Олени и опасная одержимость «железным занавесом»

Почему чешский олень не пересекает «железный занавес»? Вопрос звучит, словно дурацкая шутка для первоклассников, однако в прошлом месяце именно эта тема снова активно обсуждалась в прессе. Началось все с вполне реальной биологической загадки, ответ на которую искали исследователи из двух соседних национальных парков – германского Баварского леса и чешской Шумавы: почему олени по обе стороны бывшего железного занавеса бродят вдоль былой границы, а не через нее? С 2005 года чешские и немецкие ученые отслеживали перемещения животных с помощью телеметрических ошейников. Первые результаты их работы были опубликованы в 2011 году. И тут сработал каприз таксономии – упорные копытные были именно «красными оленями», Cervus elaphus (русское название – «благородный олень»). СМИ, ознакомившись с материалом, распространенным Deutsche Presse-Agentur, тут же вцепились в эпитет и сообщили всему миру об «распропагандированных» зверях. Собственно говоря, этот сюжет говорит о нас самих намного больше, чем об оленях.

На фоне журналистских рассуждений о «новой холодной войне» из-за нарушения Россией украинского суверенитета в Крыму, а также на фоне растущего числа пограничных инцидентов в других частях мира (например, роста числа убитых мигрантов на границе Мексики и США) сюжет о «красных оленях» приобретает особую политическую актуальность. В сущности, речь идет о старой романтической привычке проецировать наши мысли и эмоции на мир природы. Между тем, если присмотреться, окажется, что природа явно нас обогнала – по крайней мере, в вопросе о границах.
 
Журналисты пытаются заставить нас думать об оленях как о животных с традициями и убеждениями — то есть, фактически, очеловечивать зверей, превращать их в наши альтер-эго. Об инстинктах никто не говорит – напротив, все дело якобы в том, что железный занавес до сих пор «существует в головах» у четвероногих, которые из-за «непоколебимого уважения» к границе «не осмеливаются» ее пересечь. Если верить газетам, даже фауна не свободна от так называемой «ментальной стены» – психологического эффекта многолетнего раскола между Востоком и Западом. Однако на деле такие «стены» бывают только у людей.

Почему вдруг весь мир сейчас заинтересовало исследование, о котором впервые стало известно еще в 2009 году и результаты которого появились в печати в 2011-м? В первую очередь, это связано с драматическим очарованием холодной войны и «железного занавеса» – эффектом пугающе стойким и заметным в самых разных странах. Всех нас тянет к темным тайнам того времени. Двойные агенты, расколотые семьи, героические побеги, жестокие пограничники, мертвые тела на колючей проволоке – все это сильно действует на нас, затрагивая целый ряд струн – от потребности в очищающем эмоциональном катарсисе до сугубо вуайеристских позывов. Во времена холодной войны соответствующие картинки помогали Западу не забывать о «железном занавесе» (Восток, кстати, предпочитал замалчивать эту тему). С 1989 года они стали использоваться, чтобы привлекать туристов в такие города, как Берлин. Хотелось бы, конечно, чтобы они в будущем не превратились в инструмент для новой холодной войны.

Впрочем, даже в разгар противостояния граница Востока и Запада никогда не была неким единым пространством историй о горестных трагедиях и живых надеждах. «Железный занавес» функционировал в разных местах по-разному. Пресловутая граница между ФРГ и ГДР почти никогда не покидала новостные сводки, регулярно обеспечивая их аудиторию сильными эмоциями. Однако, лесистые холмы между Германией и Чехословакией – регион, где обитает наш олень, – никогда не пользовались такой известностью. В сущности, это слабо населенная и сонная глушь в глубине самых крупных лесных угодий Центральной Европы. Конечно, иногда и здесь происходили громкие побеги с Востока на Запад, о которых становилось известно публике в Германии и в США. Однако, когда я писала книгу о роли обычных людей на Западе в формировании ландшафта холодной войны, мне стало понятно, что местным жителям приходилось сильно драматизировать обстановку на «своем» куске границы. Одни устраивали новые религиозные культы вокруг распятий, оскверненных и переброшенных через границу «безбожными коммунистами». Другие обращались к языческому фольклору, предсказывая, что местная сказочная нечисть – кобольды и т. д. – вернется, чтобы преследовать «красных». Эти люди всего лишь хотели привлечь внимание к своему экономически депрессивному региону, бедному и далекому от традиционных рынков. Им нужны были туристы, нужна была слава часовых, стерегущих границу Запада. Их мотивы вполне можно понять, но можно ли понять наши? Чего мы добиваемся, когда драматизируем историю о «красных оленях», лишая животных инстинктов и наделяя их «ментальными стенами»?

Дело здесь не только в желании катарсиса и не только в вуайеризме. Ностальгия по холодной войне – это тоска «по моральной ясности и нравственному превосходству». Именно поэтому она по-прежнему жива на телеэкранах и в кинематографе, и именно ею отчасти объясняется наша реакция на слово «красный». «Железный занавес» до сих пор остается одним из столпов этой ясности, как бы наглядно историки ни демонстрировали, насколько он был проницаемым и искусственным. Это поветрие влияет даже на ученых: несколько лет назад историк, писавший отзыв на мою заявку на грант, был возмущен тем, что я посмела развенчивать «саму концепцию “железного занавеса” как символа холодной войны». Меня, как человека, выросшего за «железным занавесом», напротив, очень удивило, что специалист так усердно цепляется за этот символ.

К сожалению, ностальгия по холодной войне – это не только сериал «Американцы», очередной Джеймс Бонд или мистер Пибоди из «Роки и Бульвинкля», которого мы в этом месяце снова увидим в кинотеатрах. Такие вещи почти никогда не ограничиваются тоской по прошлому. Рано или поздно речь заходит о том, чтобы к этому самому прошлому вернуться. Не так уж важно, кто выступает в фантазиях о «железном занавесе» в главной роли – люди или животные. В мире, где новые границы (чему немало примеров) укрепляются быстрее, чем старые рушатся, такие фантазии все равно будут опасны.

Девятого февраля швейцарские граждане проголосовали за ограничение иммиграции и свободы въезда, хотя это и противоречит подписанным с Европейским Союзом соглашениям. На границе США и Мексики убивать стали так часто, что глава Пограничной службы США Майкл Фишер (Michael J. Fisher) вынужден был 7 марта изменить правила реагирования на инциденты. В таких странах, как Венгрия, «беспрецедентного уровня» достигли антицыганские настроения. Этот список можно продолжать долго, и на таком политическом фоне расползшаяся по миру история о «красном олене» укрепляет и оправдывает бытующие у многих людей представления о непроницаемых физических границах и четких межнациональных барьерах.

Между тем, если рассказывать эту историю так, как ее годами рассказывали чешские и германские зоологи, это будет история о единстве, а не о разделении. Однако, в этом виде она не попала бы в газеты. В действительности целью координаторов проекта Марко Хойриха (Marco Heurich) и Павла Шуштра (Pavel Šustr) было восстановить единую экосистему Баварского леса и Шумавы и укрепить трансграничное сотрудничество. При чем тут бэмби? Я связалась с Хойрихом, слова которого, вырванные DPA из контекста, вызвали всю эту шумиху, и он мне ответил, что у оленей – особенно у самок – действительно, есть жесткие шаблоны поведения, передаваемые потомству. Однако все остальное – чистая «антропоморфизация».

Началось все, по словам Хойриха, с прямой противоположности того, о чем трубит пресса. В начале 1980-х годов, а скорее всего, и раньше, оленей граница не останавливала. В то время «железный занавес» — полоса земли с рядом физических препятствий между государственной границей и забором на восток от нее, ширина которой доходила местами до нескольких сотен футов — стал для дикого зверья безопасным убежищем. Корма там было много, а охотников не было. После 1989 года охота возобновилась, и благородные олени стали избегать этих мест – так как важнее всего для них безопасность и пища. У оленей, подчеркивает Хойрих, нет никакого «инстинкта границ». Нам неплохо было бы последовать их примеру хотя бы в этом.