Ты и гламурная, ты и готичная, матушка грусть

Эти заметки не о словах, а о колерах. О бумажках для рождественских подарков, о готической раскраске царицы медийных морей — «Медузы».

Рождественская торговля сладостями и игрушками в супермаркетах нескольких европейских городов, которую я мог наблюдать в середине ноября 2014 года, поразила меня новым неожиданным колером. Вернее, даже совсем не колером, а непривычным черным фоном. И странным обращением — HELLO! Золоченый Санта Клаус показался на этом фоне гораздо меньше обычного. И тут я догадался: это же у магазина продолжение Хеллоуина. Коробка, игрушка, шоколадка-двойчатка. Экономный маркетинг. То, что не ушло в ноябре, легко долежит до декабря.

И покупатели не морщатся: берлинская публика, например, так разношерстна, а в последние полтора-два десятилетия появилось столько более или менее «готичных» и одновременно «гламурных» модных движений, что рано или поздно этот новый синкретизм должен был стать заметным.

Так же одновременно «готично», словно споря с миром «гламура» в духе раннего Виктора Пелевина, вступила в медийное пространство и рижская «Медуза». Впервые завидев черный фон нового медиума, я даже вспомнил, что главный редактор «Медузы» и один из главных писателей современной России — одноклассники. Вот, думаю, как оно получилось: сумрачная эстетика конца света подмигивает нам с другой стороны нового железного занавеса.

Что же значит эта «готичность» сегодня? Как понять то послание, которое отправляют наши выдающиеся медиумы — романист и издательница — своим читателям, одновременно растерянным и наглым, агрессивным и трусливым, таким хитро-чуть-не-сказал-умным и таким нерасчетливым?

И я вспомнил другой черный цвет — прикид богемы и академической среды 1940-х-2000-х годов. К 1990-м казалось, что это уже и не цвет, и не мода, а просто единственно возможная окраска. Как цвет кожи, который, в общем, не выбираешь. Первую брешь в этом пробили как раз рисовальщики по коже. И хотя цветные татуировки, похоже, так и остались больше в плебейском обиходе, черноту богемы начали разбавлять хипстеры. Молодая клетка-радуга, пестрота потихоньку разбавляет традицию, державшуюся, наверное, три поколения. Символизирует ли она хоть что-нибудь? Пожалуй, да: необходимость сделать какой-то выбор, подумать о внешнем, поверхностном, а не только о глубинном выборе, для которого всякая внешняя мишура — пустое, баловство одно.

В эпоху черной безальтернативности, противостоявшей идеологиям и соглашательству со всякими «измами», и нужно одеваться невидимо-вызывающе.

И тогда я вспомнил одну замечательную статью Юдифи Матвеевны Каган. Лет сорок назад эта переводчица и философ языка написала о словах, обозначающих свет и темноту у Платона. Свет и тьму так часто противопоставляют друг другу — как добро и зло, знание и неведение, бога и черта. Но, писала Юдифь Матвеевна, ведь тень — еще и сень! Не нужно быть и Платоном, чтобы помнить, что сова Афины — любимая птица мудрости, вылетающая ночью.

Ночь, туман, сумерки — это не метафоры поздней осени и зимы, а что-то еще, от чего невозможно отвертеться и отвернуться, как бы тебе ни хотелось. Приходится делать вид, что сгущающегося мрака вокруг нет, а вот признаки света как раз имеются. Потому что они должны же где-то быть!

Признаки света хочется увидеть своими глазами или услышать своими ушами от тех, кто видел своими глазами.

В поисках источников света и надежды ходишь по городу или едешь в маршрутке, в троллейбусе, в электричке. Слушаешь народные формулы жизни.

— Ну, я не знаю...

Так отвечают тому, кто привел тебе понятый неопровержимый аргумент, подкрепленный известным тебе фактом. Но и на компромисс ты не готов.

Или вот молодая девушка ест пирог с капустой:

— Ой, вкусный пирог, теть Нин!

А тетя Нина отвечает:

— Какой есть!

Почему она так отвечает? Почему не ответит: рада, мол, что понравилось? Да потому что не рада она вовсе, потому что мысли и чувства в другом месте, просто голодной девке надо сунуть пирог в рот, чтоб не заболела. И никаких личных антимоний.

Слушаем дальше:

— Ну, нас собрали, велели заявление писать...

— Да на людей им насрать, а реформа — да, здравоохренения...

Идем дальше по вагону:

— А куда вас денут, когда уж весь бюджет накроется?

— В армию заберут — отдышусь...

Что общего у всех этих речений, у этого нестройного хора из отдельных голосов? Ясное дело: они это делают с нами. «Нас собрали, велели заявление писать», «куда вас денут», «в армию заберут»... А нам остается отдышаться или отчаяться. Обстоятельства сильнее людей.

Как пишет Юдифь Матвеевна Каган, «всем известно, что свет, блеск, сияние, белый цвет — это, помимо всего, еще и символ, отражающий положительное качество, добро. А черный цвет, темнота, тьма — тоже символ, отражающий соответственно отрицательное качество, зло. Но посмотрим, везде ли, всегда ли свет и тьма символизировали добро и зло. У всех ли народов? Во все ли времена?» Оказывается, Платон помогает понять, что нет, не всегда. Что приходится отлеживаться во мраке этой ночи. Конечно, это довольно трудно сделать. Платон ничего не знал о телевидении, но вот о способности слишком яркого света ослеплять под слишком громкую музыку знал прекрасно.

В ярком свете общественного безумия наш Аполлон (или Геракл) завоевал для своих избирателей прекрасную Тавриду. Но мы-то — люди маленькие, подневольные? Но это же для вас украдено, по вашему душевному заказу, граждане-товарищи. Как теперь оправдываться пассивным соучастникам крымского захвата? Как доказать соседям, что ты не какой-нибудь интеллигентный международный террорист, не преступник за письменным столом, а просто сентиментальный недоумок, научившийся рычать «крымнаш» под гипнозом «Раши тудэй»?

Аполлон же (или Геракл) только услышал твой внутренний голос. Заглушить его под гром победы и фейерверки не получится. Темной-темной ночью мысли и чувства придется перебирать наедине с собой, а не со всеми. Золотых и радужных бумажек для рождественских подарков будет поменьше, а в готические иллюминаторы «Медузы» придется вглядываться попристальней и почаще.