Национальный фронт, ксенофобская популистская партия, находящаяся в авангарде борьбы против исламистов во Франции, делает сегодня все возможное для того, чтобы затащить французских евреев в свои ряды. В тот момент, когда я заканчиваю работу над этой статьей, один из наиболее важных руководителей этой партии Жильбер Коллар (Gilbert Collard) выступает с новым заявлением в защиту Израиля и против так называемых пропалестинских демонстраций. Штаб-квартира Национального фронта, где я в прошлом месяце брал интервью для журнала Tablet у лидера партии Марин Ле Пен (Marine Le Pen), находится в невзрачном двухэтажном здании с серыми цементными стенами в Нантере (Nanterre), западном пригороде Парижа, в унылом и тихом предместье с узкими улицами, находящимися в тени расположенных неподалеку зеркальных небоскребов бизнес-центра Дефанс (La Défense).
Пройдя по покрытому гравием двору этого дома, вы оказываетесь сначала у поста охраны с флагом Франции вверху. Прямо перед стеклянной дверью в доспехах и еще с одним флагом расположена покрытая золотой краской статуя Жанны Д’Арк в натуральную величину. Она смело устремляется вперед — точное воспроизведение стереотипного изображения, которое давно использовалось в качестве иллюстрации в школьных учебниках — в то время, когда существовала воображаемая Франция, служащая для Национального фронта моделью будущего, в то время, когда учителя обладали властью, а все ученики рассматривались как христиане из сельской местности. Оказавшись в холле и глядя через окно на заднюю часть дома, мы ждем, пока сотрудники безопасности нас проверят. При этом вы имеете возможность наслаждаться статуей гигантского пестрого петуха на лужайке заднего двора, который, разумеется, является символом Франции. Обстановка в штаб-квартире намеренно не парижская, и при этом выставляется напоказ характерный для низших слоев среднего класса отказ от того, чтобы выставляться напоказ, — явное свидетельство отсутствия вкуса.
Мое первое впечатление о владениях членов семьи Ле Пен, частью которого в настоящее время является также крупнейшая политическая партия во Франции, связано, наоборот, с роскошью их виллы, расположенной в юго-восточном и значительно более престижном пригороде Сен Клу, где Жан-Мари Ле Пен (Jean-Marie Le Pen), основатель Национального фронта, а затем и его лидер, продолжает жить и где он принимал меня 32 года назад. Массивные кожаные диваны известных брендов, тяжелые лампы, тяжелые статуи в виде чернокожих рабов, поддерживающих тяжелые мраморные светильники — все это выглядит, конечно, немного китчевато, однако нельзя было не заметить присутствие жажды обладания, наличие денег и желания выставить все это напоказ.
Мое второе воспоминание связано не с тем, что сказал мне Ле Пен в 1983 году, поскольку я все это уже забыл, а с моим собственным замешательством в конце нашего интервью. Национальный фронт до определенного времени был всего лишь маргинальной организацией с микроскопическими электоральными результатами — не столько партия, на самом деле, столько кучка фашистских подонков. Основу партии, сторонников которой при весьма щедрой оценке можно было насчитать несколько сотен, составляли бывшие члены дивизии «Шарлемань» — французского подразделения Ваффен СС во время Второй мировой войны, — а также бывшие члены Секретной вооруженной организации (OAS), входившие в состав этой фашистской военной организации, созданной для борьбы против независимого Алжира. К ним примыкали некоторые молодые студенты, фанаты, испытывавшие ностальгию по эпохе нацистского правления. Сам Ле Пен был экзотической фигурой — он был мастером по созданию антимигрантских, основанных на ненависти настроений в обществе, носил черную повязку, закрывавшую один глаз, а еще был известен тем, что участвовал в составе Иностранного легиона в войне в Алжире и применял там пытки. Но как политика его в то время никто серьезно не воспринимал.
Однако осенью 1983 года в небольшом городке Дре (Dreux), расположенном в 50 километрах от Парижа, кандидат его партии произвел сенсацию и получил 17% голосов в первом раунде муниципальных выборов, а затем, образовав коалицию с Объединением в защиту республики (RPR), с демократической правой партией того времени, одержал в нем победу. Я оказался как раз в Дре в тот вечер, когда стали известны результате выборов, и стал свидетелем настоящей психодрамы, продемонстрированной побежденным социалистическим кандидатом — он был весь в слезах, а толпа его поклонников вынесла его на улицу и едва не задушила во время импровизированной демонстрации с выкрикиванием лозунгов против «нацизма». Будучи сотрудником редакции выходившего два раза в неделю журнала Sans Frontiers, я в то время занимался проблемами неблагополучных пригородов Парижа и боролся за права мигрантов. В то время у меня не было никаких сомнений в том, что эта победа, поразившая всех как гром среди ясного неба и привлекшая к себе внимание всех политических комментаторов в стране, в действительности была свидетельством возрождения фашизма во Франции. Вот так я оказался первым журналистом, взявшим интервью у Ле Пена.
Отсюда и серьезное замешательство в моей голове. Ведь в течение большей части моей двухчасовой беседы с Ле Пеном я старался сохранить то, что считал моим моральным чувством, а также моими твердыми политическими убеждениями. Я сопротивлялся брутальной энергии Ле Пена, которая мне нравилась, его бесцеремонному юмору, которым я наслаждался, его анархическому таланту по части провокаций, и даже его веселости — не говоря уже о качестве его французского языка, что свидетельствовало о такой литературной культуре, которая была недоступна многим известным мне политическим фигурам. Другими словами, его человеческие качества не вписывались в ту мою категорию, где он был представлен как политик.
Сегодня часто происходит так, что токсичный яд для простых граждан становится нектаром для журналистов. Ле Пен был моим первым «злодеем». Хотя в свои 23 года я был слишком молод, чтобы понять это, его привлекательность в моих глазах была частично связана с моими собственными литературными представлениями о незаурядных натурах — или причиной было естественное чувство во мне, которое литература помогала мне усмирить. Но, как я думаю, это было еще и продуктом чего-то иного: совершенно очевидно, что в нем было значительно больше содержания, чем в том плоском и карикатурном представлении, которое имели о нем и о его движении благонамеренные левые (bien pensant), включая меня самого. Там существовала его реальность. Там была французская история, одной из вариацией которой был он, а другой — я. Находиться в одном комнате с ним означало иметь дело с плотской толщей коллективной памяти, столкнувшись с которой моральные суждения, если они не будут подкреплены серьезными знаниями и опытом, очень легко превращаются в клише и в превратное представление. А это превратное представление, поскольку оно делало реальность того, кем он был, еще более неожиданной, делала и его самого намного более интересным — и намного более обольстительным.
Конечно, сегодня, когда Национальный фронт занимает центральное место во французской политике, выборы в Дре воспринимаются либо как предупреждение, либо как шутка. После того, как Жан-Мари Ле Пен, которому сейчас 86 лет, отошел от дел, а его дочь возглавила партию в 2011 году, Национальный фронт стал первой партией Франции, а если экономический кризис будет углубляться в течение следующих нескольких лет — а именно так считают многие эксперты, — то победа Фронта на президентских выборах 2017 года начинает выглядеть вполне вероятной (По данным проведенного в июле этого года опроса общественного мнения, если бы выборы были проведены сейчас, то Марин Ле Пен одержала бы на них победу, набрав 26% голосов, тогда как бывший президент Николя Саркози получил бы 25%, а нынешний президент Франсуа Олланд, представляющий Социалистическую партию, мог бы рассчитывать всего на 17% голосов). Даже (все еще возможное) поражение будет выглядеть для нее не так уж плохо. И кто бы ни проиграл ей в первом туре, этот политик будет выведен из игры на долгое время, а поскольку Марин Ле Пен проиграла бы с небольшим разрывом, она бы сразу стала де-факто единственным серьезным оппозиционным лидером. И это дало бы ей возможность занять выгодную позицию на президентских выборах в 2022 году.
Марин, как ее называют коллеги по Национальному фронту, на самом деле, видит себя в качестве лидера Франции. Она сидела за своим столом, глубоко погрузившись в кресло и скрестив руки. Либо она размышляла над тем, как ответить на мой вопрос («Если бы вас избрали завтра, каковы были бы основные направления вашей политики на Ближнем Востоке?), либо наслаждалась перспективой своей будущей победы, но в любом случае было очевидно, что в 40 лет бывают вещи и похуже, чем перспектива стать первой женщиной-президентом Франции. У нее светлые волосы, она высокая, предпочитает носить жакет и в реальной жизни она меньше похожа на своего отца, чем на экране телевизора. Массивные силуэт и тяжелое лицо, на самом деле, похожи, однако эти мужские черты смягчены почти нежным светом ее глаз в то время, когда она говорит. Ее улыбка — это улыбка женщины, которая ищет общества достойных мужчин или, возможно, их признания и не пытается их соблазнить. Даже когда у нее случаются вспышки гнева по поводу того, что она называет «системой» — а случаются они почти каждую минуту, — в ее вербальном неистовстве нет ничего из того, что отталкивало меня и забавляло в ее отце.
«Франция, — ответила она категорично и торжественно, — всегда занимала сбалансированную позицию, которая позволяла ей в столь многочисленных конфликтах быть голосом мира. Я намерена поддерживать это. Де Голль выступал за многополярный мир. Как вам известно, в этом состоит и моя позиция». Я обратил ее внимание на то, что де Голль, на самом деле, никогда не использовал эту формулу. «Он говорил о неприсоединившихся странах, — быстро отреагировала она, — то же самое отличие».
Ну не совсем: неприсоединение было старой теорией времен холодной войны, предназначенной для держав среднего уровня, которые пытались найти третий путь за рамками того, что предлагали Советский Союз и Соединенные Штаты. Но насколько Марин Ле Пен осознает то, что рамки холодной войны больше не существуют? Ее речь звучит как лоскутное одеяло, состоящее из ностальгии по де Голлю с некоторыми чертами коммунизма, а это были две политические силы ушедшей эпохи, когда французские лидеры могли заимствовать элементы и того, и другого. Как и голлисты, например, она считает, что Франция должна выйти из НАТО, и, как коммунисты, она полагает, что «Россия является важной державой, которой Соединенные Штаты навязали холодную войну». В Сирии «мы сделали неверный вывод», — сказала она. — Там мы встали на сторону фундаменталистов«. Она поддерживает диктатуру Асада — во имя секуляризации и реал-политики, то есть как раз во имя тех ценностей, которые разделяли и коммунисты, и голлисты.
Что касается Соединенных Штатов, то Ле Пен была предсказуемо настроена весьма жестко. Она считает, что настроена умеренно антиамерикански — потому что американцы, по ее мнению, — это те люди, которые «заявляют о том, что есть хорошо и что есть плохо только в соответствии со своими собственными интересами. И никогда они не делают это с точки зрения морального чувства! Но я не осуждаю их, — добавляет она. — Я обвиняю нас за то, что мы не оказываем сопротивления».
Три вещи следует здесь отметить как подтекст. Во-первых, нужно сказать, что Марин и ее советник по внешней политике Эмерик Шопрад (Aymeric Chauprade) много времени проводят в России, а внутри националистической галактики этого континента, они отнюдь не одиноки. В мае этого года, например, Москва в Вене поддержала европейскую встречу в верхах, в которой приняли бы участие наиболее националистические и ксенофобские партии европейского континента, включая Национальный фронт. Во-вторых, Фредерик Шатийон (Frédéric Chatillon), один из старых друзей Марин Ле Пен и советник Национального фронта в области политической коммуникации, также занимается «продвижением сирийских государственных институтов во Франции» и имеет непосредственное отношение в осуществленной в 2010 году поездке (в Сирию) антисемитского комедийного актера Дьедонне (Dieudonné) и его национал-социалистического идеологического наставника (maître à penser ) Алена Сораля (Alain Soral).
Мое третье замечание имеет отношение к Шопраду, о котором «Марин» говорит как о весьма вероятном министре иностранных дел. «Официальная версия, представленная властями Соединенных Штатов относительно событий 11 сентября (2001 года), не является удовлетворительной, — сказал он в беседе со мной. — Я считаю, что исламский фундаментализм используется или даже был создан тайной силой, глубинным государством, скрытым внутри американского государства». Шопрад никогда не называет эту силу еврейской. Но когда его во Франции начали критиковать и обвинять в защите теории заговоров, (после выхода в свет его книги, посвященной этому предмету, и потери в результате преподавательской работы в престижной Военной школе (Ecole Militaire), он, действительно, назвал «сионистов» среди тех таинственных людей, которые пытаются ослабить его позиции.
После прихода к власти Марин Ле Пен намерена восстановить величие Франции. Однако мешают ей две проблемы. Одной из них, по мнению большинства политических аналитиков, является евро — Национальный фронт хочет выйти из еврозоны и вернуться к франку, однако французы в настоящее время еще не находятся в отчаянном положении или не так смелы для того, чтобы попытаться сделать это именно сейчас. Вторая проблема, по крайней мере так думают руководители Национального фронта, это евреи.
Причина этого, на первый взгляд, вызывает недоумение. Примерно 600 000 человек, входящих в еврейскую общину Франции — мы имеем в виду просто общее количество евреев в стране — и составляющих не более 0,7% ее населения, вряд ли можно считать электоральной угрозой. Однако, начиная с 2000 года, вторая интифада на Ближнем Востоке, а также события 11 сентября (2001) года в Нью-Йорке предоставили Национальному фронту фантастическую возможность возродить старую, направленную против мигрантов риторику 1970-х и 1980-х годов и использовать ее в борьбе республики против исламизма и террора. В 2002 году Жан-Мари Ле Пен одержал победу в первом туре президентских выборов и смог бросить вызов тогдашнему президенту Жаку Шираку, используя именно эту стратегию.
Сегодня вместе с Манюэлем Вальсом (Manuel Valls) слева от себя Марин Ле Пен выступает как наиболее жесткий и наиболее решительный лидер в этой борьбе, а также как самый искренний. По вопросу о секуляризации она занимает твердую позицию. Она неоднократно выступала с осуждением «исламского фашизма», и сложно — если вы не обращаете внимание на опасные подземные течения, формирующие эту Партию, — не согласиться с большей частью того, что она говорит по этой теме. А еще сложнее сделать это, если вы еврей — посмотрите, например, на политику социалистов в Рубе (Roubaix), — или (возьмем шире) если вы встревожены смесью компромиссов и трусости у левых в отношении исламского вопроса во Франции. Действительно с начала 2000-х годов некоторые французские евреи смотрят на Национальный фронт как на возможный дом, и получить приличную долю голосов еврейских избирателей не составляет для него никакого труда. Так зачем тогда вся эта шумиха по поводу темных заговоров?
Но именно в этом месте рациональное мышление покидает сцену, и ее место занимает коллективная память. С того момента, как Марин Ле Пен взяла в свои руки бразды правления, она ощущает необходимость проведения в Партии кампании по очищению своих рядов. Она известна в Франции как кампания по «де-демонизации» Национального фронта, и все это немного напоминает Майкла Корлеоне, пытающегося порвать со своим прошлым и встать на путь истинный. Все именно так и происходит: смысл этой инициативы состоит в очищении Фронта от любых «подозрений в экстремизме» для того, чтобы, совершив мутацию, отойти от фашистского мрака и вступить в сферу полной легитимности демократических институтов. И в какой-то момент реализации этого процесса, по мнению Марин Ле Пен или некоторых ее советников, евреи стали арбитрами происходящей метаморфозы.
В результате в течение последних нескольких месяцев наблюдение за происходящими процессами доставляет большое удовольствие по причине возникающих парадоксальных эффектов. 24 мая, в день, когда произошли убийства в Еврейском музее в Брюсселе, Марин Ле Пен выступила с резким заявлением. «Приняло ли это правительство необходимые меры, сопоставимые с грозящей нам опасностью? Нам говорят, что тысячи людей направились в Сирию. А какое их число вернулось, сколько из них готовы действовать? Я думаю, что правительство сегодня не способно защитить французский народ от тех опасностей, которые ему угрожают. Потому что правительство не хочет дать оценку этому зеленому фашизму, против которого я уже давно выступаю». Она также была единственным французским политиком, прямо заявившем о своей солидарности с «нашими еврейскими соотечественниками».
Однако в то же самое время она нашла возможным без видимой связи подвергнуть резкой атаке Совет еврейских организаций Франции (Council of French Jewish Organizations), который, по ее мнению, несет ответственность за попытки «манипулирования» еврейским общественным мнением. Что она имела в виду? «В адрес Национального фронта звучат обвинения в антисемитизме, — сказала она в беседе со мной, — и это совершенно не соответствует той реальной опасности, которая возникает в результате массовой миграции и взлета исламизма. И здесь возникают проблемы в связи с той игрой, которую сегодня ведут еврейские организации во Франции».
Каким образом, спросил я? Разве французские еврейские организации не осуждают исламизм? «Нет», — прокричала она в ответ (и напрасно). — "Абсолютно нет! Это абсолютно не соответствует действительности! Ислам в целом вообще не представляет для них никаких проблем! Возможно, это восьмая проблема по счету, но не более того. Еврейские организации не хотят видеть реальной опасности, они только нападают на нас, и делается это на основе политического расчета. Они являются друзьями социалистов, они дружат с правыми, они очень политизированы. Они... коммюнотаристы (communautaristes), — добавила она, не замечая в своих словах никакого противоречия и используя наиболее непереводимый термин из арсенала современной политической борьбы во Франции.
«Что вы имеете в виду?, — спросил я (а сам подумал в тот момент о Николь Ярдени (Nicole Yardeni), о депутате городского совета Тулузы, а также о том ужасе, через которой она была вынуждена пройти после убийства в школе Ozar-Hatorah). «Ну, они защищают свои частные интересы!», — ответила Ле Пен. Тогда я спросил, а что в этом плохого? "Я признаю только одно сообщество — национальное. Республика едина, и ее нельзя поделить: так записано в Конституции. Это означает, что Республика не может основывать свои действия на критериях местного сообщества. Она не может этого принять. И это в полной мере относится как к Совету еврейских организаций, так и к мусульманским объединениям. «То есть, евреи не должны иметь никакого представительства во Франции? спросил я. «Это невозможно, — ответила она твердо и раздраженно. — Обеспечение представительства означает, что существует конфликт интересов внутри населения Франции, а это недопустимо».
Давайте теперь пару секунд поразмышляем по поводу этого раздражения. Совет еврейских организаций Франции далек от того, чтобы быть сепаратистским институтом, и он был задуман Наполеоном в рамках усилий, направленных на модернизацию государства после эмансипации евреев во время Французской революции. Эта эмансипация, на самом деле, была первой такого рода в Европе, и ее воздействие ощущалось на всех континентах. В 19-ом столетии она помогла вывести евреев из гетто, она усилила немецкое еврейское просвещение известное как Хаскала (Haskala), и в этом смысле она была непосредственным источником энергии для создания секулярного еврейского мира в Европе, просуществовавшего до Гитлера. Когда литературный критик Джордж Стайнер (George Steiner) говорит о «электрической дуге в головах людей, связавшей открытие ворот гетто с помощью Французской революции и наполеоновской империи с нацистской катастрофой», то он именно это и имеет в виду. Поэтому будет ли преувеличением мысль о том, что существующая в современной Франции антисемитская одержимость имеет какое-то отношение к этому особому и революционному заряду, который в ней содержится? И какой свет все это проливает на раздражение Марин Ле Пен?
7 июня 2014 года, спустя неделю после убийства в Еврейском музее в Брюсселе, Жан-Мари Ле Пен разместил на сайте Национального фронта видео, в котором он сделал то, что было воспринято как антисемитская шутка. Комментируя заявления, сделанные различными деятелями культуры Франции, выступившими против него — одним из них был еврей, — основатель Партии сказал: «Мы таких напечем целую пачку», и это омерзительная игра слов, поскольку он использовал слово «пачка» (fournée), первый слог которого означат «печка» (four). Для всех, кто следил за деятельностью Ле Пена, «шутка» о том, что он направит своих оппонентов в печь, напоминает его предыдущую шутку, сделанную несколько лет назад по поводу депутата по имени Дюрафур (Durafour), которому Ле Пен присвоил кличку «крематорий».
Такого рода глупые шутки являются обычными трюками Ле Пена, который является крестным отцом одного из сыновей Дьедонне (Dieudonne), и они незамедлительно получают отклик в услужливых средств массовой информации. Однако на этот раз реакция оказалась неожиданной. «Это отвратительно, — подчеркнул Луи Алио (Louis Aliot), соратник Ле Пена и второе лицо в партии (или один из нескольких вторых номеров, что мы в ближайшее время сможем увидеть). Что касается самой Марин, то она сказала так: Хотя ее отец не является — и никогда не был — антисемитом, ему не следует давать повод для неверной политической интерпретации. Поэтому он совершил «политическую ошибку», за которую он должен понести наказание. В результате Ле Пен «почетный пожизненный председатель» Партии был лишен права распространять свои видео на веб-сайте Национального фронта. Это вызвало полемику между отцом и дочерью, в центре которой находится антисемитский вопрос.
В беседе со мной она сказала: «Ну, ситуация успокоилась в том, что касается Ле Пена и меня». (Она всегда называет отца по фамилии). «Я сказала, что хотела сказать, и я была разумной и совершено последовательной в изложении моей позиции. Мне, как никому другому, известно, что Ле Пен не является антисемитом. Если серьезно проследить его жизнь... человек, который воевал вместе с израильтянами в 56 году! Он много раз пытался улучшить отношения партии с еврейским сообществом, хотя мне и не нравится этот термин. Вспомните, к примеру, о его поездке в Соединенные Штаты на Всемирный еврейский конгресс в 1986 году. А спустя год он сделал это неудачное заявление по поводу того, что Шоа является лишь “деталью” истории. И с того времени позиции расходятся. Однако все это результат недопонимания. Я написала об этом представителям Конгресса. Но они не хотят с нами разговаривать».
Какая здесь часть политических калькуляций, основанных на ложном представлении — или на фантазии — о том, что Национальный фронт нуждается в евреях для собственной легитимации, а какая — по-девичьи искренняя реакция? Я не могу ответить на этот вопрос, как не могу подтвердить или опровергнуть утверждение о том, что Ле Пен «воевал вместе с израильтянами». Однако зафиксированным фактом можно считать, что одновременно с высказанными в Национальном ассамблее антисемитскими по своему характеру нападками против тогдашнего премьер-министра еврейского происхождения Пьера Мендес-Франса, Ле Пен публично высказывал свое восхищение Армией обороны Израиля в ходе войны против Египта. Спустя девять лет, во время Шестидневной войны, Ксавье Валла (Xavier Vallat), фанатично настроенный антисемит и бывший глава Генерального комиссариата по еврейским вопросам во время оккупации, человек, ответственный за принятие антисемитских законов коллаборационистского режима Виши, выказывал абсолютно такое же чувство восхищения.
Так что же все это значит? И как французские евреи должны относиться к этой запутанной ситуации, когда они сталкиваются с лабиринтами французских противоречий? Мы живем в пост-гитлеровском мире — или, в любом случае, в пост-гитлеровской Европе, где такие слова как антисемитизм могут быть услышаны только в связи с лагерями смерти. Но нет ли тут более глубокого смысла, в стране, где в период с начала Французской революции до дела Дрейфуса и Второй мировой войны, то, что когда-то называлось «еврейским вопросом», является столь важным для ее идентичности?
Спустя около двух недель после моей встречи с Марин Ле Пен пришла новость о том, что Мехди Неммуш (Mehdi Nemmouche), предполагаемый убийца в брюссельском Еврейском музее, получил отказ на поданную им апелляцию и был, наконец, передан Бельгии, где он должен будет предстать перед судом. Были названы также имена его бельгийских адвокатов — Анри Лаке (Henri Laquay) и Себастьен Куртуа (Sébastien Courtoy). Среди бывших клиентов первого из них был Бельгийский исламский центр (он был привлечен к ответственности за сделанное его представителями сравнение премьер-министра Израиля Биньямина Нетаньяху с Гитлером), небольшая группа бельгийских участников сирийского джихада, а также организатор антисемитского конгресса, запланированного правым бельгийским депутатом Лораном Луи (Laurent Louis). Фамилия второго из адвокатов фигурирует в списке сторонников Жан-Мари Ле Пена в ходе президентских выборов 2007 года. Оба они были также адвокатами Дьедонне и получили от него по статуэтке «золотой кнель» (golden quenelle).
