Лине Данэм повезло: в отличие от нее Джош Грейвенс оказался в списке сексуальных преступников из-за того, что неподобающим образом трогал свою сестру

Как и многие в последнее время, Джош Грейвенс (Josh Gravens) написал открытое письмо Лине Данэм (Lena Dunham). В нем говорится: «Многие дети по всей стране делали то же самое, что делали вы». Но это было написано не в оправдание детских поступков Данэм как невинного исследования мира. Далее Грейвенс пишет: «Девятилетний ребенок из Южной Каролины пожизненно включен в список сексуальных преступников, и он также должен носить следящее устройство GPS, куда бы ни пошел. На самом деле, во многих штатах нет минимального возрастного порога для включения в список сексуальных правонарушителей. Меня самого поставили на учет в Техасе за мой поступок в 12-летнем возрасте. Я дважды потрогал свою восьмилетнюю сестру».

Знаете, у Грейвенса были основания для такого заявления, которое по своему смыслу не имеет почти никакого отношения к обычным сексуальным играм детства. «Я рад, что на вас в детстве не наклеили ярлык сексуальной преступницы, — написал он. — К сожалению, сегодня очень многих людей ставят на учет за те самые поступки, которые вы описываете в своей книге». На самом деле, Грейвенса лишь недавно, в 25-летнем возрасте, исключили из списка лиц, совершивших сексуальные правонарушения. Сделано это было после того, как в Texas Observer появилась отличная статья о нем, а сам он подал ходатайство судье. Этот отец четверых детей до сих пор имеет судимость. Дело в том, что Грейвенса не просто включили в список — его в 13-летнем возрасте на три с половиной года посадили в тюрьму, а потом он четыре года находился на режиме условно-досрочного освобождения. Грейвенс, которому было очень трудно найти работу, находясь в списке сексуальных преступников, стал активистом и проводит кампанию против включения детей в реестр сексуальных правонарушителей.

Я побеседовала с этим техасцем о том, как он сидел в тюрьме, как ему живется после снятия с учета, и насколько трудно ему рассказывать детям о своем прошлом.

Давайте начнем с самого трудного вопроса. Можете ли вы рассказать мне, что произошло между вами и вашей сестрой?

Джош Грейвенс: Тем летом мне было 12 лет, это был 1999 год. Мама оставляла меня с двумя младшими сестрами дома, и за лето я как минимум пару раз трогал свою сестру за — я говорил «вагину», но потом узнал, что это не то слово. Но в любом случае, я трогал ее неподобающим образом, мягко говоря. Это всплыло немного позже, в январе 2000 года. На следующий день меня арестовали.

Как вы ее трогали? Было ли какое-то проникновение?

Нет, никакого проникновения.

А вы знаете, что тогда сказала маме ваша сестра?

Нет. Мне известно лишь, что она сказала, что я трогал ее, а когда пришли люди из органов опеки, она показывала на кукле, как я ее трогал. Когда ее спрашивали, она находилась со специалистом, а я с родителями был в противоположном конце дома. Меня, маму и отца заместитель шерифа запер в комнате на замок.

Что именно сделала ваша мама, когда сестра рассказала ей о случившемся?

Моя мама была очень набожной, поэтому сама мысль о том, что я сделал что-то сексуальное, заставила ее думать примерно так: «Сына надо спасать». Это может показаться какой-то крайностью, но семья у нас протестантская, консервативная. Она попыталась позвонить в организацию Focus on the Family (общественная христианская организация, занимающаяся вопросами воспитания и семьи — прим. пер.), связанную с доктором Джеймсом Добсоном (James Dobson), однако эти люди передали всю информацию в службу опеки и попечительства. Мама первым делом подумала, что это грех. Нет нужды говорить о том, что я человек совершенно нерелигиозный.

Она не ожидала вмешательства властей, она искала духовного наставления?

Да. Она не ожидала, что меня посадят в тюрьму.

Каково это было — сесть за решетку на три с половиной года в таком юном возрасте?

Это было интересное время. Учили меня дома, и поэтому, попав в тюрьму, я впервые начал получать настоящее образование. В этом было определенное преимущество, но дети не должны расти в тюрьме. Меня подвергли терапии для сексуальных преступников, и это были мои самые первые занятия в классе. Там были дети в возрасте от 10 до 14 лет. В первом классе мы узнали, что такое оральный и анальный секс, что такое куннилингус. Все это было очень далеко от того, что мы совершили. Нам приходилось показывать на других, что мы делали, а наставник в это время наблюдал.

Как вы это показывали?

Ну, мы делали вид, будто трогаем другого человека так, как это было. Некоторые дети вступали в половые отношения с братьями и сестрами, и им приходилось изображать этот процесс прямо на полу в классе. Это было какое-то безумие. Казалось, что охранники-мужчины находятся там, чтобы бить нас, а охранницы-женщины — чтобы заниматься с нами сексом. Я знаю, что это звучит как обобщение, и там были по-настоящему хорошие сотрудники, но именно такое впечатление у меня возникло и закрепилось в те годы. Я жил в общежитии для сексуальных преступников, и нас так и называли — «сексуальные преступники». Люди не хотели работать в «общежитии насильников», как они его называли. Скажу так: самый положительный момент заключался в том, что я мог читать и читать все дни напролет, потому что большую часть времени мы проводили в одиночных камерах.

Это были настоящие камеры, с решетками?

Да. Двойные заборы, колючая проволока наверху. Там были команды полицейского спецназа. Один раз мы устроили «бунт», брызгаясь яблочным соком и бросаясь едой — так они в ответ применили перечный и слезоточивый газ, и прибыл спецназ со щитами.

Вас сняли с учета совсем недавно, верно?

Меня исключили из публичного списка, но я остался в конфиденциальном списке. У малолеток есть такой подводный камень. Мне кажется, мы должны полностью избавиться от такого учета для детей. Из-за такого конфиденциального учета ты все равно связан с правоохранительными органами, но правоохранительные органы — не  то место, где можно найти логику и рассудительность, когда речь идет о преступлениях сексуального характера. Они просто не готовы этим заниматься. Они обращаются с детьми как со взрослыми, и это вопиющее явление.

Как изменилась ваша жизнь после исключения из публичного списка?

Теперь я могу говорить людям: «Нет, на учете я не состою». Так что это немного помогает. Но вообще-то я не скрываю свою историю.

Как теперь складываются ваши отношения с сестрой?

Ну, мы обычные взрослые родственники. Оглядываясь назад, я думаю о том, что для нее было самым болезненным. Она этого не скрывает и говорит, что больнее всего для нее было то, что меня вырвали из дома. Внезапно оказалось, что она в этом виновата, так как обо всем рассказала. Мне кажется, надо откровенно говорить об одной вещи. Наши законы о сексуальных преступлениях устроены таким образом, что люди, которые хотели бы заявить о правонарушениях, не могут этого делать. Мы знаем, что в 80-90% подобных случаев преступления такого рода совершаются дома, и обычно родственниками. Если обращаться за помощью и во всеуслышание заявлять о таких вещах, у семьи возникают огромные трудности. Например, когда я вернулся домой, я был в публичном списке и на учете, а поэтому наш дом был домом сексуального преступника. Все это распространялось и на моих сестер. Это одно последствие.

У Human Rights Watch есть великолепный фильм, где они берут интервью у отца, у которого двух сыновей поставили на учет после инцидента с их маленькой сестрой. Там рассказывается, как к их дому приходили люди, чтобы устроить самосуд, как они бросили в окно коктейль Молотова, и так получилось, что бросили они его в комнату сестры. Учет — это не воспитательный инструмент, он не помогает снизить количество посягательств сексуального характера, он вообще никак не помогает. Он просто превращает дом в осажденную крепость и в каторжную тюрьму.

Ваша сестра в 18-летнем возрасте обратилась в суд с заявлением о снятии вас с учета.

Да, так оно и было.

Она считает случившееся растлением?

Хороший вопрос. Не думаю. Мы в таком ключе никогда не говорили об этом. Когда я вернулся домой, она обрадовалась больше всех. Конечно, я считаю, что этого не должно было случиться, это точно. Но я рос в Техасе. Не просто в Техасе; я рос в доме, где Библию учили наизусть, где мастурбация была грехом. Поэтому происходящее в стране, и особенно в южных штатах, где существует воспитательная программа полного воздержания, это действительно ужасно, потому что мы не говорим открыто о границах, и у нас нет правильного представления о сексе. Секс — это постыдная вещь, а поэтому мы все скрываем. А происходит это часто, гораздо чаще, чем мы хотели бы признать. Это происходит в семье, происходит с родственниками, с друзьями из соседнего двора. Тщательно скрываемые поступки, такие как обмен СМС-сообщениями сексуального характера, являются незаконными, особенно если один из участников не достиг определенного возраста. Я знаю случай, произошедший здесь, в Техасе, когда двое 12-летних детей занимались сексом, и их обоих поставили на учет. То есть они стали жертвами друг друга. Детскую сексуальность мы занесли в разряд преступлений. Да, некоторым детям не следует заниматься тем, чем они занимаются. Но, наверное, у них нет необходимых инструментов, знаний, и они недостаточно зрелые, чтобы контролировать свои поступки и принимать верные решения.

Мы сотни лет просто ужасно относимся к сексу, будь то дискриминация против ЛГБТ или что-то там еще. У нас в стране не ведется откровенных разговоров о сексуальности, и к сожалению, учет является одним из самых мрачных примеров такого нежелания начать дискуссию.

Как вы думаете, какой должна была быть адекватная реакция на ваш поступок в том возрасте?

Я вовсе не против терапии. В моем случае со мной достаточно было поговорить и установить границы. Провести со мной беседу в присутствии сестры и родителей. Семьи должны понимать, что нельзя оставлять мальчиков в качестве сиделок и нянек. Очень часто многие люди говорят: «Ну, уж мой-то сын никогда этого не сделает». Но это не так, и в этом суть проблемы. Я бы сказал, что нужно нечто вроде коррекции на дому. Не думаю, что к этим делам следует привлекать суды. Мы видим, что, когда вмешивается суд, когда детей забирают из дому, на жертве это отражается сильнее, нежели само сексуальное посягательство, если это можно так назвать.

Гораздо позднее вы признавались, что в детстве с вами совершали развратные действия. Вы можете об этом рассказать?

Когда я был совсем ребенком, в возрасте от девяти до 11 лет, у нас в районе были ребята постарше, которые многое делали со мной, многое, чего я не всегда понимал и не воспринимал как развратные действия. Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что так оно и было. Это были развратные действия. С другой стороны, кое-что из этого доставляло мне удовольствие. Я никому не рассказывал об этих ребятах, и не стал бы рассказывать. Думаю, это не пошло бы на пользу никому. Просто в список внесли бы еще две или три фамилии.

Этот опыт как-то повлиял на ваши действия в отношении сестры?

Думаю, в тот момент я начал осознавать, что такое секс и сексуальность. С родителями я не мог об этом говорить. На самом деле, у меня были вполне серьезные вопросы о моей сексуальности. В то время со мной как раз совершали развратные действия, а мама вдруг решила поговорить со мной о порочности гомосексуализма. Я спросил, что такое гомосексуализм, и мама ответила: «Ну, это когда ты должен целоваться с кем-то». Так уж получилось, что этим «кем-то» был один из мальчишек, с которыми я общался. В тот момент я понял, что, если расскажу об этом маме, она меня возненавидит, и Бог меня возненавидит, и поэтому я отправлюсь в ад. Воспитание в нашем доме было не самым лучшим.

В чем разница между несовершеннолетним, который экспериментирует с сексом, и который проявляет сексуальную агрессивность?

Ну, наверное, это вопрос не по адресу, и я не могу дать квалифицированный ответ. Но мнение на сей счет у меня все-таки есть. Находясь в тюрьме, я видел, что почти все делали то же самое, что и я. Но я видел людей, которые делали нечто большее, вступали в половую связь и так далее. Многие из них занимались сексом долгое время. Я знал одного мальчишку, который занимался сексом с пяти лет. Я бы не стал называть таких людей агрессивными. Однако то, что они делали, не было нормой для большинства остальных людей. По правде говоря, я не думаю, что наша система уголовного правосудия правильно реагирует на тех, чьи действия наносят наибольший вред. К сожалению, у нас в стране очень слабое представление о здоровой психике. Казалось бы, мы должны тратить деньги, время и ресурсы на изучение педофилии. А мы вместо этого тратим деньги, время и ресурсы на онлайновые постановки.

Вы явно стали активистом в этой области. Что бы вы хотели сказать людям, какой сигнал подать?

Я надеюсь, когда-нибудь наша страна скажет: «Знаете что, если тебе нет 18 лет, мы не будем ставить тебя на учет и вносить в списки. Этим не должны заниматься правоохранительные органы». Терапия для сексуальных правонарушителей — анекдот. Это превратилось в частный бизнес, который бурно развивается. Это ничем не отличается от частных тюрем или чего-то еще частного. Это просто бизнес с корыстными мотивами. И самое важное здесь — не уголовное правосудие, не списки, не учет. Самое важное — это хорошая программа полового воспитания — в школе, дома, в церкви, в синагоге, где угодно. Мы как общество должны проявить энергию и начать разговор о сексе.

Вы говорили с детьми о случившемся?

Да, в соответствующем возрасте. Моему старшему сейчас 10 лет, и мы стараемся говорить о чувствах по отношению к другим людям. Но похоже, его ничто не интересует, кроме игры Minecraft. Наверное, мы чрезмерно чувствительно и болезненно относимся к тому, чем они занимаются, куда ходят, с кем общаются. Я стараюсь не быть таким строгим и косным, как моя семья. Посмотрим, что будет.

Вам удастся от этого избавиться, или случившееся будет преследовать вас всю жизнь?

Случившееся будет определять всю мою жизнь. Очевидно, это повлияло на то, кем я стал. Долгое время я пытался заниматься разными делами. Я занимался ветровой энергетикой, строительством и прочими делами. Но все это не вызывало у меня удовлетворения. Я решил подойти к этой проблеме иначе. Многие люди, с которыми я имею дело, просто прячутся, надеются и молятся, чтобы со временем их сняли с учета. Я долгое время поступал так же, пока, наконец, не разозлился и не сказал: «Хватит». От моего учета у меня осталась судимость, так что избавиться от этого я не смогу.