Во вторник, когда я слушала пресс-конференцию Франсуа Олланда, меня особенно задели следующие его слова:
«Существуют антисемитские слова и поступки. (...) Имеет место и оскорбляющее христиан поведение: некоторые люди думают, что им позволено заниматься эксгибиционизмом в церкви и совершать поступки, которые глубоко задевают верующих. Ни с чем подобным нельзя мириться».
Я почувствовала, что речь идет обо мне. Что это, приступ паранойи или же необузданный эгоцентризм? Судя по всему, я просто ходячий сборник патологий. Видите ли, недавно мне стало известно, что я эксгибиционистка. 7 января я получила повестку на слушание в комиссариат восьмого округа Парижа. Когда же я пришла в полицию утром 8 января, то мне пришлось целых восемь часов провести под стражей. Мне предъявили обвинение в эксгибиционизме по заявлению священника церкви Святой Марии Магдалины, которое тот подал после акции Femen 20 декабря.
Почему женская борьба воспринимается как аномалия?
Вернувшись домой, я решила узнать, что такое эксгибиционизм. Как я выяснила, это психиатрический термин для сексуального извращения, которое может быть следствием шизофрении, приступа эпилепсии, черепно-мозговой травмы или деменции. Насколько я знаю, ни одного из этих расстройств у меня нет.
Как бы то ни было, феминизм начали сравнивать с психологическим нарушением отнюдь не сегодня. Как говорит Женевьева Фресс, «феминизм представляется как нарушение, страсть или истерия, а не как рациональная деятельность в политическом пространстве». Гиппократ считал истерию (от греческого ὑστέρα — «матка») исключительно женским качеством. Если назвать женщину сумасшедшей, это сводит ее поступки к психологическому аспекту и подрывает ее борьбу, лишая ее политического подоплеки. Под вопросом оказывается не содержание феминистского послания, а само его существование. Потому что любая начатая женщиной борьба в такой перспективе становится проявлением агрессии и аномалии.
Когда я пришла в полицию 8 января, сотрудница комиссариата встретила меня следующей фразой: «Я сама позвоню вашему адвокату, у нас тут не Америка». Но мне и так прекрасно известно, что мы не в США. И что Париж — не Нью-Йорк, где женщинам отныне позволено обнажаться по пояс в общественных местах. Там Мойру Джонсон (Moira Johnson) и Холи Ван Воаст (Holly Van Voast) считают политическими активистками, а не извращенками. Сражающимся за равенство лобби удалось донести тот факт, что женская грудь — не более и не менее эротична, чем мужская.
Двойные стандарты
Здесь в Париже мы бесконечно далеки от «большого яблока», но как нигде близки к теории запретного плода. На дворе 2014 год, но у нас по-прежнему свято верят, что женщина может раздеться только для соблазнения. Вот, что говорится в постановлении суда Граса от 29 мая 1965 года:
«Вид женщины, которая выставляет напоказ обнаженную грудь на улицах города, даже неподалеку от пляжа, может вызвать скандал и оскорбить чувства многих людей».
Так, может, сюда стоит добавить: «Прикрой нагую грудь. Сей приоткрыв предмет, ты пролагаешь путь греховным помыслам и вожделеньям грязным»? В то же время открытый посторонним взглядам мужской торс никого не оскорбляет? Судя по всему, нет, раз мужчин в таких случаях называют не извращенцами, а просто нарушителями спокойствия. В то же время активисток феминистской организации Les Tumultueuses («Бурные»), которые регулярно проводят акции и появляются с голой грудью в бассейнах, постоянно задерживают за эксгибиционизм. Существуют и другие способы выразить свое мнение, и если женщина решает распахнуть блузку, чтобы донести политический посыл, то, значит, у нее явно что-то не в порядке с головой.
Как бы то ни было, женская грудь получает временное право на существование во время кормления. Кормящая мать не окружена каким-то сексуальным ореолом, потому что она выполняет определенную функцию. Ведь что вообще может быть безобиднее женщины с ребенком у груди? В чем вообще суть проблемы? В том, что женщины раздеваются, чтобы выразить протест? Или в том, что их нагота систематически воспринимается как стремление вызвать эрекцию?
Волнует ли кого-то вообще правда?
В результате я получила повестку в суд на 14 марта. Меня обвиняют в «публичном эксгибиционизме в виде выставления напоказ груди в церкви Святой Марии Магдалины». Хотя у меня на счету нет ни одной судимости или привода в полицию, мне грозит 15 000 евро штрафа и год тюрьмы, как какой-нибудь психбольной или сексуальной маньячке.
Во время слушаний в комиссариате сержант спросила меня, помочилась ли я на алтарь церкви, как утверждает кюре. Нет, я не уринофилка и не какая-нибудь «эксгибонанистка». У меня не возникает необоримого желания сорвать бюстгальтер на походе к какому-нибудь храму.
Но разве хоть кого-то в этом деле волнует правда? Кому интересны постоянные угрозы и оскорбления, которые я каждый день слышу в мой адрес? Чем вообще занимается полиция? Могут ли журналисты и дальше печатать ложные сведения, не удосужившись хоть как-то проверить их? В каком мире мы живем? Я что, в России? Меня отправят в ГУЛАГ?
На секунду мне показалось, что я живу во Франции, демократическом государстве, где церкви не позволено лезть в политику. Я думала, что, оказавшись между католиками и феминистками, президент выберет лагерь светского общества и свободных идей. Наверное, мои патологии опять сыграли со мной злую шутку! Поэтому пойду, пожалуй, приму таблетки и сорву с себя трусики на площади Бастилии.
Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
На секунду мне показалось, что я живу во Франции, демократическом государстве, где церкви не позволено лезть в политику. Я думала, что, оказавшись между католиками и феминистками, президент выберет лагерь светского общества и свободных идей. Наверное, мои патологии опять сыграли со мной злую шутку! Поэтому пойду, пожалуй, приму таблетки и сорву с себя трусики на площади Бастилии.
