,
Наши близкие, наши дальние,
Как живется вам, как можется?..
Вот и год прошел. Наступает новый 1978 год, и сотни тысяч людей во всех уголках Земного шара скажут в эту новогоднюю ночь с боем часов русские слова, старое русское пожелание: «С Новым годом! С новым счастьем!»
Для меня прошедший год был и впрямь счастливым, но очень загруженным, как говорится, годом. В одной Италии был только за этот год шесть раз. Проехал ее всю вдоль и поперек, от крайнего севера до крайнего юга, был даже в Сицилии, в Палермо, потом в горах. А совсем недавно принимал участие в Сахаровском слушании в Риме и выступал с большим сольным концертом на биеннале в Венеции.
Ну, кроме того, могу похвастаться: к новому году два издательства, парижское «ИМКА-Пресс» и франкфуртское издательство «Посев», сделали мне два очень дорогих подарка. «ИМКА-Пресс» издало собрание песен русских бардов, оно состоит из 30 кассет и трех томиков текстов, и вот из этих 30 кассет 7 кассет посвящены моим песням, и соответственно, тексты моих песен помещены в трех томиках этого собрания. А в издательстве «Посев» к Новому году вышла моя новая книжка стихов «Когда я вернусь».
Кроме того, я кончаю одну книгу прозы, роман, приключенческий роман. И на середине второй роман, даже скорее не роман — повесть, этакая психологическая, которая будет называться так, как называлась одна из моих песен, — «Еще раз о черте».
Вот видите, год был интересным, очень напряженным, много работал. Ну, и кроме того, как вы знаете, еженедельно встречался я с вами, дорогие друзья, в эфире в передачах, которые называются «Говорит и поет Александр Галич». А вот недавно я стал вести еще одну шуточную передачу, которая называется «Галич в Париже читает «Литературную газету». Она начинается с такой шуточной песенки:
«Играет ветер пеною
на Сене, на реке,
а я над этой Сеною,
над этой самой Сеною,
сижу себе над Сеною
с газеткою в руке».
Написал я за этот год также несколько новых песен. Вот одну из них я сейчас вам и спою. Она, правда, не такая уж веселая, но что поделаешь, вы ведь не так уж привыкли, чтобы я писал очень веселые песни.
(Поет песню «За чужую печаль»)
Вот вы знаете, недавно в Риме во время Сахаровских слушаний в свободный час мы гуляли с Владимиром Максимовым по этому великому вечному городу и вспоминали о Москве, вспоминали о своей земле, о родине, которую мы оба по-разному, в разных обстоятельствах, но так уж как-то нам довелось, исколесили немало. И вот мы подумали о том, что удивительно богата и щедра наша земля. Удивительно богата. Вот если представить себе Таблицу Менделеева, то ведь все элементы этой таблицы есть в недрах, есть на нашей земле. И одного только элемента нету — счастья. И вот ужасно хочется представить себе, вообразить, как когда-нибудь чья-то счастливая рука внесет в Таблицу элементов Менделеева это слово «Счастье». Потому что мы ведь имеем право на него, люди имеют право на него так же, как на все остальные составные части этой элементарной Таблицы. С Новым годом, дорогие мои друзья!
(Поет):
Ах, снеги, снеги белые,
Ах, тучи, тучи низкие,
А капели с крыш все хрустальнее,
Будьте ж счастливы, наши близкие,
Наши близкие, наши дальние,
Будьте ж счастливы…
Почему я привожу эту распечатку? Не только потому, что это действительно последнее выступление Александра Аркадьевича, но и потому, что запись песни «За чужую печаль» здесь та же, о которой рассказывает Анатолий Шагинян. С теми же посторонними голосами в конце. Значит, Шагинян записывал Галича не в последний день? Как знать, может быть, и в последний, но тогда известная всем запись — первая, 13 декабря, а Шагинян что-то записал повторно, 15-го? Но куда в таком случае деть щемящий рассказ о пальто, вспотевшем лице, гитаре? И где эта вторая пленка?
Я сомневаюсь, что звукорежиссер, главный участник этого эпизода, в своих воспоминаниях многократно и сознательно искажает недавнее прошлое. Хотя слабое место в шагиняновском рассказе есть: свидетелей записи 15 числа нет.
А может быть, только Шагинян забыл, как было дело, а остальные прекрасно все помнят? Да нет, вот и Юлиан Панич (работавший в Мюнхене) вспоминает в своей мемуарной книге «Колесо счастья» (2005): «Потом эта пленка исчезла. Несколько лет перед датой смерти поэта я искал ее. Не находил. Спустя много-много лет, <…> обставленный десятками коробок с пленками, на которых были записаны голоса, шумы, музыка, я совершенно случайно наткнулся на лежавшую на самом видном месте – буквально перед глазами – маленькую катушку с магниткой. Надписи не было. Я на всякий случай послушал пленку. Пел Галич».
В свободовской программе 1987 года (к десятилетию смерти Александра Аркадьевича), Анатолий Шагинян говорил о «пропавшей» песне: «Мы ее показали вот только сейчас, через десять лет».
Что это, коллективное помешательство?
И вот еще мелочь: в шагиняновском варианте (пошедшем в эфир в 1987 году) исполнение резко, гильотинно обрывается: «На круги своя» — и мертвая тишина. А в оригинальной записи (13-го) после этих слов идет как бы успокаивающий гитарный перебор — драма снимается, Галич продолжает выступление.
Мне кажется, я знаю ответ. Это делается по закону любви. Анатолий Шагинян так любил Галича, что инстинктивно сблизил события двух дней, 13-го декабря и 15-го, доведя рассказ до драматургической цельности: единство места, времени и обстоятельств. Недаром, Шагинян — профессиональный актер. Это ведь и не ложь, и я его ничуть не обвиняю. Просто весь рассказ о последней записи — театральная постановка. Так интереснее получается, а профессионал стремится к завершенности.
Вот этому искажению, вытеснению (на языке психологов), этому стремлению к завершенности сюжета я и хочу уподобить все то, что об обстоятельствах гибели Александра Аркадьевича рассказывают сторонники его злонамеренного убийства.
Роковой день описан многими мемуаристами, в том числе коротко знавшими Галича. Но ни один из них — ни один — не присутствовал в момент смерти в квартире. Все вспоминают только, где и как они сами узнали о случившемся, говорят только о своем отношении к факту. Не знают, а верят, что было так-то, а не иначе.
Если суммировать воспоминания, трагическое происшествие сводится к следующему. Александр Аркадьевич купил сложный дорогостоящий музыкально-записывающий комбайн, выписал его из Италии — так было дешевле. А, кроме того, в Италии у Галича было время присмотреться к покупке: за 1977 год, как мы знаем от него самого, он был в Италии шесть раз. Комбайн был отправлен в Париж, его доставили в квартиру в запечатанном виде. Жена Галича Ангелина Николаевна спустилась в магазин, а счастливый Александр Аркадьевич стал распаковывать «музыку», как он, в предвкушении, этот комбайн называл. Жена вернулась через 20 минут. Галич был мертв. Он лежал на полу, упершись ногами в батарею. Руками он сжимал рога антенны, на ладонях были обуглившиеся полосы.
Мемуаристы разделились на две группы — сторонников убийства и сторонников несчастного случая. У биографа Владимира Батшева («Александр Галич и его жестокое время». Франкфурт-на-Майне, 2010) собрание свидетельств занимает 10 страниц. У биографа Михаила Аронова («Александр Галич: Полная биография». Москва. 2012) — целых 80, но разгадки нет ни там, ни тут. Одна сторона говорит: Галич всю жизнь был связан с исполнительством, с магнитофонами, с квартирниками, с пленками. Он среди записывания был как у себя дома.
Другая сторона: Галич ничего не понимал в технике. Он признавался, что когда щелкает выключателем, всякий раз удивляется, почему загорается лампочка.
Владимир Батшев создает сценку возможного последнего разговора Галича с женой. Подчеркиваю: возможного. Мы-то жадно ищем любые драматические детали последних минут, а Батшев, как в какой-нибудь ЖЗЛке, пишет следующее: «Галич посмотрел в окно… Нюша не почувствовала его взгляда. Не обернулась. Неожиданно пронзила боль. Где-то у сердца».
В общем, Гёте откинулся в кресле и задумался. Дальше — подлинная цитата из Эккермана. Михаил Аронов, напротив, отсебятиной не занимается, и дает широкий историко-криминальный контекст борьбы советской разведки с неугодными внутренними и внешними эмигрантами. В этом контексте трагическая судьба Галича смотрится очень убедительно. Но, опять-таки, никаких прямых доказательств. Исключительно примеры того, как травили, выслеживали, убивали других диссидентов. По числу пропагандистских нападок в советской печати многолетняя атака на Галича ничуть не превосходит атаки на всех тех, кого не убили. Но для понимания эпохи чтение ароновской биографии, безусловно, дает обильную пищу. Всем искренне рекомендую.
Есть еще одно объяснение — метафорическое. Его тогда же дала Мария Розанова в своем некрологе Галичу: «Все мы умираем от инфаркта, от рака, от гипертонии. В крайнем случае — от гриппа. И мы — привыкли. А тут — током ударило из какой-то розетки, ни с того, ни с сего. И нам страшно и неловко… А смерть необъяснима и действует по-своему, и бьет током — выборочно. Совсем это не чепуха и не нелепость! И совсем не от антенны, включенной в электросеть, умер Галич. Ему повезло: он умер от музыки, которую захотел послушать еще раз перед смертью. Он любил музыку и жил в ней, и работал… И умер на рабочем месте, как и подобает поэту. Его убило музыкой».
Среди воспоминаний о Галиче мы часто сталкиваемся с почти религиозным отношением к кумиру. Моя мама — самая красивая, папа — самый умный, не трогайте дедушку: он воевал. По этой логике, Галич не мог погибнуть по неосторожности, КГБ все предусмотрело: оно предвидело, что он воткнет антенну в сеть. И ждало в машине под окнами его квартиры, когда это произойдет.
Почему-то все забывают, что выйдя в тот день с радио и повстречав на улице Андрея Синявского, Галич зашел в магазин купить специальную антенну. Не было у него антенны в квартире, не было, он купил ее за час до смерти. Сам пошел и приобрел орудие своего убийства. И предусмотреть, спланировать это действие никакое КГБ не могло.
Хотели ли советская тайная полиция, чтобы Галич служил ей? Да. А если не будет служить, — «чтобы он сдох»? Еще и как.
В юриспруденции есть такое понятие как сумма косвенных данных. По этой сумме Галича убрали. Сумма создает миф, у которого своя логика.
Если убит, то — герой. Все прочее — вытесним.
