Имя профессора Парижской школы экономики Томаса Пикетти пока мало известно широкому кругу читателей. Однако после выхода в свет английского перевода его великолепной книги “Капитал в XXI веке”, посвященной теме неравенства, ситуация может измениться. Сегодня стало модным говорить о том, что мы живем во времена второго “Позолоченного века” или, как любит повторять Пикетти, – второй “Прекрасной эпохи” (“Прекрасная эпоха”, или “Belle Époque”, – исторический промежуток с начала XX в. до 1-й Мировой войны – прим. перев.), особенностью которой явилось стремительное увеличение значимости “одного процента” самых богатых граждан. Эта мода появилась именно благодаря книге Пикетти. В частности, он вместе с коллегами (особенно Энтони Аткинсоном из Оксфорда и Эммануэлем Саезом из Беркли) впервые предложил использовать статистические методы, позволяющие отслеживать показатели концентрации доходов и богатства на достаточно длинном историческом отрезке: для Америки и Великобритании – с начала ХХ века, а для Франции – с конца восемнадцатого века.
В результате, мы радикально изменили наши представления о том, как формировалось неравенство в прошлом. До этого революционного переосмысления, осуществленного Пикетти, в большинстве дискуссий по поводу экономического неравенства ученые так или иначе привыкли игнорировать самых богатых членов общества. Некоторые экономисты (не говоря уже о политиках) вообще пытались исключить любое упоминание о неравенстве: “Из всех тенденций, мешающих нормальному развитию экономической науки, наиболее соблазнительным и, на мой взгляд, наиболее вредоносным является стремление концентрировать внимание на вопросах распределения”, – заявил в 2004 году самый влиятельный специалист в области макроэкономики Роберт Лукас-младший из Чикагского университета. Но даже тот, кто готов обсуждать тему неравенства, заостряет свое внимание, как правило, на разнице в уровне жизни малоимущих (т.е. рабочим классом) и обычных состоятельных граждан, а не богачей в полном смысле этого слова – исследователей интересует разница между зарплатами выпускников вузов и менее образованных работников, или же относительно неплохое материальное положение одной пятой части общества по сравнению с нижними четырьмя пятыми. Однако, исследователи не интересуются быстро растущими доходами топ-менеджеров и банкиров.
Именно поэтому для всех стало неожиданностью, когда Пикетти вместе с коллегами показал, что доходы пресловутого “одного процента” самых богатых членов общества и еще более узких групп являются на самом деле важным фактором, обуславливающим увеличение неравенства. И это открытие сопровождалось еще одним откровением – разговорами о наступлении второго “Позолоченного века”. Кому-то этот вывод мог показаться преувеличенным, но на самом деле он таковым не является; например, в США доля национального дохода, приходящегося на один процент самых богатых американцев, описывается с помощью U-образной кривой. Так, до Первой мировой войны в Англии и в Соединенных Штатах на один процент самых богатых граждан приходилось около одной пятой части национального дохода. К 1950 году эта доля уменьшилась более чем наполовину. Однако, начиная с 1980 года, вновь произошло резкое увеличение доли доходов, приходящихся на один процент самых богатых американцев. В итоге, в Соединенных Штатах ситуация вновь вернулась к тому, что было сто лет назад.
Тем не менее, сегодняшняя экономическая элита очень сильно отличается от элиты девятнадцатого столетия, не так ли? В те времена большие состояния, как правило, передавались по наследству, а у нынешней экономической элиты, которая пришла на место прежней, все происходит по-другому, так? Быть может, в обществе среднего класса, которое процветало в течение жизни одного поколения после Второй мировой войны, все так и было, однако сейчас ситуация изменилась, говорит Пикетти. Итак, основная идея книги “Капитал в XXI веке” состоит в том, что по уровню неравенства между доходами мы не только вернулись к девятнадцатому веку, но и продолжаем идти вспять – к “патримониальному капитализму”, при котором все командные высоты экономики контролируются не талантливыми личностями, а отдельными династиями.
Это очень важное утверждение, именно поэтому его следует тщательно и критически рассмотреть. Однако прежде чем я перейду к разбору, позвольте мне сразу же заметить, что Пикетти написал действительно превосходную книгу. В предлагаемой работе автор охватывает большой исторический промежуток времени (кто-нибудь из читателей вообще видел, чтобы кто-то еще из современных экономистов ссылался на произведения Джейн Остин и Бальзака?), используя тщательный анализ данных. Правда, Пикетти зачастую подтрунивает над экономической наукой за ее “простодушное увлечение математикой”, хотя в своем анализе он сам же ловко пользуется экономическим моделированием, сочетая анализ экономического роста с анализом распределения доходов и богатства. Уверен, эта книга изменит наши подходы к анализу общественного устройства и экономической теории.
1.
Что нам известно об экономическом неравенстве? До революции, совершенной Пикетти в экономической теории, почти все, что мы знали о прибыли и имущественном неравенстве, базировалось на опросах, в которых случайно выбранным домохозяйствам предлагалось заполнить анкету; ответы обобщались, и в результате вырисовывался общий статистический портрет. С точки зрения международных стандартов, эталоном для таких обследований явилось ежегодный обзор, проводимый Бюро переписи населения США. Кроме того, Федеральная резервная система тоже поводит один раз в три года опрос, посвященный распределению богатства.
Эти два статистических исследования дают нам ценную информацию об изменениях в американском обществе. Среди прочего, они уже давно указывали на то, что в процессе экономического развития США, начиная где-то с 1980 года, происходят радикальные изменения. До 1980-го года доходы семей во всех слоях общества так или иначе увеличивались по мере роста экономики страны в целом. Однако после 1980 львиную долю доходов стали получать граждане, которые стоят в верхней части шкалы распределения доходов, а семьи, расположенные в нижней части этой шкалы, по уровню дохода стали сильно отставать.
Так исторически сложилось, что другие страны не могли столь же точно отслеживать распределение доходов; но со временем, в значительной степени благодаря усилиям, предпринятым в рамках проекта “Люксембургское исследование доходов” (LIS) (в котором я в скором времени буду принимать участие), положение улучшилось. После появления данных о распределении доходов по странам были сделаны важные выводы. В частности, мы теперь знаем, что в Соединенных Штатах наблюдается гораздо более неравномерное распределение доходов, чем в других развитых государствах мира, причем большую часть этой разницы в доходах можно объяснить непосредственно действиями государства. В целом в европейских странах наблюдается весьма неравномерное распределение доходов от рыночной деятельности – такое же, как и в США, хотя, может быть, и не столь резкое. Однако в европейских странах в гораздо большей степени, чем в Америке, происходит перераспределение дохода через налоги и социальные выплаты, в результате чего в Европе наблюдается не столь резкое неравенство при распределении чистых доходов.
Но при всей своей полезности, подобная статистическая информация обладает значительными ограничениями. Она, как правило, не учитывает в полной мере, или же полностью упускает из виду те доходы, которые достались горстке самых состоятельных граждан, обосновавшихся на самом верху шкалы доходов. Временной диапазон охвата у этих данных невелик. Даже имеющаяся информация по США начинается лишь с 1947 года.
Но Пикетти с коллегами обратился к совершенно иному источнику информации: налоговому учету. Эта идея не нова. Действительно, при анализе распределения доходов данные налогового учета использовались и раньше, поскольку другие источники мало чем могли помочь. Однако Пикетти с коллегами нашел способы объединить налоговые данные с другими источниками для получения информации, которая принципиально дополняет данные статистических обзоров. В частности, налоговая информация способна не только очень многое рассказать об элите общества, но и о более отдаленном прошлом данной страны: в Соединенных Штатах подоходный налог введен в 1913, а в Британии – в 1909 году. Во Франции, благодаря тщательно разработанному механизму взимания налогов на недвижимость и ведению учета, имеется богатый набор данных, которые собирались с конца восемнадцатого века.
Пользоваться этими данными непросто. Но в результате, опираясь на свой профессионализм и выдвигая некоторые допущения, Пикетти дает обобщенное представление о характере экономического неравенства, имевшего место в прошлом веке.
Как я уже сказал, называя нынешнюю эпоху словосочетаниями новый “Позолоченный век”, или новая “Прекрасная эпоха”, мы отнюдь не преувеличиваем, ведь это так и есть. Но как такое могло случиться?
2 .
Уже в самом заголовке книги Пикетти слышится интеллектуальный вызов: “Капитал в XXI веке” – неужели экономистам по-прежнему позволительно так говорить?
Здесь угадывается уже не просто намек на Карла Маркса, придающий названию провокационность. С самого начала вспомнив о капитале, Пикетти затем начинает расходиться по большинству современных вопросов о неравенстве, обращаясь назад к более старой традиции.
Большинство исследователей вопроса о неравенстве считают, что самое главное – это полученный трудовой доход (обычно заработная плата), а доходы от капитала не столь уж важны и интересны. Однако Пикетти утверждает, что даже в наши дни в верхней части шкалы распределения доходов преобладают именно доходы от капитала, а не заработок. Автор также показал, что в прошлом – во времена “Прекрасной эпохи” в Европе и в меньшей степени в Америке во времена “Позолоченного века” – главным фактором возникновения неравенства доходов являлось неравенство при владении активами, а отнюдь не неравенство в оплате труда. Но именно к такому типу общества мы как раз сейчас и возвращаемся, подытоживает Пикетти. И этот вывод отнюдь не случаен. Несмотря на солидную эмпирическую основу, книга “Капитал в XXI веке” очень твердо стоит на теоретической почве; автор пытается объединить дискуссии по вопросам экономического роста и вопросами распределения доходов и богатства. В общем, по мнению Пикетти, экономическая история – это рассказ о состязании между аккумулированием капитала и факторами, обусловливающими экономический рост.
Надо отметить, что в этой гонке не может быть одного-единственного победителя: в долгосрочной перспективе, размеры капитала и валового дохода должны расти примерно с одинаковой скоростью. Но какой-то один из этих двух показателей может вырваться вперед и лидировать в гонке на протяжении нескольких десятилетий. Так, в Европе накануне Первой мировой войны, размер аккумулированного капитала был в шесть-семь раз больше национального дохода. Однако в течение следующих четырех десятилетий этот разрыв сократился в два раза; здесь сыграли свою роль такие факторы, как войны и ассигнование сбережений на военные цели. После Второй мировой войны накопление капитала возобновилось; но в то же самое время наблюдался и впечатляющий экономический рост – то было “Славное тридцатилетие”; в то время отношение капитала к доходу оставалось низким. Но вот, начиная с 1970-х годов, замедление экономического роста привело к увеличению этого отношения, что стало напоминать, судя по всему, времена “Прекрасной эпохи”. И если не ввести прогрессивное налогообложение, то накопление капитала, по словам Пикетти, в конечном итоге опять породит неравенство в духе “Прекрасной эпохи”.
Почему? Отвечая на данный вопрос, автор сравнивает два показателя: “r” (прибыль на капитал) и “g” (производительность).
Почти все экономические модели показывают, что если “g” уменьшается (а этот процесс мы наблюдаем, начиная с 1970 года; причем, данное уменьшение будет, вероятно, происходить и дальше из-за замедления темпов роста доли трудоспособного населения и торможения научно-технического прогресса), то “r” тоже будет уменьшаться. Однако Пикетти утверждает, что “r” будет снижаться не столь быстрыми темпами, как “g”. Это условие не обязательно должно выполняться. Тем не менее, если заменить рабочих машинами (если, говоря научным языком, показатель эластичности замещения между трудом и капиталом будет больше единицы), то из-за невысокой производительности и связанного с этим увеличения показателя, характеризующего отношение капитала к доходу, разрыв между “r” и “g” действительно станет увеличиваться. Именно это и произойдет, утверждает Пикетти, основываясь на исторических данных.
Если он прав, то в результате мы получим перераспределение дохода – от работников к владельцам капитала. Обычно всегда считалось, что об этом не нужно беспокоиться, ведь доли капитала и труда в общем объеме доходов достаточно стабильны во времени. Однако, на достаточно большом временном отрезке мы этого не наблюдаем. К примеру, в Великобритании доля доходов от капитала (будь то в виде корпоративных прибылей, дивидендов, ренты или доходов от продаж недвижимости) упала с почти 40 процентов до Первой мировой войны до 20 процентов к приблизительно 1970 году, а затем опять подскочила. В Соединенных Штатах дугообразный график менее четко выражен, но и здесь тоже наблюдается перераспределение дохода в пользу капитала. Примечательно, что с начала финансового кризиса прибыли корпораций выросли, в то время как заработная плата (в том числе зарплата работников, имеющих высшее образование) особо не поднялась.
В свою очередь, увеличивающаяся доля капитала напрямую ведет к увеличению неравенства, поскольку собственность на капитал всегда гораздо более неравномерно распределена, чем трудовой доход. Но это еще не все последствия, поскольку если норма прибыли от капитала значительно превышает темпы экономического роста, то “прошлое начинает пожирать будущее”: [часть] общества неумолимо стремится установить господство с помощью полученного по наследству богатства.
Покажем, как это происходило в Европе во времена “Прекрасной эпохи”. В то время, владельцы капитала могли получать от своих инвестиций по 4-5 процентов при минимальном налогообложении, а между тем экономический рост составлял лишь около одного процента. Богатые люди могли легко реинвестировать свои доходы, стремясь к тому, чтобы их личное богатство и, следовательно, доходы росли быстрее, чем вся остальная экономика. При этом, богачи могли себе позволить вести довольно роскошный образ жизни.
А что происходило после того, как эти богатые люди умирали? Они передавали свое богатство наследникам, опять же заплатив минимальные налоги. На деньги, передававшиеся по наследству, приходилось от 20 до 25 процентов годового дохода; основная часть богатства (около 90 процентов) передавалась по наследству, а не изымалась из общей суммы заработанного дохода. В результате, наследуемое богатство сосредотачивалось в руках очень небольшой группы людей: в 1910 году во Франции одному проценту самых богатых граждан принадлежало 60 процентов всего богатства страны, а в Великобритании – 70 процентов.
Поэтому совсем не удивительно, что писатели девятнадцатого века очень часто обращались к теме наследства. Пикетти, например, подробно описывает те наставления, которые негодяй Вотрен из бальзаковского “Отца Горио” дает Растиньяку; суть их сводилась к следующему: никакая, даже самая успешная карьера не принесет того богатства, которое Растиньяк мог бы получить сразу, женившись на дочери какого-нибудь богача. И Вотрен был прав: в XIX веке если человек принадлежал к одному проценту самых богатых людей, ставших богачами благодаря наследству, и просто жил за счет унаследованного состояния, то это автоматически означало, что его уровень жизни почти в два с половиной раза превосходил уровень жизни прочих людей, принадлежавших к одному проценту самых богатых наемных работников.
Кто-то скажет, что, мол, современное общество вообще не похоже на то, которое было в XIX-м веке. Однако на самом деле, доход от капитала и унаследованное богатство, хотя и не столь сильно, как это было во времена “Прекрасной эпохи”, но все еще являются мощными факторами, обуславливающими неравенство, и значимость этих факторов постоянно растет. Как показал Пикетти, во Франции доля унаследованного богатства резко снижалась в эпоху войн и быстрого экономического роста в послевоенный период; так, приблизительно в 1970 году она опустилась ниже отметки 50 процентов. Зато теперь эта доля опять увеличилась до 70 процентов и продолжает неуклонно увеличиваться дальше. Таким образом, роль наследства [как экономического фактора] поначалу снижалась, а затем повышалась; с ее помощью наследник становился частью элиты общества: в промежутке между 1910 и 1950 годами уровень жизни одного процента самых богатых обладателей унаследованных состояний опустился ниже уровня жизни одного процента самых состоятельных наемных работников. Но после 1970 года он вновь начал расти. Конечно, это еще не повторение эпохи Растиньяка, однако еще раз приходится признать: по нашей жизни зачастую важнее иметь “правильных родителей” (или выгодно жениться, чтобы приобрести “нужных родственников”), чем получить “правильную работу”.
И это только начало. Измерив глобальные показатели “r” и “g” на достаточно длинном отрезке времени, Пикетти делает следующий вывод: эпоха стабильности осталась позади, и в настоящее время имеются все условия для возрождения кланового, патримониального капитализма.
Возникает вопрос: почему же в настоящее время фактору наследуемого богатства не придается большого значения? По мнению Пикетти, причина того, что наследуемые богатства незаметны, до некоторой степени обусловлена размерами самих наследуемых состояний: “Это богатство настолько сильно сконцентрировано [в руках узкой группы людей], что большая часть общества практически и не подозревает о самом его существовании, поэтому некоторые люди даже думают, что оно принадлежит каким-то загадочным и таинственным лицам”. Мысль очень неплохая, но не все объясняет. Дело в том, что в современном мире увеличение неравенства по большому счету обусловлено (по крайне мере пока) не накоплением капитала, а в большей степени связано с удивительно высокими суммами вознаграждений и доходов. Для подтверждения данного факта достаточно рассмотреть наиболее яркий пример – процесс еще более интенсивного обогащения одного процента самых богатых жителей англосаксонского мира, особенно в Соединенных Штатах.
3 .
Ранее я уже заявлял о том, что “Капитал в XXI веке” – потрясающая книга. В наше время, когда тема концентрации богатства и доходов в руках небольшой группы людей вдруг стала одним из центральных политических вопросов, Пикетти не просто предложил бесценный фактологический материал, иллюстрирующий нынешнюю реальность с позиций непревзойденной исторической глубины, но и выдвинул нечто похожее на единую теорию неравенства, которая бы смогла объяснить природу экономического роста, распределения доходов между капиталом и трудом, а также распределение богатства и доходов между отдельными индивидуумами.
И все же есть одна вещь, которая несколько удаляет автора от поставленной цели – своего рода интеллектуальный трюк, который ни в коем случае нельзя рассматривать в качестве какого-то преднамеренного обмана, совершенного Пикетти. Вот что я имею в виду: главной темой подобной книги является не просто увеличение могущества одного процента богатых людей, а именно американского одного процента. Оказалось, что причины увеличения могущества этой группы людей остались за рамками выдающейся книги Пикетти.
Пикетти, конечно же, слишком добросовестный и честный экономист, поэтому он и не пытается игнорировать неудобные факты. “В 2010 году неравенство в США, если его измерять количественно, было столь же резким, что и в старой Европе в первом десятилетии ХХ века, но структура этого неравенства явно совсем другая”, – пишет ученый. И в самом деле, ранее в Америке, а теперь и в других странах, мы наблюдаем нечто “принципиально новое”, а именно – увеличение размеров “сверхвознаграждений”.
Значимость капитала по-прежнему велика; на самых верхах общества доходы от капитала по-прежнему превышают доходы от заработной платы. По оценкам Пикетти, увеличение неравенства в США объясняется на одну треть за счет увеличившегося неравенства в доходах от капитала. Кроме того, вырос и уровень зарплат у представителей верхней группы самых богатых граждан. С самого начала 1970-х годов, реальная заработная плата большинства американских рабочих поднялась ненамного, в то время как вознаграждения, полученные одним процентом наиболее высокооплачиваемых американцев, увеличились на 165 процентов, причем у 0,1 процента представителей этой группы сумма вознаграждения подскочила на 362 процента. Если бы сегодня Растиньяк был жив, то Вотрен бы ему сказал следующее: стать менеджером какого-нибудь хедж-фонда – это все равно что жениться на богатой невесте.
Чем объясняется столь резкое увеличение неравенства в доходах, при котором львиную их долю получают люди, принадлежащие к самому богатому слою общества? Некоторые американские экономисты предполагают, что это обусловлено прогрессом в развитии новых технологий. Так, в своей знаменитой работе 1981-го года “Экономика суперзвезд” чикагский экономист Шервин Розен утверждал, что развитие современных технологий в области связи за счет активного привлечения талантов приведет к захвату рынков, на которых некая горстка лиц (даже если они незначительно превосходят в своей области менее оплачиваемых конкурентов) будет извлекать для себя огромные прибыли.
Пикетти остался при своем мнении. Как он отмечает, консервативные экономисты любят поговорить о высоких гонорарах звезд кино, спорта и т.п., чтобы обосновать тот факт, что высокие доходы действительно заслуженны. Однако в реальности, доходы всех этих звезд составляют лишь малую долю от совокупных доходов всей элиты. По этой причине, Пикетти обращает наше внимание на руководителей разного ранга и подчеркивает, что, по сути, довольно трудно оценить их производительность труда и дать ей денежную оценку.
Кто определяет, сколько должен получать генеральный директор? Обычно это делает комитет по оплате труда, назначенный самим же генеральным директором. В сущности, Пикетти утверждает, что руководители высшего звена сами себе устанавливают зарплаты, руководствуясь социальными нормами, а отнюдь не рыночными принципами. Высшее руководство мотивирует увеличение своей зарплаты тем, что социальные нормы подвержены эрозии. По сути, оно объясняет резкое увеличение своих доходов действием социальных и политических, а не чисто экономических сил.
После этого, вполне логично, что Пикетти с экономической точки зрения переходит к анализу изменения социальных норм и утверждает, что снижение ставки налога на богатых в реальности увеличивает их доходы. Если бы любой топ-менеджер знал, что у него останется лишь малая часть от того дохода, который он, возможно, получил путем нарушения социальных норм и завышения своего вознаграждения, то он бы решил не позориться. Но стоит только значительно сократить предельную ставку налога, и топ-менеджер поведет себя иначе. А поскольку все больше появляется людей, получающих сверхвысокие зарплаты и попирающих нормы, то и сами нормы начинают меняться.
Многое можно сказать в поддержку сделанных в книге выводов, однако у Пикетти при анализе распределения богатства и доходов явно отсутствует строгий и универсальный подход. Кроме того, я не стал упоминать о менеджерах хедж-фондов: этим людям платят в зависимости от их способности привлекать клиентов и на основе результатов их деятельности по обеспечению доходности инвестиций. Да, можно усомниться в ценности финансовой сферы, но и от последователей Гордона Гекко [персонаж фильма “Уолл-Стрит” в исполнении М. Дугласа – прим.перев.] тоже есть какая-то польза, ведь их возвышение произошло не только за счет использования одних лишь силовых методов; при этом я полагаю, что их готовность к участию во всяких сомнительных с точки зрения морали операциях (например, готовность игнорировать нормы оплаты труда) подхлестывается низкими предельными ставками налога.
В целом, предпринятое Пикетти объяснение резкого увеличения неравенства в оплате труда, более или менее меня убедило, хотя меня сильно разочаровало то, что он не включил сюда тему дерегулирования,. Но как я уже сказал, его работе не хватает тщательного анализа капитала, не говоря уже об интеллектуальной элегантности.
Однако, отнесемся к этому спокойнее. Даже если резкое увеличение уровня неравенства в США на сегодняшний день было обусловлено по большому счету доходами в виде выплат вознаграждений, этот факт нисколько не снижает значимость капитала. В любом случае, будущее развитие событий будет несколько иное. В настоящее время к очень богатым американцам можно отнести в основном топ-менеджеров, а не рантье (т.е. людей, которые живут за счет накопленного капитала). Однако и у этих топ-менеджеров есть наследники. И Америка через пару десятилетий может стать обществом, в котором доминируют рантье. В таком обществе неравенство может стать еще более разительным, чем в Европе во времена “Прекрасной эпохи”.
Но этого не должно случиться.
4.
Кажется, что время от времени Пикетти предлагает детерминистский взгляд на историю, при котором все обусловлено лишь темпами прироста населения и научно-техническим прогрессом. Однако, в действительности, в книге “Капитал в XXI веке” говорится о том, что государственная политика тоже способна сыграть свою роль. Даже любые крайние проявления неравенства, о которых свидетельствуют базовые экономические условия (Пикетти называет это “дрейфом в сторону олигархии”), можно смягчить и даже радикально изменить с помощью государства.
При сравнении доходности от капитала с темпами экономического роста очень важное значение имеет показатель дохода после уплаты налогов – это ключевой момент. Так, прогрессивная шкала налогообложения – в частности налогообложение богатства и наследства – может стать мощной силой, сдерживающей неравенство. И действительно, Пикетти в конце своей великолепной книги как раз и предлагает ввести подобную форму налогообложения. К сожалению, рассматриваемая в его книге информация, относящаяся к предыдущим историческим периодам, отнюдь не добавляет нам оптимизма.
По большей части на протяжении всего ХХ века решительное использование прогрессивного налогообложения действительно помогало снижать концентрацию доходов и богатства в руках элиты; высокие налоги, взимаемые с самых богатых граждан, явились естественным политическим итогом противостояния демократии и вопиющих форм неравенства. Однако, Пикетти отвергает этот вывод; по его мнению, победа прогрессивного налогообложения в двадцатом веке явилась “недолговечным порождением хаоса”. И если бы не войны и потрясения современной “Тридцатилетней войны”, выпавшие на долю Европы, то, продолжает Пикетти, ничего подобного бы не случилось.
В качестве доказательства своей мысли он приводит пример Франции времен Третьей республики. Ее официальная идеология основывалась на радикальном эгалитаризме. Тем не менее, богатство и доходы там были почти так же сосредоточены в руках элиты, а доступ к экономическим привилегиям был так же обусловлен фактором богатого наследства, как и в аристократической конституционной монархии, расположенной по другую сторону Ла-Манша. И государственная политика практически никак не смогла ослабить экономическое господство рантье; в частности, налоги на недвижимость были до смешного низкими.
Почему же тогда граждане Франции, почти все обладающие избирательными правами, не проголосовали за политиков, которые бы по серьезному взялись за рантье? В общем, в те времена, как и сейчас, с помощью большого богатства можно приобрести большое влияние – и не только над сферой политики, но и над общественными настроениями. Эптон Синклер как-то выдал известное изречение: “трудно заставить человека понимать что-либо, если его зарплата наоборот зависит от способности к непониманию”. Глядя на историю своей собственной страны, Пикетти делает похожее наблюдение: “Как показал опыт Франции, приобретенный во времена “Прекрасной эпохи”, если экономическая и финансовая элита вынуждена защищать свои интересы, то она не станет полностью избавляться от лицемерия».
То же самое явление мы наблюдаем и сегодня в США. В самом деле, один из прелюбопытных аспектов американской жизни заключается в том, что в американской политике в отношении неравенства присутствует мало реалистичности. Как мы уже заметили, экономическая элита США подпитывается в основном за счет получаемых выплат [и бонусов], а не за счет доходов от капитала. Тем не менее, экономисты-консерваторы уже превозносят капитал, а не труд – т.е превозносят “создателей рабочих мест”, а не рабочих.
В 2012 году Эрик Кантор, лидер большинства в Палате представителей, решил отметить День труда – День труда! – и разослал твит, в котором, воспользовавшись случаем, решил похвалить не работников, а владельцев компаний: “Сегодня мы чествуем тех, кто принял на себя риск, много работал, построил бизнес и заработал собственный успех”.
Однако за это его подвергли обструкции, после чего республиканец смягчил позицию, напомнив коллегам о том, что большинство людей не владеют своими собственными компаниями. Но сам по себе данный факт показателен: республиканская партия насколько сильно отождествляет себя с капиталом, что прямо-таки напрочь исключает труд.
И эта ориентация на капитал – не просто пустые слова. Начиная с 1970-х годов налоговое бремя, возложенное на американцев, обладающих высоким уровнем доходов, стало ослабевать. Самые сильные послабления были сделаны в отношении доходов на капитал (сюда отнесем и резкое снижение налога на корпорации, что косвенно оказалось благом для акционеров) и в вопросах передачи наследства. Порой кажется, что значительная часть нашего политического класса горит желанием восстановить патримониальный капитализм, описанный Пикетти. И если вы посмотрите на источники пожертвований в партийную кассу республиканцев, то окажется, что основная часть этих денег поступает от богатых семейств –что ж, в этом нет ничего странного.
Под конец книги Пикетти, так сказать, зовет к оружию – в частности, он призывает ввести налог на богатство (лучше всего установить глобальный налог) – для того, чтобы сдерживать нарастающую мощь богатства, приобретаемого по наследству. Вряд ли эти меры будут приняты в ближайшей перспективе. Однако диагноз, точно поставленный Пикетти по поводу реального положения дел и траектории нашего движения, увеличивает вероятность принятия подобных мер. Итак, “Капитал в XXI веке” является крайне важной книгой со всех точек зрения. Пикетти смог радикально трансформировать наш экономический дискурс. Отныне мы больше никогда не сможет рассматривать тему богатства и неравенства, используя старые подходы.
