В телевизионных репортажах о массовых протестах в Киеве против правительства Януковича мы постоянно видели кадры и снимки активистов, сносящих статуи Ленина. Это был самый простой способ продемонстрировать свой гнев: эти статуи стали символом советской тирании, а путинская Россия, по мнению многих украинцев, продолжает советскую политику доминирования России над своими соседями. Не стоит забывать о том, что статуи Ленина стали в больших количествах появляться по всему Советскому Союзу только в 1956 году: до этого времени гораздо более привычным явлением были статуи Сталина. Однако после «секретного» разоблачения культа личности Хрущевым на XX съезде Коммунистической партии Советского Союза, статуи Сталина в массовом порядке были заменены на статуи Ленина: Ленин в буквальном смысле стал заменой Сталину. Об этом также свидетельствовали перемены во внешнем виде титульной страницы газеты «Правда», которые произошли в 1962 году. До этого момента в левом верхнем углу первой страницы находилось изображение двух профилей, Ленина и Сталина, расположенных рядом друг с другом. Вскоре после XXII съезда, на котором было принято решение об усилении мер борьбы с культом личности, его профиль исчез с титульного листа «Правды», и на его месте появился второй профиль Ленина: теперь на первой странице было два совершенно одинаковых профиля Ленина. В каком-то смысле это странное дублирование сделало присутствие Сталина гораздо более ощутимым, чем когда-либо прежде.
Тем не менее, была некая ирония в том, как украинцы сносили статуи Ленина в попытке продемонстрировать свое желание отречься от пережитков советского прошлого и утвердить свой национальный суверенитет. Золотой эпохой украинской национальной идентичности была не царистская Россия — когда украинцы не смогли отстоять свое право на национальное самоутверждение, а первое десятилетие существования Советского Союза, когда советская власть проводила на Украине, измученной войной и голодом, политику «коренизации». Тогда были возрождены украинский язык и культура, кроме того власти ввели права на медицинское обслуживание, образование и социальное обеспечение. Коренизация проводилась в соответствии с принципами, которые ясно сформулировал Ленин:
«Пролетариат не может не бороться против насильственного удержания угнетенных наций в границах данного государства, а это значит бороться за право самоопределения. Пролетариат должен требовать свободы политического отделения колоний и наций, угнетаемых «его» нацией. В противном случае интернационализм пролетариата останется пустым и словесным; ни доверие, ни классовая солидарность между рабочими угнетенной и угнетающей наций невозможны».
Ленин сохранил верность этим позициям до конца: сразу после Октябрьской революции, когда Роза Люксембург заявила о том, что малым нациям необходимо давать полный суверенитет только в том случае, если в новом государстве будут господствовать прогрессивные силы, Ленин выступал за безоговорочное право на отделение.
В его последней битве со сталинским проектом централизации Советского Союза, Ленин снова выступил в пользу безоговорочного права малых наций на отделение (на этот раз на карту была поставлена судьба Грузии), настаивая на полном суверенитете тех национальных образований, из которых состояло советское государство — неудивительно, что в своем письме Политбюро от 27 сентября 1922 года Сталин обвинил Ленина в «национальном либерализме». То направление, в котором Сталин уже двигался, становится очевидным из внесенного им предложения, чтобы правительство советской России также стало правительством пяти других республик (Украины, Белоруссии, Азербайджана, Армении и Грузии):
«Если настоящее решение будет поддержано Центральным комитетом РКП, его не нужно обнародовать, а нужно передать Центральным комитетам республик для распространения в советских органах, Центральным исполнительным комитетам или Съездам Советов указанных республик перед созывом Всероссийского съезда Советов, где оно будет объявлено как желание этих республик».
Таким образом, взаимодействие верховной власти, Центрального комитета, с ее базой было исключено: теперь верховная власть попросту насаждала свою волю. Чтобы добавить к обиде оскорбление, Центральный комитет решил, что база должна сама просить верховную власть вводить законы в действие, как будто это было именно ее желание. Самым наглядным примером стал эпизод, когда в 1939 году три государства Балтии попросили о вступлении в Советский Союз, который удовлетворил их просьбу. Таким образом, Сталин вернулся к дореволюционной политике царистского режима: колонизацию Россией Сибири в 17 веке и мусульманской Азии в 19 веке больше не осуждали как империалистическую экспансию, а скорее прославляли за то, что она поставила эти традиционные сообщества на путь прогрессивной модернизации. Внешняя политика Путина — это очевидное продолжение царско-сталинской линии. По мнению Путина, после Русской революции большевики нанесли серьезный удар по интересам России: «После революции большевики по разным соображениям, пусть Бог им будет судьей, включили в состав Украинской союзной республики значительные территории исторического юга России. Это было сделано без учета национального состава жителей, и сегодня это современный юго-восток Украины».
Неудивительно, что портреты Сталина вновь стали появляться во время военных парадов и общественных праздников, тогда как о Ленине, очевидно, все забыли. По результатам опроса общественного мнения, проведенного в 2008 году телеканалом «Россия», Сталин оказался третьим величайшим россиянином всех времен — за него проголосовали полмиллиона человек. Ленин занял лишь шестое место. Сталина почитают не как коммуниста, а как реставратора российского величия после антипатриотического «отклонения» Ленина. Совсем недавно Путин воспользовался термином «Новороссия», говоря о семи юго-восточных областях Украины — последний раз его употребляли в 1917 году.
Однако в рядах коммунистической подпольной оппозиции режиму Сталина сохранилось ленинистское течение. Как писал Кристофер Хитченс (Christopher Hitchens) в 2011 году, задолго до Солженицына «важнейшие вопросы о ГУЛАГах уже задавались левыми оппозиционерами, от Бориса Суварина и Виктора Сержа до С.Л.Р. Джеймса (C.L.R. James), несмотря на огромный риск. Эти отважные и прозорливые еретики были вычеркнуты из истории (хотя они ожидали гораздо более ужасной участи и зачастую оказывались правы)». Это внутреннее недовольство было естественной частью коммунистического движения, в отличие от фашизма. «В Нацистской партии не было диссидентов, — пишет Хитченс, — рискнувших своей жизнью ради идеи о том, что фюрер предал истинную суть национального социализма». Именно из-за этих разногласий в самом сердце коммунистического движения, самым опасным местом в период чисток 1930-х годов была верхушка номенклатуры: всего за пару лет было расстреляно 80% руководства Центрального комитета и Красной армии. Еще одно свидетельство недовольства можно обнаружить в последние дни «по-настоящему существовавшего социализма», когда толпы протестующих пели официальные песни, в том числе национальные гимны, чтобы напомнить властям обо всех их невыполненных обещаниях. Между тем, в ГДР с начала 1970-х по 1989 год исполнение национального гимна на публике было уголовным преступлением: его текст («Deutschland einig Vaterland», «Германия, объединенная родина») не соответствовали концепции Восточной Германии, как новой социалистической нации.
Возрождение российского национализма привело к тому, что некоторые исторические события оказались переписанными. Недавно вышедший на экраны биографический фильм Андрея Кравчука «Адмирал» рассказывает о жизни Александра Колчака, белого командира, который правил Сибирью с 1918 по 1920 год. Однако не стоит забывать и о тоталитарном потенциале, а также об откровенной жестокости белых контрреволюционных сил того периода времени. Если бы победу в войне одержали белые, как пишет Хитченс, «общепринятым термином, обозначающим фашизм, стало бы русское слово, а не итальянское… Генерал-майор Уильям Грейвз (William Graves), командовавший американскими экспедиционными силами во время вторжения в Сибирь в 1918 году (это событие было полностью вычеркнуто из всех американских учебников), написал в своих мемуарах о вездесущем, беспощадном антисемитизме, господствовавшем в российском правом крыле и добавил: «Сомневаюсь, что за последние 50 лет история знала страну, в которой убийства совершались бы так свободно и с такой безнаказанностью, как в Сибири под управлением адмирала Колчака».
Все европейское неофашистское крыло (в Венгрии, Франции, Италии, Сербии) решительно поддерживает Россию в ее позиции по украинскому кризису, доказывая ложность официальной российской версии о крымском референдуме, как о выборе между российской демократией и украинским фашизмом. События на Украине — масштабные протестные акции, в результате которых были свергнуты Янукович и его шайка — необходимо воспринимать как защиту против темного наследия, воскрешенного Путиным. Эти протесты были спровоцированы решением украинского правительства поставить хорошие отношения с Россией выше интеграции Украины в Евросоюз. Как и следовало ожидать, многие антиимпериалистические сторонники левого крыла после этих новостей стали относиться к украинцам покровительственно: это как же нужно заблуждаться, чтобы идеализировать Европу, чтобы не видеть, что вступление в Евросоюз сделает Украину экономической колонией Западной Европы и рано или поздно столкнет ее на путь Греции. На самом деле, украинцы не питают особых иллюзий насчет членства в Евросоюзе. Они хорошо знают о связанных с ним проблемах и неравенстве: они просто хотели сказать, что сами они находятся в гораздо более плачевном состоянии. Возможно, у Европы есть проблемы, но это проблемы богатых людей.
Так стоит ли нам встать на сторону Украины в этом конфликте? Существует один «ленинский» аргумент в пользу того, чтобы поступить именно так. В одной из своих последних работ, уже после того как он отрекся от утопии «Государства и революции», он выдвинул идею умеренного, «реалистичного» проекта большевизма. Из-за экономической неразвитости и культурной отсталости российских масс, пишет он, Россия не сможет «перейти сразу к социализму»: все, что может сделать советская власть, это объединить умеренную политику «государственного капитализма» с интенсивным культурным образованием крестьянских масс — не промыванием мозгов при помощи пропаганды, а терпеливым, последовательным внушением стандартов цивилизованного мира… Факты и цифры показали, «сколько еще настоятельной черновой работы предстоит нам сделать, чтобы достигнуть уровня обыкновенного цивилизованного государства Западной Европы… Речь должна идти о той полуазиатской бескультурности, из которой мы не выбрались до сих пор и не можем выбраться без серьезных усилий». Возможно, нам стоит расценивать обращение украинских протестующих к Европе как признак того, что их цель тоже заключается в том, чтобы достичь уровня обыкновенного цивилизованного государства Западной Европы?
Однако именно здесь все и усложняется. Что на самом деле подразумевается под «Европой», на которую ссылаются украинские протестующие? Ее нельзя свести к одной единственной идее: она охватывает националистические и даже порой фашистские элементы, однако вместе с тем несет в себе идею того, что Этьен Балибар (Etienne Balibar) называет égaliberté, свободой в равенстве, уникального вклада Европы в мировую политическую образную систему, даже несмотря на то, что большинство этих принципов сегодня уже оказались преданными европейскими институтами и гражданами. Между двумя этими полюсами находится наивная вера в ценность европейского либерально-демократического капитализма. В украинских протестах Европа может увидеть свои лучшие и худшие черты, свой освободительный универсализм и мрачную ксенофобию.
Давайте для начала рассмотрим ксенофобию. Украинское националистическое правое крыло — это лишь один из вариантов того, что происходит сегодня в мире, от Балкан до Скандинавии, от США до Израиля, От Центральной Африки до Индии: этнические и религиозные страсти разгораются, а ценности Просвещения уходят на второй план. Эти страсти никогда полностью не исчезали, однако новизна заключается в откровенном бесстыдстве их демонстрации. Представьте себе общество, которое полностью интегрировало в себя величайшие современные аксиомы свободы, равенства, права на образование и медицинское обслуживание для всех своих членов и в котором расизм и сексизм считаются неприемлемыми и нелепыми явлениями. Далее представьте себе, как шаг за шагом, несмотря на то, что общество продолжает на словах поддерживать эти аксиомы, в реальности они постепенно лишаются своей сущности. Приведу пример из новейшей европейской истории: летом 2012 года Виктор Орбан (Viktor Orbán), премьер-министр Венгрии, объявил о том, что Центральной Европе требуется новая экономическая система. «Будем надеяться, — сказал он, — что Господь поможет нам, и нам не придется изобретать новый вид политической системы вместо демократии, которую необходимо будет вводить ради экономического выживания… Сотрудничество — это вопрос силы, а не намерений. Возможно, существуют страны, где все происходит иначе, к примеру, Скандинавские страны, но такие разношерстные полуазиаты, как мы, могут объединиться только в присутствии силы».
Ирония его высказывания не ускользнула от некоторых старых венгерских диссидентов: когда в 1956 году советская армия вошла в Будапешт, чтобы подавить восстание, послание, которое осажденные венгерские лидеры отправляли на Запад, заключалось в том, что они пытаются защитить Европу от нашествия азиатских коммунистов. Теперь, когда коммунизм потерпел поражение, христианско-консервативное правительство называет своим главным врагом многокультурную, потребительскую либеральную демократию, воплощением которой является современная Западная Европа. Орбан уже заявил о своей симпатии по отношению к «капитализму с азиатскими ценностями», и, если Европа продолжит давить на Орбана, то мы, возможно, скоро услышим его послание, обращенное к Востоку: «Мы здесь защищаем Азию!»
Сегодняшний антииммигрантский популизм заменил откровенное варварство на варварство с человеческим лицом. Он придает законную силу возвращению от христианской этики «возлюби ближнего своего» к языческой идее привилегированности одного племени над варварами. Хотя он и пытается представить себя защитником христианских ценностей, на самом деле он является величайшей угрозой христианскому наследию. «Люди, которые начинают бороться с церковью ради свободы и гуманности, — написал Г.К.Честертон (G.K. Chesterton) сто лет назад, — в конце концов выбрасывают свободу и гуманность только ради того, чтобы бороться с церковью… Секуляристы не уничтожили священные ценности, секуляристы уничтожили светские ценности, если это может их успокоить». Разве то же самое нельзя сказать и о защитниках религии? Фанатичные защитники религии начинают нападать на современную светскую культуру, и не стоит удивляться тому, что рано или поздно они отрекутся от всех значимых религиозных ценностей. Подобным же образом многие либеральные воины так страстно желают сокрушить антидемократический фундаментализм, что в конце концов они отказываются от свободы и демократии только ради того, чтобы продолжать борьбу с террором. «Террористы», возможно, готовы разрушить этот мир ради любви к ближнему, однако борцы с террором в неменьшей степени готовы разрушить свой демократический мир только лишь из ненависти к мусульманам. Некоторые из них так преданы идее защиты человеческого достоинства, что готовы легализовать пытки ради его защиты. Защитники Европы от угрозы со стороны иммигрантов делают то же самое. В своем стремлении сберечь иудейско-христианское наследие они готовы пожертвовать тем, что является его сущностью. Именно защитники Европы от иммигрантов, а вовсе не воображаемые толпы иммигрантов, готовящихся ее захватить, являются истинной угрозой для Европы.
Одним из признаков этого регресса является призыв, часто раздающийся со стороны нового европейского правого крыла, к более «сбалансированному» взгляду на два полюса экстремизма, правый и левый. Нам постоянно напоминают о том, что к леворадикалам (коммунистам) стоит относиться точно так же, как после окончания Второй мировой войны Европа относилась к праворадикалам (то есть к потерпевшим поражение фашистам). Однако на самом деле никакого баланса здесь нет: приравнивание фашизма к коммунизму дает скрытое преимущество фашизму. Праворадикалы утверждают, что фашизм взял за основу коммунизм: перед тем как стать фашистом, Муссолини был социалистом, Гитлер также был национал-социалистом, концентрационные лагеря и геноцид стали одними из характерных черт Советского Союза за 10 лет до того, как их переняли нацисты, а уничтожение евреев уже имело прецедент в форме уничтожения классового врага. Задача этих аргументов — доказать, что умеренный фашизм является оправданной реакцией на коммунистическую угрозу (эту мысль давным-давно высказал Эрнст Нольте (Ernst Nolte), выступая в защиту Хайдеггера, который сотрудничал с нацистами). В Словении правое крыло выступает за реабилитацию участников антикоммунистического ополчения, которые сражались с партизанами во время Второй мировой войны: они были вынуждены сделать этот сложный выбор в пользу сотрудничества с нацистами, чтобы избежать столкновения с гораздо более страшным злом в лице коммунизма.
Либералы мейнстрима убеждают нас, что, когда основополагающие демократические ценности оказываются под угрозой со стороны этнических и религиозных фундаменталистов, мы должны объединиться в нашей поддержке либерально-демократической программы, спасти то, что еще можно спасти, и отказаться от мечты о более радикальной социальной трансформации. Однако в этом призыве к солидарности есть один фатальный недостаток: в нем не учитывается то, как либерализм и фундаментализм оказываются замкнутыми в порочном круге. Именно агрессивная попытка экспортировать либеральную вседозволенность заставляет фундаментализм наносить решительный ответный удар и защищать себя. Когда мы слышим выступления наших политиков, предлагающих нам сделать выбор между либеральной свободой и тиранией фундаменталистов и с ликующим видом спрашивающих нас: «Вы хотите, чтобы женщины были лишены права участвовать в общественной жизни и всех других прав? Вы хотите, чтобы всех критиков религии приговаривали к смертной казни?» — нас должна насторожить как раз самоочевидность ответа на эти вопросы: разве кто-то хочет этого? Проблема заключается в том, что либеральный универсализм уже давно утратил свою невинность. То, что Макс Хоркхаймер (Max Horkheimer) писал о капитализме и фашизме в 1930-е годы, вполне применимо к сегодняшней ситуации: тем, кто не хочет критиковать либеральную демократию, не стоит критиковать и религиозный фундаментализм.
Какова судьба либерально-демократической капиталистической мечты Европы на Украине? Пока остается неясным, что ожидает Украину в Евросоюзе. Я часто вспоминаю известную шутку последнего десятилетия существования Советского Союза, которая сейчас звучит весьма уместно. Рабинович хочет эмигрировать. Чиновник в эмиграционном ведомстве спрашивает его почему, и Рабинович отвечает: «По двум причинам. Во-первых, я боюсь, что коммунисты потеряют власть в Советском Союзе, и новая власть обвинит в преступлениях коммунистов нас, евреев». «Но это же совершенная чушь, — воскликнул чиновник, — в Советском Союзе ничего не может поменяться, власть коммунизма будет вечной!» «А это уже вторая причина», — ответил Рабинович. Представьте себе подобную беседу между украинцем и чиновником Евросоюза. Украинец жалуется: «Мы на Украине паникуем по двум причинам. Во-первых, мы боимся, что под давлением России Евросоюз бросит нас и позволит нашей экономике развалиться». Чиновник Евросоюза перебивает его: «Но вы можете нам довериться, мы вас не бросим. Мы позаботимся о том, чтобы взять контроль над вашей страной, и будем говорить вам, что вам дальше делать». «А это уже вторая причина», — отвечает украинец. Вопрос заключается не в том, достойна ли Украина того, чтобы вступить в Евросоюз, а в том, сможет ли современная Европа удовлетворить желания украинцев. Если Украина в конце концов превратится в смесь этнического фундаментализма и либерального капитализма, где власть принадлежит олигархам, она станет такой же европейской страной, как и современная Россия (или Венгрия). (Сейчас мы слишком мало внимания уделяем роли различных группировок олигархов — как пророссийских, так и прозападных — в событиях, происходящих на Украине.)
Некоторые политические комментаторы утверждают, что Евросоюз недостаточно поддержал Украину в ее конфликте с Россией, что реакция Евросоюза на оккупацию и аннексию Крыма Россией была слишком вялой. Однако существует еще одна разновидность поддержки, которой также не было в этом конфликте: Европа не предложила Украине никакой целесообразной стратегии для выхода из тупика. Европа не сможет предложить подобную стратегию, пока она не вспомнит о своей верности освободительным ценностям своей истории. Только оставив в прошлом разлагающийся труп старой Европы, мы сможем сохранить жизнь европейскому наследию égaliberté. Не украинцам нужно учиться у Европы, это Европе нужно научиться оправдывать надежды, лежащие в основе протестов на Майдане. Урок, который необходимо усвоить напуганным либералам, заключается в том, что сегодня только леворадикалы могут спасти то, что еще достойно спасения в либеральном наследии.
Протестующие на Майдане были героями, однако настоящая борьба — борьба за то, какой должна стать новая Украина — начинается только сейчас, и она будет гораздо более жесткой, чем борьба с вторжением Путина. Для этой борьбы понадобится новый, отчаянный героизм. Его уже продемонстрировали нам те россияне, которые противостоят националистическим устремлениям в своей собственной стране и отвергают их как инструмент власти. Пришло время заявить о солидарности украинцев и россиян и отречься от самих условий конфликта между ними. Следующим шагом должна стать публичная демонстрация братских отношений между ними и создание организационных связей между украинскими политическими активистами и российской оппозицией путинскому режиму. Это может показаться утопией, но только такой подход может перевести протесты в поистине освободительное измерение. В противном случае мы получим конфликт националистических страстей, которым манипулируют олигархи. Подобные геополитические игры никогда не выведут нас на по-настоящему освободительный политический курс.
