Соглашаться с властью

В истории литературы можно встретить множество примеров того, как писатель занимает сторону облеченного властью, отдавая приоритет интересам, а не принципам. И здесь даже можно наблюдать определенную закономерность: все, чья позиция варьировалась в зависимости от пожеланий власти, были, как правило, весьма посредственными писателями.

Однако знает история и случаи, когда репрессивные, фашистские режимы и тираны, считающие, что они спасут мир, пользовались явной или скрытой поддержкой убедительных поэтов и писателей, имевших огромное влияние на нас. Те из них, что были на стороне фашистов, — в частности, Эзра Паунд (Ezra Pound) или Луи-Фердинанд Селин (Louis-Ferdinand Celine) — поставили перед нами следующий вопрос: как автор гениальных произведений может поддерживать диктатора?

Но избежать ловушек политики были не в силах не только литераторы, но и философы. Например, Аристотель поддерживал рабство. Некоторые тезисы Канта учащиеся американского университета сегодня могут посчитать «расистскими». Но, пожалуй, ярчайший пример фашистских наклонностей демонстрирует немецкий философ Мартин Хайдеггер (Martin Heidegger). Данный вопрос вновь приобретает свою актуальность в связи с его недавно опубликованной работой «Черные тетради» (Schwarze Hefte). Как известно, в начале 1930-х годов Хайдеггер был сияющей звездой на небосклоне немецкой философии. Во время правления Гитлера он был избран ректором и присоединился к Национал-социалистической немецкой рабочей партии. В своем знаменитом выступлении перед студентами он отозвался о «фюрере» как о «будущем Германии». Спустя год Хайдеггер подал в отставку, но на публике он никогда не выражал своего сожаления по этому поводу. Слова «это была крупнейшая глупость в моей жизни» блуждали лишь на уровне слухов и легенд. Если читать дневники философа, которые тот вел и после 1934 года, можно утверждать, что его политические представления не так уж изменились. Очевидно, иллюзию, которой он жил, философ пронес через всю свою жизнь. Как столь блестящий ум, создавший «Бытие и время», мог идти за таким диктатором, как Гитлер? Чтобы объяснить фашистские симпатии Хайдеггера, его ученица Ханна Арендт (Hanna Arendt) приводила пример Фалеса — философа, который, однажды наблюдая за звездами, не заметил, что стоит на краю ямы.

Как показывает история, отношения непревзойденных мастеров слова и власти были достаточно сложными. Например, «султан поэзии» Баки Эфенди (Baki Efendi) жаждал получить титул шейха аль-ислама (титул высшего должностного лица по вопросам ислама в ряде исламских государств — прим.пер.). В диванной литературе было множество «поэтов-чиновников». Республика, можно сказать, подарила нашей литературе почти целое поколение таких авторов. Очень многие из них — от Яхьи Кемаля (Yahya Kemal) до Ахмета Танпынара (Ahmet Tanpınar) — пытались влиять на культурную политику правительства, действия которого они не одобряли.

Если литератор находится в тесном контакте с властью для какой-либо определенной цели, это уже проблема. Но куда более важным является вопрос о том, с какой властью и в каких отношениях он состоит. В частности, китайского романиста Мо Яня (Mo Yan), получившего два года назад Нобелевскую премию, неоднократно критиковали за то, что он является «государственным писателем». В свое оправдание он отмечал, что просто обязан быть таковым, чтобы обличать проблемы, существующие в его стране.

На мой взгляд, необходимо различать две группы литераторов, которые следуют за «властным авторитетом»: это «проблемные гении», действительно верящие в то, что фашистская идеология спасет мир (Маринетти, Паунд и т.д.), и все, кто, заняв позицию на стороне силы, просто рассчитывает получить выгоду, что бы ни случилось.

Многие годы назад Джордж Оруэлл (George Orwell) писал о том, что мы перешли от века критики к эпохе причастности. Но защита репрессивной политики власти со спорной нравственной позицией — это стыд, который нельзя объяснить только причастностью. И свое «соглашательство с властью» современные тиражные писатели (в Турции, России, Китае) все чаще пытаются оправдать не идеологией, а беспокойством о собственной профессиональной карьере. То же самое вот уже на протяжении некоторого времени в нашей стране мы наблюдаем на примере судов: то, что называется «судебным разбирательством», не имеет ничего общего с правовой идеологией, а сводится к дележу интересов.

В журнале The New Yorker на прошлой неделе был дан блестящий портрет российской писательницы Людмилы Улицкой. Романистка, произведения которой на турецком языке по тем или иным причинам, наверное, никто и не вспомнит, обладает уникальной идентичностью, в которой сливаются читатель, переживший советский период репрессий, и один из самых читаемых авторов страны нынешнего периода. Вопрос заключается в том, чтобы, как и в период советской диктатуры, выстоять против угнетений дня сегодняшнего.

В одном определении литературной деятельности говорится о таких универсальных ценностях, как справедливость и равенство. Разве можно поставить в один ряд таких писателей, как Улицкая, и тех, кто, дождавшись «извинений», соглашается с властью, создает чтиво в виде своих мемуаров и окончательно утрачивает этическую основу?

Иногда ваша «позиция» важнее того, что вы написали.