Как древние греки узнавали правду

Главные русские понятия, описывающие умственную деятельность человека, состоят из слов греческого происхождения. Этого знания достаточно, чтобы иногда переспрашивать у греков, как они узнавали правду.

Познание вообще — понятие временнóе. Во-первых, оно невозможно без памяти о прошлом. Во-вторых, оно достижимо только для того, кто отличает «до» от «после». Иначе говоря, для познания необходима твердая уверенность, что прошлое — было, и что познающий помнит о нем что-то важное. Но тут нас — и древних греков! — подстерегает вот какая трудность

Древние греки считали, что само время возникло из Хаоса не сразу. Сначала, думали они, образовалось пространство между небом и землей, из которого и родилось то, что мы сейчас называем временем. Не успев родиться, это время стало довольно жестоко расправляться со своими собственными порождениями.

Не надо быть знатоком греческой мифологии, чтобы понимать, как это верно и в нашей повседневности. Время словно поедает нас, не оставляя нам ни кусочка нашего собственного прошлого. Да, оно позволяет нам помнить, и у греков была даже особая богиня памяти — Мнемозина, дочери которой — знаменитые Музы — и научили человека разным хитрым мнемоническим приспособлениям — музыкальным инструментам и игре на них, писанию комедий и трагедий, а также исторических сочинений и политических трактатов. Но это все-таки не само прошлое, а только его бледный образ. Мы меняемся безвозвратно и, бывает, забываем то, что, казалось, знали назубок, испытав на собственной шкуре.

Как же быть? Ведь прошлое — такая удобная вещь для цели познания — установления истины! Неужели все разногласия и всякая вражда начинаются с исчезновения общей картины прошлого? И вот один говорит слово «война» и «разруха», и в его памяти всплывает 1941 или 1950 год. А другой говорит «война» и «разруха», а в его памяти всплывают, например, лихие девяностые. А у третьего — 2012 это еще мир, а 2014 это уже война. Ведь людям так никогда не договориться об общей истине. Как же быть? Как искать эту истину общими усилиями?

Нам от греков досталось два способа установления истины, с помощью которых мы продолжаем существовать. Один мы называем греческим словом «миф», а другой — греческим словом «логос». Друг без друга они существовать никак не могут. Мифический способ познания нравится большинству людей за его занимательность. Чтобы воспользоваться мифом для установления истины, нужно условиться о вечности, или о том, что где-то на каких-то скрижалях тем или иным образом все ходы уже записаны. Благодаря такой договоренности у греков отлично работал институт оракулов, прорицателей и гадателей. Этот институт несколько тысяч лет держал в страхе даже богов. Собственно говоря, он позволил разоблачить главную тайну верховного божества — Зевса, а именно его несравненную трусость. Зевс не раз сходился с женщинами — смертными и божественного происхождения. Но иногда оракул вдруг сообщал ему, что от того или иного союза родится мальчик, который займет его трон. И тогда Зевс в страхе либо просто съедал возлюбленную (так вместо сына он родил из собственной головы Афину), либо подсовывал ей в супруги какого-нибудь мужа попроще. От такого союза однажды родился и грозный Ахиллес — герой Троянской войны. А с Троянской войны началась история и всех остальных войн. Началась она, как мы видим, от страха и тщеславия верховного божества, а дальше уже прибавились и другие сопутствующие причины — алчность, похоть, зависть и обида. Рассказывать все эти истории можно бесконечно. Но суть мифа всегда выражается формулой: все это и было предсказано, а познает и поймет это только тот, кто складно и убедительно расскажет, как день за днем и год за годом развивались события, которые произошли только потому, что от них и нельзя было увернуться.

Миф, как мы видим, требует от искателей истины и взаимного доверия, и хорошей памяти, и готовности признать, что время — это только большой круг, похожий на привычные циклы дня, недели, года и целой жизни. То и дело мы пользуемся выражениями вроде «на роду написано».

Этот мифический взгляд на жизнь не означает, что человек готов обманываться. Он означает только, что обычному человеку легче поверить в предначертанное свыше, чем заставить себя размышлять о связи прошлого и настоящего. Греки считали, что только великий герой или царь способен бросить вызов собственной судьбе, даже получив от оракула точное знание о будущем. Таким были царь Эдип, Прометей, Геракл — те самые боги и герои, с именами которых вся Европа и ее культурные наследники от Америки до Австралии связывают большие неприятности, вызванные знанием истины.

Миф и есть длинный-предлинный общий рассказ о том, как все было на самом деле.

Но этого рассказа, считали греки, недостаточно. Если оставить человека наедине с мифом, он всю жизнь будет — и снова греческое слово! — фантазировать. Фантазия прекрасна из-под кисти художника или из-под резца скульптора. Но что делать, когда по образцу всем известных мифов люди начинают не только создавать свои мечтательные миры, но заставляют и других вместе с ними поселиться в этих мирах?

В своем небольшом трактате о памяти и припоминании Аристотель вспоминает безумца Антиферонта, которому всюду мерещились призраки, и тот с этими призраками сражался, требуя и от других принять участие в этой войне.

Почему комплекс Антиферонта оказался так страшно заразен? Да потому что он легко овладевает умами тех, кто мало знает и смутно припоминает то, на что им может указать авторитетный, но злонамеренный человек. Чтобы уберечь людей от подмены истины обманчивой коллективной фантазией, говорит Аристотель, и нужен противовес мифу — логика. Но мифы постигаются людьми между делом, их интересно пересказывать и толковать, а вот правилам логики приходится специально учиться. Вот почему правители, желающие задержаться у власти подольше, так не любят логики и с таким рвением подменяют силлогистику обманчивым, фантасмагорическим непосредственным чувством.

Вот, например, советская жизнь была монотонно-красной. Главный цвет календаря и жизнь в конце 1980-х годов сменился в России трехцветьем нового государственного флага, в свое время позаимствованного у голландцев. А в Украине желто-голубым, а в Армении — оранжевым, а в Эстонии сине-бело-черным. Этот взрыв цветов взывал к памяти немногих, а у большинства должен был породить новые чувства, возродить старые мифы государственности. Попутно, кстати, проник в Россию и радужный флаг движения за равноправие так называемых сексуальных меньшинств. Многим стало понятно, что эта радужность не только сексуальная, но и политическая. За многочисленными национальными мифами и флагами разных стран целый ковер историй.

Эта цветная эмблемка хороша, когда играют в футбол или выбирают флажок страны вместо безликой цифры для набора номера на «скайпе». Но что делать, когда миф нужно создать за несколько часов? Чтобы быстро-быстро показать им в одном знаке всю правду о них и тотчас поднять за собой — уже как верных тебе людей?

Как аристотелевский Антиферонт со своим призраком, наш современник начинает рисовать новые флаги, выдавая их за очень древние, исконные, настоящие. На минувшей неделе мельтешение цветных полос и крестов «Новороссии» заразило, наконец, и самих озабоченных парламентариев. Видимо, завидуя красоте чужих стягов и презирая свой национальный флаг как эмблему опасной голландской болезни, депутат предложил сменить бело-красно-синий триколор на так называемую «имперку» — тоже трехцветку. Пусть она и помоложе нынешнего триколора, и в ходу в Российской империи была всего несколько лет во второй половине XIX века, все же эту старо-новую трехцветку хочется поскорей использовать — как безошибочное оружие правды о России — стране чистоты и духовности (белый цвет), святости и византийской традиции (золотой), государственной мощи и верности матери-земле (черный).

Иногда люди бывают доведены или сами доходят до такого состояния, что их можно поманить или отогнать цветной тряпкой. Человекобык может быть в обыденной жизни совершенно нормальным человеком. Но пестрая тряпка вдруг его возбуждает. И он начинает быковать. Почему? Потому что она для него — знак смутного припоминания о чем-то, чего он сам помнить не может, это миф, но миф такой близкий, такой дорогой, что даже странно, как это другие его с тобой не хотят разделить. Мир фантазии кажется таким древним, таким незаслуженно забытым. Ты положил на алтарь этого мира десятки или даже сотни людей, которые не подозревали не только о твоем безумии, но и о твоем существовании...

И вот настал день, когда истина открылась тебе в самом страшном своем обличье.

Все эти жертвы — напрасны. И вот других людей нет, а ты с твоим безумием в многополосных нашивках и стягах — весь здесь. Как царь Эдип с выколотыми глазами, как Геракл в своей горящей хламиде. Миф — ты знаешь это — сожжет тебя дотла. Знал бы логику, хотя бы понимал, почему это с тобой случилось, почему истина — это такая боль.