Советы хотели знать, что варят американцы в урановом котле

Во время Второй мировой войны советские шпионы в Великобритании и в Соединенных Штатах завербовали несколько ученых, которые участвовали в создании атомной бомбы. И эти люди левых взглядов боролись за мир во всем мире тем, что помогали СССР создать бомбу, что могло уравновесить силы и сделать невозможными дальнейшие конфликты.

В 1942-1949 гг. советские агенты послали из Англии и США в Москву более 300 сообщений об атомном оружии, которое разрабатывалось в рамках проекта «Манхэттен», в первую очередь в лабораториях в Лос-Аламос, на заводах в Ок-Ридже и Ганфорде, а также в университете Чикаго и в некоторых лабораториях в Канаде.

Несмотря на это, много советских шпионов остались не разоблаченными. «ФБР вычислило „половину или менее половины“ моей сети», — говорил полковник КГБ Анатолий Яцков в 1992 года Майклу Доббсу из Washington Post. Яцков, как вице-консул Якровлев — «Алексей», руководил в Нью-Йорке большим количеством агентов.

По словам Митрохина, в марте 1941 года советская агентская сеть располагала в США 221 членами, из которых 41 был техническим специалистом. Васильев оценил их численность в более чем 500 человек: большая часть коммунисты, а остальные левых взглядов.

Полковник КГБ Алекандр Феклистов утверждал, что в 1944 году в советском торговом представительстве Амторг и при торговой комиссии (обе организации обеспечивали поставки оружия и материалов в СССР в рамках закона о займе и аренде) работало около 2500 человек. Большая часть из них была прямо или косвенно привлечена к работе либо на НКВД, либо на ГРУ.

Васильев подтвердил и уточнил значение этих агентов для советских ученых, а также назвал несколько новых имен. Благодаря его информации теперь кажется, что сеть научно-технического шпионажа, которую, по большей части, создал и которой руководил Розенберг, нам известна полностью.

Еще одним, до сих пор неизвестным, источником был «Эрик» — Энгельберт Брода, физик из Австрии. Он входил в группу француза Ганса Гальбана, которая исследовала тяжелую воду и занималась созданием реакторов в Великобритании, а затем в Канаде. В 1947 году он вернулся в Австрию и стал профессором физической химии в университете Вены.

В Ок-Ридже работал Альфред Дин Слэк, инженер-химик, советский агент, который в 30-е годы завербовал несколько новых агентов. Информацию он передавал через Голда, получая за каждое сообщение 200 долларов. Но когда зимой 1944 года фирма Holston в Кингспорте (Теннесси) предложила ему место, он прервал все контакты, не сказав причины.

Голд выдал и его имя следователям ФБР. Однако информация, которую тот передавал Голду в 1940-1944 гг., не имела никакого отношения к атомной бомбе. Тем не менее его уличили в другой шпионской деятельности, поэтому в сентябре 1950 суд приговорил его к 15 годам заключения.

Васильев напомнил и о нескольких «атомных» агентах, которых американской и британской контрразведке удалось найти и уличить. И все же в самих Соединенных Штатах осталось более 175 не идентифицированных агентов, потому что ФБР так и не удалось выяснить, кто скрывается за их оперативными именами.

«Новые мысли» Курчатова

В феврале 1943 года советская разведка усилила свою резидентуру в Нью-Йорке: главой ее научной части там стал Леонид Квасников — «Антон». Его основной задачей было руководство всеми работами по проникновению в секреты проекта «Манхэттен». Контакты с атомными агентами и их связными, такими как Коэны, поддерживал Семенов, «Близнец», и представитель резидента Анатолий Яковлев-Яцков, «Джонни», который также отвечал за шпионаж в этой области.

Точно так же и слежение за работой специалистов, которые участвовали в британской атомной программе, должно было сосредоточиться в одних руках. Эту задачу поставили перед представителем резидента в Лондоне Владимиром Барковским, «Джерри».

Секретные британские и американские документы, которые передавала разведка, Курчатов читал очень внимательно. В марте 1943 года он получил две связки важных документов.

Полученные данные уникальны, заявил Курчатов 7 марта Берии. «Прочитав этот материал, я узнал, что его приобретение имеет для нашего народа и науки чрезвычайное и неоценимое значение. С одной стороны он подтверждает серьезность и интенсивность научного изучения урана, которое ведется в Великобритании, а с другой стороны, позволяет найти подсказки для наших собственных научных исследований, так как мы сможем „перескочить“ через много трудных этапов работы над этой проблемой, научиться новым научным и техническим процессам, создать в советской физике три новые области исследований и узнать, каковы возможности использования не только урана 235, но и урана 238».

В разборе полученной американской документации Курчатов отметил: «В материалах есть краткие замечания о возможностях использовать в урановом котле не только уран 235, но и уран 238. Кроме того, становится понятно, что продукты горения ядерного топлива в урановом котле можно использовать вместо урана 235 как материал для бомбы. Учитывая эти заметки, я внимательно прочитал последнее исследование американцев о трансурановых элементах... и принял решение о новом направлении работ над проблемой урана...

Перспективы этого направления чрезвычайно интересны. Пока в нашей стране работы по трансурановым элементам не велись. Учитывая это, я обращаюсь к Вам с просьбой, чтобы органам разведки поручили выяснить, что в Америке уже сделано в данном направлении. Нужно узнать следующее...

... о том, что я написал это письмо, никто не знает. Мнение, о котором я тут пишу, известно лишь профессору Кикоину и профессору Алиханову.

Особо секретно. Номер P-37 СС. 8 апреля 1943.

Уточнение: термин «урановый котел» сначала использовался вместо сегодня общепринятого термина «ядерный реактор».

«О том, что разведка передает ценную информацию по атомной проблематике, никто из советских ученых не знал, и Курчатов всех удивлял, когда высказывал все новые и новые идеи, — писал Чиков. — Когда он начал без каких-либо экспериментальных работ создавать заводы в Челябинске и Красноярске, все только разводили руками. Курчатов был уверен в том, что все делает верно, поэтому он стремился как можно быстрее сократить разрыв между работами в СССР и исследованиями, которые уже давно проводились во Франции, Англии, Германии и США».

Сначала советским физикам не удавалось экспериментально подтвердить расчеты американских коллег: они были слишком сложными. Но Курчатов, который не мог выдать другим источник своих формул, неуклонно настаивал на своем: «Вы должны это подтвердить!» Некоторые его коллеги думали, что где-то за Уралом работает большая группа специалистов, которые являются авторами этих данных — иначе все это объяснить они не могли.

Зато полковники и генералы Берии рассуждали иначе: либо ученые саботируют работу, либо наши агенты столкнулись с капиталистической контрразведкой.

В это время из США пришло новое сообщение. В апреле 1943 года в консульство в Нью-Йорке пришла неизвестная женщина и принесла особо секретные документы о планах по производству атомной бомбы. Через месяц она пришла снова — на этот раз с объяснениями того, как использовать плутоний. Свое имя она отказывалась назвать. В итоге русские идентифицировали ее с помощью членов Общества друзей СССР и дали ей оперативное имя Оливия. Женщина рассказала, что ее отправляет ее зять, который работает в фирме Du Pont. Вскоре после этого удалось связаться с этим ученым: ему дали оперативное имя Мар. Почему он решился на эту шпионскую карьеру? Для руководящего офицера у него был готов идеологический ответ: «Я хочу помешать криминальным попыткам американской армии утаить производство этого супероружия от вас!»

В течение 1943 года Мар передал информацию о строительстве атомных реакторов, их охлаждающей системе, о производстве плутония из облученного урана и о защите от радиации. Впоследствии он уже не вышел на связь.

По-коммунистически думающие добровольцы

В начале 1943 года Бруно Понтекорво написал советскому посольству в Оттаве, предложив сотрудничество. Письмо случайно попало в руки резидента НКВД, по-видимому Виталия Павлова, который работал там под прикрытием второго советника. Сначала он не ответил. А что если письмо отправил какой-нибудь провокатор? Затем от Понтекорво пришло второе письмо, где было несколько секретных документов и расчетов. Резидент не смог оценить их важность, поэтому отправил их в Москву. К его огромному удивлению, центр приказал ему немедленно начать сотрудничество с автором письма.

Понтекорво происходил из семьи еврейского предпринимателя из знаменитого итальянского города Пиза. Он родился 22 августа 1913 года и был третьим или четвертым ребенком Массимо и Марии Понтекорво. Отец управлял текстильной фабрикой и до прихода Муссолини и его фашистов, которые заявляли об антиеврейской программе, к власти дела его шли хорошо. В Риме Бруно работал с профессорами Энрике Ферми и Энрике Амальди. В 1935 году все трое завершили исследование по искусственной радиоактивности, получаемой бомбардировкой нейтронами, которое было опубликовано в материалах Королевского общества в Лондоне. Уже в Риме им начал интересоваться советский разведчик Григорий Чейфитс, а затем, по всей видимости, и резидент в Мексике Лев Василевский.

В начале войны Понтекорво бежал вместе с женой Марианной и маленьким сыном в США. Он без труда нашел работу. В одной фирме он исследовал физическими методами осадок в минеральных маслах. В 1943 года Ферми пригласил его участвовать в научных исследованиях. Его привлекли к работе с атомным реактором на тяжелой воде в Чолк-Ривер в Канаде.

Офицеры КГБ, которые были знакомы с делом, якобы «ценили вклад Понтекорво как атомного шпиона так же высоко, как и Фукса», как пишет Гордиевский. Ведь Понтекорво передал информацию о реакторе Ферми в Чикаго. Однако некоторые западные специалисты полагают, что знания Понтекорво об англо-американских исследованиях были ограничены. Да, он мог знать подробности о реакторе на тяжелой воде в Чок-Ривер, а также об атомных реакторах в США и в Англии и исследованиях в Харвелле, но все они имели лишь небольшое значение для разработки атомных бомб.

В 1942 году профессор Ганс фон Гальбан пригласил присоединиться к группе ученых, которые изучали в британском Кембридже немецкий метод использования тяжелой воды для работы реактора, Аллана Нанна Мэя. Этот 31-летний физик, участвовавший в создании радара, а затем в исследовании элементарных частиц, с радостью принял приглашение. Когда полиция проверяла его, от ее внимания, вероятно, ушло, что в прошлом десятилетии он был активным членом коммунистической партии — иначе он не получил бы разрешения на эту работу.

Но это было известно в ГРУ в Москве, поэтому к нему послали Яна Черняка. Нелегал Черняк, Джек, родившийся в румынской Буковине 6 апреля 1909 года в семье венгерки и чешского еврея, окончил техническое училище в Праге и в Берлине. Он работал на советскую разведку с странах Центральной и Западной Европы девять лет. в начале 1942 года он получил приказ переехать из Испании в Великобританию и найти Нанна Мэя.

Нанн Мэй происходил из семьи сталевара. Он родился 2 мая 1911 года в Бирмингеме, был талантливым студентом, поэтому его хотели видеть во всех физических лабораториях. Однако в Кембридже он увлекся левыми взглядами. В 1936 году, будучи членом группы британских ученых, он посетил Советский Союз, где, в частности, побывал в Ленинградском физико-техническом институте и побеседовал там с академиком Абраамом Иоффе.

В начале ферваля 1942 года Джек позвонил, назвавшись вымышленным именем Нанну Мэю: «У меня для вас письмо от одного вашего старого приятеля». Британец пригласил к себе незнакомца, и тот передал ему письмо из России. «Опасно было везти его через всю Европу», — отметил он.

Вскоре они договорились. Нанн Мэй переживал, что Черчилль запретил передавать информацию о разработках атомной бомбы Советскому Союзу. При этом работы в Германии идут быстрыми темпами, и «мы боимся, чтобы они нас не опередили». Он полагал, что коллеги в Советском Союзе могут быть быстрее. И даже если бы они первыми сделали бомбу, это было бы гарантией того, что Европе не будет угрожать атомное оружие.

После такого вступления Нанна Мэя было легко привлечь к сотрудничеству. Джек встречался со своим новым агентом Алеком регулярно. От него он получил 130 страниц документации, где суммировались исследования группы Гальбана. В наиболее важных документах описывалось оборудование для расщепления изотопов урана, основные конструкционные характеристики атомного реактора и метод производства плутония.

В январе 1943 года группа, в которой работал Нанн Мэй, переехала в канадский Монреаль — подальше он линии фронта. Центр приказал военному атташе в Оттаве полковнику Николаю Заботину, Гранту, «немедленно наладить связь с Нанном Мэем».

Но как это сделать, когда встречу с ним никто не обговорил — ему лишь дали опознавательный ориентир? Резидентура придумала масштабную операцию, участники которой должны были помочь лейтенанту Павлу Ангелу избавиться от «хвоста». Все получилось. Ангел уехал на поезде в Монреаль. В телефонном справочнике он нашел номер ученого и позвонил ему.

«Ваш друг из Европы попросил меня передать вам эту пачку сигарет», — сказал визитер Нанну Мэю с надеждой, что Алек поймет намек. После они пожали руки и договорились о дальнейшей связи.

Охранять секреты проекта «Манхэттен» канадцам помогали агенты ФБР, поэтому участвующим в проекте ученым было нелегко уйти от наблюдения. Несмотря на это, Алек передавал сообщения о добыче урана вблизи Большого медвежьего озера, о строительство атомных заводов в Клинтоне в Британской Колумбии и в Чок-Ривере недалеко Петававы в Онтарио.

Вскоре после испытания атомной бомбы 28 июня центр потребовал от Заботина получить у Нанна Мэя новую информацию о работах с ураном. Грант в сообщении в Москву 9 августа 1945 года цитировал Алека. Секретное испытание атомной бомбы прошло в Нью-Мексико, бомба сброшенная на Хиросиму была из урана 235, которого ежегодно в Клинтоне производится 400 грамм. «Запланирована публикация результатов научных исследований в этом направлении, но без технических подробностей. Американцы уже опубликовали об этом книгу». Далее резидент писал: «Алек передал нам платину с 162 микрограммами урана 233 в форме оксида на тонкой пластине».

Он также передал Ангелу образец урана 235. Эти образцы были настолько важными, что военный атташе отправил их со своим ассистентом подполковником Петром Мотиновым в Москву на корабле. Из Владивостока этот курьер вылетел в Москву, а у самолета его ожидал сам начальник ГРУ Ф. Кузнецов. Он отнес драгоценную ампулу в автомобиль, в котором сидел Берия. Впоследствии Мотинов, который и не подозревал, сколь опасен уран, жаловался: «От ампулы с ураном у меня до сих пор болезненная язва, и несколько раз в год мне приходится чистить всю кровь».

В конце 1944 года появился новый агент. 20-летний студент Сэвиль Савой Сакс разыскал в Нью-Йорке журналиста Сергея Курнакова, который писал для коммунистического издания Daily Worker. Он попал прямо в точку. Курнаков, Бек, был офицером НКВД. Молодой человек сказал русскому: «У меня есть друг, который работает в Лос-Аламос над атомной бомбой и хочет с вами сотрудничать. Его зовут Тед Холл. Я принес вам от него документ из исследований. Это были стратегические данные, полученные при первых лабораторных испытаниях: сколько урана представляет собой так называемую критическую массу, то есть сколько его нужно, чтобы бомба взорвалась».

Русских смущала молодость их нового информатора, поэтому достоверность его сообщений должны были проверить специалисты в Москве. И надежность обоих молодых людей, которые были членами Лиги молодых коммунистов, также проверил, как всегда, Юлиус Розенберг, Либерал. В итоге Сакса приняли в качестве курьера под именем Старый, а Холлу дали имя Молодой.

Теодор Холл был из семьи кожевенника. Он родился 20 октября 1925 года в Нью-Йорке. Его отец Барнетт Хольтцберг, еврей, эмигрировал из царской России в начале века. Его сын поступил в Гарвардский университет в возрасте 16 лет. Именно в Гарварде он познакомился с Саксом, который был на год его старшим студентом и иделистом-марксистом. Под его влиянием он поверил, что бомбой должен обладать и Советский Союз: таким образом после войны будет достигнуто равновесие сил, которое обеспечит мир. Джон Роадс, который сотрудничал с ним в лаборатории Лос-аламос, характеризовал его как очень наивного и идеалистического юношу. Но он был столь талантливым студентом, что в январе 1944 года Оппенгеймер предложил ему место в Лос-Аламос: «Вы нужны мне в команде, которая работает над исследованиями имплозии плутона».

По словам русского журналиста Николая Долгополова, «информация, которую передал Холл, позволила Советскому Союзу пропустить долгий и мучительный этап американского экспериментального производства и быстро перейти к производству атомной бомбы на заводах».

Весной 1945 года резидентура приняла решение, что вместо Сакса с Холлом будет работать Леонтина Коэн, Лесли. Сакс не придерживался принципов конспирации, а кроме того, имел привычку во время прогулок по улицам говорить сам с собой обо всем на свете.

В марте 1945 года информацию о подготовке британской бомбы начала передавать Мелинда Норвуд, Хола. Десять лет назад ее, тогда еще мисс Сирнис, советской разведке рекомендовало руководство коммунистической партии. Потом она вышла замуж за учителя Норвуда, который был коммунистом. Однако Бертон, Соня, ее руководящий офицер, потребовала от нее ничего не говорить супругу. Норвуд работала в Ассоциации по изучению нецветных металлов в Лондоне, где получила доступ к секретным документам. Когда британское правительство приняло решение создать собственное атомное оружие, то конструкторы заказывали в Ассоциации специальные материалы. И это были важные новости.

Нелегал Дельмар на атомном заводе

Нелегал Дмитрий Дельмар был единственным профессиональным разведчиком, который внедрился непосредственно в атомный проект чужой страны — так утверждает Владимир Лота в книге «ГРУ и атомная бомба». Дельмар работал на заводе по обогащению урана. В Соединенных Штатах он жил в 1940-1949 гг.

Он родился в семье американского рабочего в Су-Сити, штат Айова, 24 декабря 1913 года как Джордж Коваль. Другие подробности в мае 2009 года опубликовал на основании архивов ФБР Михаел Волш в журнале Smithsonian Magazine.

Его родителями были белорусы из Минска, которые эмигрировали в США в 1910 году. У них было еще два сына — старший и младший. Джордж учился на электротехника в университете штата Айова. Через 2,5 года, когда случился экономический кризис, вся семья переехала в Чикаго. Его отец был секретарем коммунистического Общества по еврейской колонизации Советского Союза.

Джордж не смог найти работу, и в 1932 году вся семья переехала в Советский Союз. Они хотели вернуться в Минск, но органы отправили их во Владивосток, где создавалась Еврейская автономная область. Они жили в Биробиджане, работали в колхозе Икор. Джордж делал замки, а когда хорошо освоил русский язык, осенью 1934 года ему предложили учиться в Институте химической инженерии им. Менделеева в Москве. Там он познакомился со студенткой Людмилой, на которой женился. Вуз он окончил в 1939 году.

По словам Волша, неясно, когда ГРУ предложило ему сотрудничать. У него были все предпосылки для идеального разведчика: он отлично говорил по-английски, был знаком с американскими реалиями и был инженером. Позднее он написал своему американскому приятелю Арнольду Крамишу о том, что его формально записали в Красную армию, но униформу он так и не надел.

В октябре 1940 года на небольшом танкере он приплыл в Сан-Франциско, а затем вылетел в Нью-Йорк, где стал заместителем резидента ГРУ. У него были поддельные документы на другое имя и даже диплом об окончании двух технических курсов в американских университетах. И только в случае, если бы он попал в переплет, ему надо было воспользоваться своим настоящим именем. Задача? Американцы разрабатывали химическое оружие и продвинулись дальше, чем немцы и мы — получи у них информацию!

В начале 1943 года его призвали в армию. Но московский штаб не хотел потерять своего человека в армии. Поэтому ему приказали как-нибудь ловко уйти от призыва. Но этого у него не получилось. Помог диплом о техническом образовании. В декабре 1942 года его отправили в университет Нью-Йорка изучать электротехнику. Он был на 10 лет старше своих однокурсников, но все равно был лучшим. В середине 1944 года Коваля, Крамиша и десяток других перевели из Нью-Йорка в специальный инженерный отдел, который стал частью проекта «Манхеттен».

В августе 1944 года Дельмара отправили на атомный завод в Ок-Ридже в Теннеси. По словам Лота, еще до отъезда он успел встретиться со своим курирующим офицером и договориться о связи. Будучи медицинским работником, он имел свободный доступ ко всем помещениям. Через полгода работы он получил возможность выезжать из города в отпуск. Этот шанс он использовал для встреч с курьером, которому рассказывал о работе завода, методах производства плутония и полония в реакторах. Особенно важной была информация о роли полония в производстве бомбы. Об этом Фукс, который работал в Лос-Аламос, не знал. Для Москвы это были уникальные сообщения.

В июле 1945 года сержант Коваль, как человек, пользующийся максимальным доверием, получил доступ в особо секретную лабораторию К в Дейтоне в Огайо. Вместе с повышением он получил большее представление о местных исследованиях. Он продолжил работать в медицине. В Дейтоне работали известные ученые. Через год он ушел с военной службы, но начальство хотело оставить его в лаборатории как гражданское лицо. Его курирующий офицер Клауд рекомендовал ему принять это предложение. Но Дельмар отказался, чувствуя в этом большой риск. «Сейчас все, кто работает в секретных исследованиях, будут очень тщательно проверяться — я бы эту проверку уже не прошел!»

Однако в США он остался. Охоты на шпионов, которая развернулась, он не боялся: он не был ни с кем связан — только с руководящим органом. Он вернулся в Бронкс в свой институт, который и окончил в феврале 1948 года с отличием.

Своим друзьям он рассказал, что хочет отправиться за границу — в Польшу или Израиль. В октябре 1948 года он уехал во Францию, а затем как-то добрался до Москвы. После возвращения, летом, он демобилизовался и вернулся в Институт химической инженерии им. Менделеева. Дипломом из Нью-Йорка он не мог воспользоваться. Министерство высших учебных заведений не захотело там ему лучшее место, чем место лаборанта.

Пытаясь узнать причины, он выяснил, что он подозрителен: 10 лет он служил в армии и остался рядовым! Тогда он написал начальнику ГРУ, который замолвил за него слово перед министром. В сентябре 1952 года он окончил аспирантуру и стал кандидатом технических наук. Он мог остаться в институте, преподавать и учить. В 1956 году он стал доцентом.

Атомная группа «С»

В начале лета 1943 года Квасников добился серьезного изменения — писал Чиков. Несколько оперативников смогло заниматься исключительно атомным и промышленным шпионажем, который в документах НКВД значился как XY. Это были Александр Семенович Феклисов, Калистрат, и Анатолий Антонович Яцков, Джонни, а также Семен Маркович Семенов, «Близнец». При этом Семенов должен был переехать из Нью-Йорка в Оттаву, а на его место готовили Квасникова. Решение об этой специализации было очень важным, так как эти люди могли самостоятельно изучать данную проблематику, и им не нужно было заниматься политическими вопросами, как прежде. Кроме того, центр стремился очистить свои сети от мало продуктивных агентов, повысив тем самым эффективность своих офицеров. Ведь, например, Семенов курировал 20 шпионов, и это было выше сил одного человека.

Советы получили четыре новых разведчика, которые сосредоточились на проекте «Манхеттен». Они скрывались под именами Стенли (это был источник ГРУ в Лондоне), Фогель, Корделл и Перри. Но последних двоих американцы при расшифровке депеши в рамках проекта «Венона» так и не нашли. Для работы этой четверки нашлись еще четыре курьера. Тем самым снизился риск разоблачения этих источников.

Агент Перри должен был попытаться склонить к сотрудничеству Ферми, а агент Эрнст — Оппенгеймера. Но для этого было уже слишком поздно. Оба ученые работали в Лос-Аламос под неусыпным контролем служб безопасности, так что никто чужой не мог к ним приблизиться. В мае 1943 года Москве об этом сообщила резидентура из Нью-Йорка.

Только в марте 1945 года резидентура ГРУ в Оттаве привлекал группу агентов, трое из которых работали над созданием радаров, новой взрывчатки и над усовершенствованием радиосвязи. Кроме того, они, разумеется, имели, пусть и ограниченное, представление об исследованиях по ядерной физике. Но через три-четыре года их арестовали и осудили.

Несмотря на это, результаты двухлетнего шпионажа в Лос-Аламос были выдающимися. 28 февраля 1945 года начальник разведки НКВД генерал Павел Михайлович Фитин передал Берии результаты операции «Энормоз». Там были подробности конструкции первой атомной бомбы, которую летом американцы хотели испытать. «Информация, которую Фукс передал Голду в середине февраля на Восточном побережье, поступила слишком поздно, чтобы войти в этот окончательный доклад», — написали Митрохин и Эндрю. «Доклад для Берии почти точно основывался, в первую очередь, на шпионаже Теодора Холла и сержанта-техника Давида Грингласса. Нет сомнений в том, что материалы Холла, которые доставил в резидентуру в Нью-Йорке его друг Сэвиль Сакс, были намного важнее. Вероятно, именно Холл первым сообщил об имплозивном методе в действии атомной бомбы, хотя намного более подробное описание имплозии от Фукса поступило Курчатову 6 апреля».

«В Соединенных Штатах мы получили информацию о том, как производится бомба, а в Британии — из чего она производится, — заявил, по словам Митрохина, начальник отдела научно-технического шпионажа в лондонской резидентуре Барковский. — Эти два сообщения охватывали всю проблему».

Также академик Абраам Иоффе из Ленинградского физико-технического института хвалился: «Всегда получается, что эти данные совершенно точные и по большей части также полные... Мы не столкнулись ни с одним фальшивым донесением».

В конце июля в Кремль пришло сообщение от шпионов из США о том, что 16 июля там был осуществлен первый опытный взрыв. Сталин в это время как раз вел переговоры в Потсдаме с американским президентом и британским премьером.

Когда 24 июля Гарри Трумэн намекнул Сталину на то, что его ученые опробовали новую супербомбу, советский вождь повел себя так, как будто не услышал этого. Однако в тот же вечер он отправил телеграмму в Москву Берии, где приказывал: «Вы должны ускорить работы над нашей бомбой!»

После возвращения домой диктатор позвал Курчатова. Его рассердило, что американцы СССР опередили, и он пообещал, что, невзирая на плачевное состояние страны, ученые получат все, что потребуют. В начале августа, на следующий день после бомбардировки Хиросимы, кремлевский вождь пригласил к себе Курчатова и четырех других ученых опять: «Вы должны изготовить атомную бомбу в кратчайшие сроки любой ценой!»

Чтобы ускорить работы по созданию бомбы, 20 августа 1945 года Государственный комитет обороны (Ставка) создал свой Особы комитет под председательством Берии как верховного надзирателя. Защиту и сохранение секретности этого проекта поручили Абраму Завенягину из НКВД, который сам изучал ядерную физику, поэтому имел общее представление об этих исследованиях и его нуждах. Сотни институтов, предприятий и закрытых городов получили ничего не говорящие рабочие названия и аббревиатуры — слово «атомный» не использовалось. В качестве адреса они имели лишь номера почтовых ящиков. Термин «ящик» в итоге вошел в русский лексикон как обозначение секретного предприятия. По всей стране начали создавать совершенно новые «ящики» — институты и предприятия, которые до сей поры не существовали.

В штабе НКВД Берия создал особую группу «С», специализировавшуюся на атомном шпионаже. Его начальником он назначил своего любимчика — полковника Павла Судоплатова. Во время войны Судоплатов управлял партизанскими операциями на оккупированных территориях, а теперь ему нечем было заняться — так говорил впоследствии Барковский, который в 1945 году вернулся из Лондона домой, потому что его выдал один из агентов. Группа С обобщала все материалы по атомным исследованиям, включая те, которые получали агенты ГРУ.

До этого сводку по атомным исследованиям была исключительно у Курчатова, который должен был делать лишь заметки. «Теперь же к ней допускался второй круг — материалы переводили, анализировали и с ними могли ознакомиться уже помощники Курчатова, — писал Барковский. — И это было совершенно правильно». В качестве специального консультанта туда пригласили молодого физика-ядерщика профессора Якова Терлецкого, который читал все донесения и определял, кто должен с ними ознакомиться.

Группа «С» также должна была искать и привлекать к сотрудничеству ученых в Европе: физиков, электротехников, инженеров. А затем либо приглашать их с визитом с Советский Союз, где их коллеги по профессии все из них «вытрясали», или встречаться с ними в их родных странах. Но Европа была уничтожена — не говоря уже о науке. Немецких физиков и химиков, работавших по атомной проблематике, перехватили американцы и англичане. Так что это была нелепая задача.

В августе 1946 года американцы опубликовали книгу о разработке атомной бомбы Atomic Energy for Military Purposes («Атомная энергия для военных целей»), известная как отчёт Смита — по имени ее главного автора. Однако вместе с корректными описаниями туда включили массу дезинформации, намеренные ошибки, которые должны были запутать СССР. Однако это не удалось — Москва получала качественную информацию нелегально. Несмотря на это, там нашлась масса полезных данных, поэтому русские перевели этот документ и отпечатали для своих специалистов тиражом 30 тыс. экземпляров.

В конце лета из США и Великобритании домой в Копенгаген вернулся всемирно известный физик-теоретик Нильс Бор. Отчет Смита он прокомментировал так, что привлек внимание Судоплатова. Полковнику, которому необходимо было представлять доказательства какой-то деятельности, пришло в голову: а что если Бору известны какие-то секреты, которые он мог бы выдать? Нужно послать к нему какого-нибудь ученого, чтобы тот его расспросил.

Выбор пал на Терлецкого. В Копенгаген вместе с ним отправился заместитель начальника группы «С» полковник Лев Василевский и переводчик Арутюнов. Русские посетили датского теоретика два раза. Но он разочаровал своих гостей. С самого начала он заявил: «Когда я был в Америке, я не участвовал в решении конструкционных проблем, поэтому я не могу вам об этом ничего сказать». Тем не менее на более 20 подготовленных вопросов он ответил, но поверхностно — советским ученым его ответы ничем не помогли. Больше всего он говорил о своей давней идее — о международном контроле над производством атомного оружия. После прочтения списка его ответов Курчатов написал, что одно важное замечание касается эффективности использования урана в бомбе, но это должны анализировать теоретики. 28 ноября Берия доложил Сталину, что миссия Терлецкого провалилась.

«Од Бора, Оппенгеймера и других мастодонтов ни Курчатов, ни разведка никакой помощи не дождались», — подчеркнул Барковский.

С конца 40-х некоторые консерваторы называли Роберта Оппенгеймера, руководителя проекта «Манхеттен», советским шпионом. При этом, например, в 1953 году директор Совместного комитета по атомной энергии Конгресса Вильям Бордер писал директору ФБР Дж. Эдгару Гуверу, что, судя по всем секретным сообщениям, которые у него есть в распоряжении, Оппенгеймер не может быть агентом. Прошло еще 10 лет, прежде чем президент Джон Кеннеди его реабилитировал.

В конце 30-х Оппенгеймер посещал в Калифорнии собрания левых интеллектуалов, которые могли посчитать собраниями коммунистической партии. Его супруга была сначала убежденной коммунисткой. Но Георг Плачек, теоретик, который происходил из немецкой еврейской семьи, жившей в Брно, так убедительно рассказывал супругам о преступных методах коммунистов, что в скором времени их отрезвило.

Но генерал НКВД Павел Судоплатов, который в начале 90-х надиктовал книгу воспоминаний американским журналистам, утверждал совершенно противоположное: «Все эти ученые работали на нас!» Судоплатову было нужно, чтобы его книга хорошо продавалась на Западе, поэтому он намеренно лгал. По словам Васильева и других людей, имевших доступ к архиву советской разведки, это неправда. Но 26 июля 1994 года представитель СВР (Служба внешней разведки Российской Федерации), преемницы Первого главного управления КГБ, генерал Юрий Кобаладзе заявил, что заявления Судоплатова — ложь.

Кстати, советским ученым хватило данных, которые им передавали существовавшие шпионы в США и Великобритании. По оценке Васильева, в архиве КГБ находится более 10 тыс. страниц научных исследований и технической документации.