Можно ли сравнивать людей с животными?

Глупый вопрос, скажете вы!

Попробуй сказать «нельзя» — засмеют.

— Я думал, ты — птаха. А ты — дятел! — говорил бандит подсадной утке в фильме моего детства.

Птички-козочки, рыбки-щеночки сопровождают человека с самого раннего детства.

До тошноты, можно сказать.

Не случайно, что и у взрослых, вовсе не только у таких, которые не утратили детской лютости, не приобретя взрослого безразличия и взрослой сдержанности.

Ну, и взрослые — свиньи и ослы, псы и козлы, козы и коровы.

Ах, если бы не эти грубости!

То и дело в цивилизованном мире разворачивается движение за право животных не фигурировать в межчеловеческой брани в качестве орудия словесного насилия. Животные, однако, не обладают личными правами. Вот почему доказать, что люди, требующие запрета ругаться, например, «козлом», «овцой» или «вороной», это не самозванцы, что эти люди действительно представляют интересы животных, доказать это никак невозможно.

Между тем, с самой глубокой древности не тускнеет представление, согласно которому все животные — это бывшие люди, превращенные богами за какие-то прегрешения. У разных народов такие представления страшно похожи друг на друга. Сейчас-то мало кто в это верит, но и известную песню Владимира Высоцкого о метемпсихозе сбрасывать со счетов рано:

Должно быть тот облезлый кот был раньше негодяем,
а этот милый человек был раньше добрым псом.

Переживания и страхи людей — как бы и в самом деле не превратиться в бессловесное и бессмысленное животное — от насекомого до млекопитающего — стали предметом самых знаменитых книг последних ста лет. От «Метаморфозы» Франца Кафки, где такая беда приключилась с одним Грегором Замзой, который родился как человек, а умер как насекомое, до «Носорогов» Эжена Ионеско, где беда стряслась с целым городом, обменявшим человеческие свойства на предположительно носорожьи.

Здесь и коренится загвоздка. С какой стати мы, люди, переносим на зверей свои дурные наклонности, свой нрав? Написанная вскоре после Второй мировой войны и по ее следам, пьеса Ионеско исследует явление конформизма. Кто-то большой и сильный выбирает облик и повадки носорога в качестве замены привычному человеческому говорению. И все же походя обижает носорогов. Где и когда это видано, чтобы носороги с таким рвением истребляли себе подобных? Нет уж, говорит читатель полвека спустя. Метафора полезная, но ее смысл вовсе не в уподоблении хорошего и вежливого человека толстокожему и грубому животному. Признак грубости и тупости грозно трубящего зверя заслоняет гнусную природу самого человека. Носорог не мимикрирует так, как это делает человек.

В сложной связке метафоры мы, люди, проигрываем дважды. В первый раз, когда согласились измерять свое достоинство броней и рогом, как это случилось в двух мировых войнах и в предчувствии третьей. И во второй раз, когда приняли метафору Ионеско, ингалировали театр абсурда как спасательный круг. Кто, в самом деле, может привлечь к ответственности массового человека, добровольно-принудительно ныряющего под шкуру носорога? Ведь если это всего лишь массовое помешательство, то снова — никакой личной ответственности: тогда все так делали!

Фантазия писателя не подчиняется логике моралиста. В 1936 году Карел Чапек написал роман «Война с саламандрами».

Об этой книге я вспомнил совершенно случайно, послушав и почитав, как очевидцы описывали «зеленых человечков » или «вежливых людей», появлявшихся в Крыму. Отроческое воспоминание вернуло меня в финальную сцену романа: уверенный, что до континента, до гористой Чехии, саламандры уж точно не доберутся, пан Повондра с ужасом видит голову саламандры во Влтаве.

Перечитывать роман было тяжело. Прямые совпадения были бы легче переносить. А вот сходство диффузное, словно выступающее из тумана, заставляет читателя неожиданно ударяться лбом о собственную каменную реальность.

Саламандры, которых люди у Чапека поставили себе на службу, не столько зеленые, сколько черные. Они легко обучаемы, быстро схватывают человеческий язык. Только не в его лирической или познавательной глубине, а в его простоте.

Способность саламандр к труду и членораздельной речи и склонность людей злоупотреблять работоспособностью и простотой, с какой живут саламандры, заставила самых совестливых представителей рода человеческого начать борьбу за права саламандр.

Активисты-люди выговорили для саламандр весьма льготный режим существования при человечестве. И тут выясняется, что, подобно «вежливым зеленым человечкам», саламандры вроде бы понимают свою задачу, вот только не обсуждают ее с другими людьми. При этом, действуя по собственной программе, саламандры впитывают язык приказов и ультиматумов, обильно сдобренный лицемерием. В конце книги Верховный Саламандр, сам саламандрой не являющийся, приказывает людям не чинить саламандрам никаких препятствий. В обмен на мирный договор и саламандры соглашаются не наносить людям большего ущерба, чем они уже нанесли, постепенно утопив половину земной суши в океане.

Титаническая гидротехнофилия этих вымышленных животных намекает из своего сумеречного прошлого на организацию захвата Крыма.

Молчаливые ничейные и вежливые зеленые человечки стоят вдоль «поребрика», безмолвно отпугивая своим видом спокойных и возбуждая беспокойных. Потом оказывается, что они никакие не зеленые, а черно-зеленые: это ведь моряки-черноморцы.

Как в романе Чапека, так и в реальности уже вполне сухопутного региона Украины — Донбасса, — черно-зеленые головастики — тут как тут. Они названы «сторонниками федерализации Украины». Так и саламандры у Чапека боролись за свою автономию. При этом, когда с их предводителями пытаются поговорить об этом самом «федерализме», они сбиваются на культ Великого Саламандра, которого представляют себе в виде исполинской саламандры с человеческим лицом. Для нового флага своей саламандровой республики они не смогли найти ничего лучшего, чем изображение старинной татуировки уголовников — иллюстрации к песне волжских босяков из пьесы Горького «На дне»:

Солнце всходит и заходит,
А в тюрьме моей темно.
Дни и ночи часовые
Стерегут мое окно...

Обычные люди со страхом и смятением смотрят на боевых саламандр и думают, что Великий Саламандр, наверное, знает, что делает. Ведь он-то — как раз хитроумный человек. Он держит под контролем и саламандр-активистов, которые у Чапека называются «лидингами», и бойцов-«тимов», и, наконец, — тогда, в конце 1930-х, это было совсем новое слово, пришедшее в русский язык из английского через чешское посредничество! — «Трэшей», или мусорных, ни к чему особенно не пригодных существ, которых никому особенно и не жалко.

Саламандры-трэши обычно бедны, а взятые по отдельности — и слабосильны, умеют повторять только самые простые лозунги, вместе легковерны и недоверчивы, ненавидят сложность и презирают людей, неспособных понять радость от принадлежности к большинству. Ловкому человеку не стоит труда заставить их поверить в великую миссию. В конце концов, именно саламандра-трэш обеспечила первоначальный успех Верховного Саламандра.

Кем был этот человек? У Чапека он — фельдфебель-ветеран первой мировой войны (в 1936 году никто еще не называл ее первой, потому что вторая только предстояла). Великий Саламандр нашего времени — ветеран войны холодной, и званием повыше. Вот только ничего нового предложить человечеству он не может.

Все те же саламандры-трэш, повторяющие магическое заклинание «затокрымнаш».

Их головы в черных балаклавах всплывают сейчас все дальше от побережья. Как я понимаю пана Повондру!