Реформы или инклюзивность: дилемма Петра Алексеевича

Модное нынче слово «инклюзивность» означает способность определенной политики, политиков или политической системы в целом максимально учитывать интересы всех членов общества с тем, чтобы избежать деструктивных (особенно силовых) конфликтов.

Но модернизация общества — это всегда резкое изменение привычного уклада жизни, неизбежно порождающее победителей и проигравших, а значит, ярых сторонников и непримиримых противников реформ. Поэтому перед любым правителем, который хочет остаться в Истории модернизатором, встает дилемма: радикальные реформы или инклюзивность. Например, царь Петр Алексеевич стал Великим, жесточайшим образом сломав патриархальную Московскую Русь об колено. А первый президент Украины Леонид Кравчук, наоборот, гордится тем, что, вопреки всему, смог сохранить мир в весьма неоднородной стране в переломный период, правда, ценой откладывания крайне необходимых реформ. Промедление с которыми, в свою очередь, обернулось глубочайшим экономическим спадом, консервацией «совка» и, в конечном счете, нынешним трагическим противостоянием старого и нового, правда, возможно, уже с другим балансом сил и, соответственно, надеждой на другой, лучший, результат. Будет ли он достигнут?

Пока же в ответ на это противостояние украинский народ с редкостным единодушием (невиданным со времен того же Кравчука) избрал президентом другого Петра Алексеевича — в отличие от тезки, человека, как раз вроде бы склонного решать проблемы мирным путем. Это притом, что страна в катастрофическом положении, вполне сопоставимом с ситуацией 22-летней давности, и так же остро нуждается в радикальных реформах. Только теперь уже промедление или неудача смерти подобны, ибо непосредственно угрожают не только целостности, но и самому существованию Украины. Но возможно ли совместить радикальность со столь необходимой сейчас инклюзивностью?

Этот вопрос встал не только перед Украиной. Из всех стран «арабской весны» только Тунису удалось избежать гражданской войны и переворотов — и получилось это именно благодаря «инклюзивной» конституции, принятой в результате общенационального компромисса. Правда, экономика там остается зарегулированной до предела. В то же время образцовые для многих реформы в Грузии закончились (во всяком случае, на данный момент) политическим поражением реформаторов — в том числе и потому, что одним из их девизов было «горе побежденным», так что люди после сорока там оказались на обочине. Польша начала с радикальной «шоковой терапии», но затем, наоборот, перестаралась с обеспечением пенсионеров, что в свое время привело к безработице среди молодежи. Венгрия слишком долго обеспечивала щедрые социальные программы за счет доходов от приватизации, в результате немалая часть населения оказалась на обочине… В общем, инклюзивность безусловно полезна, но не в любых дозах.

Хотя если говорить в узком смысле об инклюзивности политических и экономических институтов, то Асемоглу и Робинсон в своей нашумевшей книге «Почему нации терпят поражение» (Why Nations Fail) считают именно их ключом к успеху. Инклюзивные институты, по их мнению, приоритетны, поскольку они обеспечивают способность к эволюционным изменениям: та же Британская революция не привела к немедленному установлению нового социального порядка, но открыла путь к дальнейшим переменам, которые уже не требовали кровопролития. Впрочем, чтобы заставить подвинуться тех, кто получает выгоду от ограничения доступа к политике и экономике для всех остальных, необходима революция и часто не одна: добровольно расставаться с привилегиями верхушка нигде и никогда не соглашалась. Как ни парадоксально, для утверждения инклюзивных институтов в какой-то момент обязательно нужна решительная победа, неинклюзивная по определению.

Что же собой представляют инклюзивные институты? Это давно знакомые свободный рынок, где все имеют равные права и возможности преуспеть в бизнесе, и демократия, которая, как известно, основывается не столько на власти большинства, сколько на защите прав меньшинства. Даже если полноценная демократия как политическая конкуренция с открытым доступом для всех еще не установилась, она возможна, только если победитель, кто бы им ни был, не получает все: в частности, не имеет возможности уничтожить соперника. Иначе говоря, у проигравшего всегда остается право вето на совсем уж неприемлемые решения — это и есть инклюзивность. В свою очередь, такая система отношений может работать в том случае, если участники готовы идти на компромисс. Ведь чтобы она работала, приходится постоянно договариваться, убеждать и уступать ради общего блага. Хотя, конечно, при этом страдают темпы, а зачастую и комплексность реформ.

Да это же и есть та самая «украинская политическая культура», которая уходит корнями вглубь веков и которую воспроизвел Кравчук! Блокирование трибуны в Раде и протесты населения играли роль вето. Победители действительно не только не уничтожали побежденных, наоборот, успешно с ними сотрудничали: те же Кравчук и Кучма кооперировались с национал-демократами, а Ющенко подписывал меморандумы с Януковичем. Это было, возможно, не суперэффективно, зато по-украински инклюзивно — то есть действительно открывало дорогу к установлению подлинной демократии. Был только один регион, которому это было чуждо. И когда к власти пришла партия этого самого региона, она первым делом постаралась разрушить традицию, заменив ее российским «холопьев своих мы казнить и миловать вольны». Украина закономерно отторгла этот подход, с первых месяцев назвав власть Януковича «оккупационной».

Но как же с положительной стороной решительности — способностью делать реформы? Действительно, кое-кто их искренне ожидал от Януковича. А дождался преимущественно затягивания поясов, которое реформами назвать нельзя. Практически во всем остальном произошел не просто откат назад, а катастрофическое падение. Да и избавиться от излишне щедрой социальной политики тоже не удалось.

В этом нет ничего удивительного, если вспомнить, что согласно Асемоглу и Робинсону альтернативу инклюзивным институтам составляют вовсе не реформы, а экстрактивные институты, заточенные под обеспечение узкого круга элиты рентами в соответствии с принципами «ограниченного доступа», описанными Нортом Уэйнгастом и Уоллисом. Именно их весьма успешно создавали или восстанавливали «македоны», поскольку их совершенно естественной целью была та самая «экстракция» ресурсов в свою пользу. Как и практически повсюду в мире — логика «ограниченного доступа» при отсутствии критически важных элементов инклюзивности не допускала эволюционного развития.

Украинский народ ответил на это так же, как все европейские народы к западу от нас. И нынешний Петр Алексеевич пришел к власти с мандатом не только на «сшивание» страны, но и на ее «перезагрузку» на новых принципах, включающих, как минимум, восстановление инклюзивных традиций. Эти две задачи органично сочетаются в том, что лучший способ решить проблему сепаратизма раз и навсегда — это сделать Украину успешной и более привлекательной для жизни простых людей по сравнению с соседями. С другой стороны, это вряд ли удастся без восстановления правопорядка и устранения угрозы полномасштабного вторжения.

Но между этими задачами есть и серьезные противоречия. Если отбросить инклюзивность и наводить порядок исключительно безжалостной силой, то сама логика войны заставит ограничивать демократию и милитаризировать экономику. Именно этого хочет от нас путинский режим, который, напомним, смог утвердиться в значительной мере благодаря войне в Чечне. Кроме всего прочего, это означало бы, на радость сторонникам этого режима, изменить своей собственной культуре (а Майдан восстал именно против такой измены). Не говоря уже о том, что экономические реформы при этом почти наверняка падут жертвой мобилизации всего и вся, ну или будут в итоге выхолощены, как петровские реформы, которые смогли модернизировать Россию только формально.

Если пойти по пути инклюзивной договоренности с местными элитами — олигархами — по модели Коломойского, то платить придется сохранением и расширением привилегий. Для этого доведется ограничивать возможности конкурентов, собирать с остальных больше налогов, и наделять олигархов иммунитетом от реституции «отжатой» кое-кем из них собственности. То есть действовать в классических принципах «ограниченного доступа», покупая мир и спокойствие, — естественно, за счет экономической эффективности, справедливости как равенства возможностей и прочих европейских идеалов, за которые боролись и умирали участники Майдана.

Самое плохое, что оба эти способа перечеркивают перспективы эволюционного развития, за которое, в конечном счете, боролся Майдан. Какая может быть эволюция под девизом «если враг не сдается, то его уничтожают»? А в случае широкого «договорняка» Украина снова окажется в той же точке, из которой она стартовала десять лет назад, только с Ахметовым, контролирующим четверть ВВП. Новые возможности при этом могут открыться разве что для новых «любих друзів». Увы, все надежды на то, что наши олигархи в один прекрасный день увидят свой интерес в демократии и конкурентной рыночной экономике, на практике не оправдались: как оказалось, они мгновенно забывают хорошие и правильные слова, как только видят возможность получить очередной кусок привычным способом, за счет привилегий. А тем более при виде конкуренции, которой большая часть из них боится панически, поскольку выросла в теплице государственного покровительства.

Поэтому меньшим из зол остается третий способ: включить в процесс массы. Конечно, от патерналистски настроенных людей тоже придется откупаться. Только не под лозунгом реприватизации (к счастью, нынешний Майдан обошелся без него), хотя реституция должна пройти обязательно. Подходящий случаю девиз — «инклюзивный рост», при котором олигархи остаются при своих (за минусом, конечно, отобранного силой), а вот все остальные быстро улучшают свое материальное положение и получают возможности для самореализации.

Собственно, и здесь ничего особо нового нет, это социал-либеральная экономика, характерная для тех европейских стран, которым удалось избежать скатывания к социал-демократии. Их опытом доказано, что такая система позволяет добиться достаточно высокой экономической эффективности, избегая острых социальных конфликтов, что и требуется в нашем случае.

Однако все имеет свою цену. Украине в этом случае вряд ли удастся существенно сократить перераспределение через бюджет. До некоторой степени такая система будет поощрять, а значит, и воспроизводить патернализм. Более того, договариваться с олигархами тоже придется, хотя и на других условиях. Все это будет неизбежно тормозить экономическое развитие. Конечно, можно значительно уменьшить эти проблемы, если, воспользовавшись случаем, сбросить с экономики груз старопромышленного региона с неинклюзивной культурой и сугубо олигархической экономикой. Может быть, это даже отвечает чаяниям большинства населения Донбасса. Но готова ли Украина, как волк, ради свободы отгрызть себе попавшую в капкан лапу и бежать дальше на трех? Или у нее все же есть шанс высвободить ее и вылечить?