Еврейское государство пытается вывести бедуинов из пустыни

Исмаил Халди разочарован местным советом. Он четыре года требует заасфальтировать разрушенную дорогу вокруг его деревни Хавалид. По его словам, отремонтированная дорога на 80% сократит путь до больниц, школ и магазинов. Но совет придумывает все новые и новые отговорки, чтобы не делать ремонт. «Это хафлаф», — говорит он, — «это чакамака». Оба слова означают отсутствие планирования и непрофессионализм. Слова арабские, но они прочно вошли в израильский сленг. Я спросил его о причинах распространения использования этих слов. «Это израильский язык, смесь арабского и иврита», — пояснил он.

Сионисты, основавшие кибуц Кфар а-Маккабим в 1930-х годах, пригласили бедуинов из Хавалида на работу на свои яблоневые плантации. Каждый день бедуины спускались по старой османской дороге, чтобы возделывать землю. По той же дороге они ходили в город Кирьят-Ата за медицинской помощью или за покупками. После создания государства Израиль бедуины осознали, что их благополучие зависит от Кфар а-Маккабим и еще двух соседних кибуцев по пути в Кирьят-Ата, под названием Уша и Рамат-Йоханан. Поэтому они голосовали за партии, представлявшие кибуцников. Жители Хавалида также служат в израильской армии, в основном, в подразделении следопытов.

Жизнь начала меняться, когда Халди был еще мальчиком, в 1970-х годах. В его шатер ветер по-прежнему приносил цементную пыль с завода в Нешере, он так же пас коз в холмах над Хавалидом, любуясь кораблями, следовавшими в Хайфский порт. Но старейшины поняли, что лидеры кибуцного движения интересовались ими только во время выборов, чтобы напомнить им, за кого надо голосовать. Это ощущение усилилось в 1980-х годах, когда в деревне был построен первый постоянный дом. Власти снесли его, так как деревня считалась «непризнанной». Местные жители ничего не поняли. Деревня была, люди были — что тут признавать? Халди постепенно начал относиться к еврейскому государству не то чтобы враждебно, но более требовательно.

Изменения в израильской политике совпали со сменой поколений в деревне. В начале 1990-х годов министерство внутренних дел возглавил представитель ультрарелигиозной партии ШАС. В отличие от кибуцников, эта партия не могла рассчитывать на голоса бедуинов просто так, избирателя следовало завоевать. В 1993 году Хавалид получил официальный статус и был включен в местный совет, объединивший эту деревню, три кибуца, еще один бедуинский поселок и одну арабскую деревню.

Другие перемены были менее благоприятными для Хавалида. По долине между деревней и кибуцами пролегло современное шоссе. Как и бедуины в Негеве, жители Хавалида, не долго думая, подвели к трассе № 70 незаконные грунтовые дороги и стали пользоваться ею для поездок в Кирьят-Ату и в кибуцы. Османская дорога, тянувшаяся по полям, хирела, разрушаемая тракторами кибуцников и лишенная всякого ухода. Хавалид тем временем приобретал все большую зависимость от скоростной дороги в город, куда ездили на работу жители деревни. По мере сокращения числа пастухов в деревне холмы вокруг Хавалида становились все более дикими. Там появились лисы и дикие кабаны, ранее боявшиеся пастухов и их стад.

Местный совет открыл на холме рядом с деревней еврейское кладбище. В 2010 году министерство транспорта проложило дорогу, чтобы обслуживать кладбище, но заодно уничтожило все незаконные грунтовые дороги, которые вели к шоссе № 70. Теперь бедуинам приходится делать крюк длиной около 15 километров, чтобы попасть из своей деревни в Кирьят-Ата.

Халди решил вмешаться. Он был первым бедуином, поступившим на израильскую дипломатическую службу. Всегда выбирая пути, которые другим казались невероятными, он сблизился с Авигдором Либерманом, министром иностранных дел Израиля, у которого сложился имидж политика, весьма недружелюбного по отношению к арабам. Но Халди понравилась прямота и прагматизм Либермана. Он счел, что это лучше, чем фальшивая теплота кибуцников.

Исмаил Халди стал давить на местный совет Звулун, заседающий в Кфар а-Маккабим, и требовал восстановить османскую дорогу, которая составляет всего навсего чуть больше полутора километров в длину. Тем самым вместо 15-километрового крюка по кладбищенской дороге и шоссе № 70 весь путь до Кирьят-Ата уложился бы в три километра. Ему в ответ стали рассказывать про необходимость разрешений и строительные планы времен британского мандата.

Тем временем министерство иностранных дел отправило Халди в Великобританию работать советником по делам гражданского общества. Он регулярно выступал на публике, рассказывая о своих надеждах на равенство и успех в Израиле, а также противодействуя движению за бойкот, отзыв инвестиций и санкции против еврейского государства. Это было непросто. В Эдинбургском университете 50 активистов сорвали его выступление, сравнив Халди с Ку-клукс-кланом и нацистами. «Позор!» — кричали студенты. Халди ушел с трибуны каменным лицом, но внутри у него все кипело.

Подтянутый, спортивный Халди, ежедневно пробегающий по шесть километров, не бросил борьбу за старую дорогу, пролегающую между оливковыми деревьями и рощами помело. Он обратил внимание, что, хотя в Хавалиде все перебрались из шатров в обычные дома, в кибуцах произошли более глубокие изменения. Пока господствовал дух первопроходцев, и кибуцники возделывали землю, у них было немало общего с бедуинами. Сегодня Кфар а-Маккабим живет за счет завода пластмассовых изделий и выращивания дорогих авокадо, и лидеры кибуца стали считать бедуинов чужаками и отсталым народом. Даже если они, как Халди, служат в израильском консульстве в Сан-Франциско и занимают пост советника министра иностранных дел.

В сентябре Халди открыл страницу на «Фейсбуке» и создал онлайн-петицию. Каждая подпись под петицией автоматически отправляла в министерство транспорта электронное письмо с требованием отремонтировать старый участок дороги. Одна из подписей из Беркли гласила: «Израиль называют страной апартеида. Докажите, что это не так!». Давление заставило членов местного совета Звулун снова встретиться с Халди в октябре. Они пообещали ему найти решение. Когда я обратился к ним по поводу интервью, они сказали, что существует слишком много бюрократических препятствий, но встретиться со мной не могут, так как объезжают бедуинские и арабские деревни в ходе подготовки к празднику Ид аль-Адха. «Они пьют бедуинскую текилу — крепкий, горький кофе саада — и идут домой», — говорит Халди.

Пока отец Халди наливает мне еще «текилы», мальчик преклоняет колена в ответ на призыв на молитву, раздавшейся с минарета деревенской мечети. В Иерусалиме имамы включают погромче динамики на минаретах в Судный День, но в своей деревне Халди уговорил имама уважать еврейские праздники и не мешать кибуцникам. Мы пошли посмотреть на старую дорогу, миновав по пути стадо, за которым шел пастух с посохом. «Мы же не просим ночной клуб или широкое шоссе, речь идет о нашем будущем, мы все будем пользоваться дорогой», — говорит Халди.

Наша машина медленно трясется на пыльной грунтовой дороге, пока мы, наконец, не въезжаем под сень деревьев вдоль улиц кибуца. В кибуце Уша Халди показал новую короткую дорогу, построенную, чтобы местные жители могли добираться до скоростной трассы, не проезжая через Кирьят-Ата. Широкая, асфальтированная, с фонарями. В длину как тот же участок, который отказывается ремонтировать совет Звулун. «Иногда я прикусываю язык, чтобы не сказать "апартеид". Для кибуца дорогу можно построить, а для Хавалида — нет?» — сказал Халди.

***

Летом и осенью я изучал условия жизни бедуинов в Израиле и обнаружил, что столкнулся с культурой, переживающей бурные перемены. Многие бедуины отказываются от своих традиций, либо частично осовременивая их, либо полностью оставляя это общество. Я обнаружил, что наношу на карту их дороги в израильское общество и из него, чтобы успеть, пока не поздно. «Бедуинская культура очень изменилась», — сказал Клинтон Бэйли, этнограф, изучавший бедуинов с 1967 года. — «Они больше не хозяева своей судьбы».

Сотня могильных камней, некоторым не меньше ста лет, отмечает бывший въезд в деревню Аль-Аракиб. Израильские власти считают ее незаконной и требуют от жителей перебраться в один из районов Рахата, в бетонные дома, возведенные в 1970-х годов, когда проводился в жизнь план городского строительства. 573 жителя Аль-Аракиба жили на склонах холма в шатрах и домах до 2010 года. Сейчас там больше ничего не осталось — все снесли бульдозеры, действовавшие под защитой полицейского спецназа.

Остались только мертвецы на кладбище да шейх Салех аль-Тори. Он сидит на тонком матрасе, белки его глаз отливают коричневым из-за постоянного горячего ветра с песком. Его темная кожа отливает золотом, как табак в глубине сигареты. Густые усы, серебряный кинжал за поясом и серая традиционная одежда делают его олицетворение кочевника из книг, овеянного романтическим ореолом, а заодно и символом сложных политических реалий, в которых живут бедуины. Его речь подчеркивает эту двойственность мгновенным переходом от легенд и старинных историй к современным жалобам и претензиям.

«Мы здесь с библейских времен. Авраам женил своих сыновей на бедуинских женщинах из Негева, — говорит он, и его голос звучит с энергией, приданной отчаянием. — Только тайные агенты правительства могут сказать, что в Израиле закон защищает бедуинов. Нет никаких законов, защищающих нас».

Самую недавнюю попытку урегулировать проблему бедуинских поселков Негева государство Израиль предприняло, предложив план, разработанный Эхудом Правером. Программа предусматривала переселение около 40 тысяч бедуинов в новые поселки и предоставление им прав владения новыми землями и выплату компенсаций. Против плана сложился весьма странный альянс, объединивший обычно враждующие политические силы. Арабский депутат Кнессета Джамаль Захалка назвал план Правера попыткой «трансфера». Комиссар ООН по правам человека Нави Пилэй заявила, что программа разрушит традиционную социально-культурную среду бедуинов. Израильские правые заявили, что программа по сути дарит бедуинам большие участки земли. Статья на правом сайте «Аруц-7» сообщила, что бедуины получат более 180 км² из государственного земельного фонда в качестве «компенсации» за земли, которые они незаконно присвоили. Депутат Кнессета от партии «Байт Йегуди» («Еврейский дом») Орит Струк назвала программу Правера неправильной и несправедливой.

Переселение бедуинских кланов в городские районы — не израильское изобретение. В 1900 году османские власти основали Беэр-Шеву, чтобы поселить там бедуинов, которые совершали налеты на оседлых жителей или вымогали у них деньги в обмен на «защиту», то есть, занимались бандитизмом и рэкетом. Британский археолог Клод Кондер в 1895 году писал, что «бедавины» — это «негодяи», которые грабят деревни. В Иордании тот же процесс шел медленнее и с более значительным вниманием властей к нуждам бедуинов, которые составляют главную опору власти Хашимитской династии. Синайские бедуины на несколько лет выпали из поля зрения египетских властей, и, пользуясь хаосом, занимаются контрабандой и «всем, чем можно, чтобы выжить», говорит Бэйли, этнограф из Иерусалима. На Западном берегу 2800 бедуинов клана Джахалин, бежавших из Негева в 1949 году, теснит расширение еврейских населенных пунктов за «зеленой чертой», особенно Маале-Адумим. Агентство ООН по координации гуманитарных вопросов утверждает, что треть из них балансируют на грани голода.

Некоторые бедуинские шейхи говорят, что готовы принять план Правеа, если им позволят продолжать заниматься земледелием и сохранить традиционную культуру. Фактически, они говорят: дайте нам водопровод, постройте школы, а в Рахат мы не поедем. Правительство отложило выполнение плана Правера в декабре 2013 года. Чиновники говорят о необходимости срочно урегулировать земельные проблемы в Негеве, но не выдвигают новых идей. «Израильское правительство может уладить все проблемы непризнанных деревень за десять лет», — говорит Ариэль Длуми из организации по еврейско-арабскому сотрудничеству Аджик-Ниспед. — «Оно должно только предоставить экономическое решение в виде рабочих мест. Никто из бедуинов на самом деле не хочет по старинке жить без водопровода и других удобств».

***

В октябре осень сделала Негев менее похожим на раскаленную сковородку. Джанис Абу Хани, сидевшая рядом с хижинами, сооруженными семьей Аль-Вакли, спросила детей, могут ли они показать, как скачут кролики. Бедуинские дети смеялись и прыгали в пыли. Тогда Абу Хани, которая занимается зоотерапией, принесла им белого кролика. Радость детей не знала границ.

Но летом, под ракетными обстрелами из сектора Газы, семье Аль-Вакли было совсем не до смеха. В их деревню попала ракета, выпущенная боевиками. 13-летней Асил осколки попали в ноги, 11-летней Марам — в живот и в почки. Поскольку их деревня считается непризнанной, то система противоракетной обороны «Железный купол» не защищает ее. «Железный купол» выпускает ракету-перехватчик стоимостью 55 тысяч долларов, только если вражеские ракеты летят в сторону жилых кварталов, а непризнанные деревни, отсутствующие на официальных картах, к таковым не относятся. В другом подобном поселке бедуин погиб и две девочки были тяжело ранены в результате взрыва ракеты. Для семьи Аль-Вакли ранение девочек было тем горше, что их дом, который разрушили израильские власти, имел бомбоубежище. Все 40 детей клана получили психологическую травму из-за ранения двух девочек и из-за постоянного чувства опасности летом во время воя сирен и ракетных обстрелов.

Во время летней войны Абу Хани закачивала обучение в колледже «Сапир» в Сдероте, городе, который подвергался наиболее интенсивным обстрелам. Студенты как-то раз сказали, что у них есть всего 15 секунд после сирены, чтобы найти убежище до падения ракеты, настолько близко этот город находится относительно сектора Газы.

«Вам повезло, что у вас есть хотя бы эти 15 секунд. У людей в Газе нет даже этого времени и нет системы оповещения об обстрелах», — заявила в ответ Абу Хани.

Наступила тишина, потом один из студентов сказал: «Это не одно и то же».

«Чем один мертвый ребенок отличается от другого мертвого ребенка?» — спросила она.

Такова реальность на Ближнем Востоке. Люди по-разному делят убитых на своих и чужих. Даже в американских газетах убитые израильтяне и убитые палестинцы получают разные по размеру заголовки, не говоря уже о разности во внимании и сочувствии к разным жертвам со стороны израильского и палестинского общества. Абу Хани решила посвятить себя спасению жизни каждого ребенка, вне зависимости от его происхождения. В бедуинском обществе вопрос помощи детям должен быть приоритетным. Сегодня в Негеве живут 210 тысяч бедуинов, и 54% из них составляют дети в возрасте до 14 лет. Рождаемость в бедуинском секторе составляет 5,5%, что отчасти связано с полигамией. 47 лет назад, когда Клинтон Бэйли начал свои исследования, их было 20 тысяч.

В своем доме в Рахате Абу Хани устраивает поудобнее непоседливую приемную 4-летнюю дочь-суданку Дунию. 13-летняя Камар, тоже приемная дочь Абу Хани, девочка, отстающая в развитии, воркует с ее новорожденной внучкой. Женщина содержит целый зоопарк кошек и морских свинок, которых, вместе со своим любимым конем Принцем, использует в терапевтических целях. Бедуины гордятся своим гостеприимством и дружелюбием, но сострадание среди них не особенно распространено. Абу Хани ищет способ изменить это. Она ставит своей целью не только защиту животных от хулиганских выходок, которые нередки в Рахате, но и снизить уровень насилия в бедуинском секторе, научив бедуинов по-доброму относиться к братьям нашим меньшим. «Дети убивают всякое живое существо, которое им попадется», — говорит она.

Абу Хани начала знакомить детей с животными вместе с Аджик-Ниспед, Арабо-еврейским центром по равноправию и сотрудничеству — Негевским институтом стратегии мира и развития, который базируется в Беэр-Шеве и занимается, в основном, проектами в бедуинском секторе. После войны в Газе у нее появилось очень много хлопот. «Население непризнанных бедуинских деревень оказалось самым слабым, так как оно не имело самой базовой защиты от ракет и не участвует в программах по преодолению посттравматических синдромов», — говорит Длуми из Аджик-Ниспед. — «Предложенный Джанис метод терапии с помощью животных стал прекрасным средством лечения».

Последней на данный момент затеей Абу Хани стало создание организации «Анахну вэ а-Хайот» («Мы и животные»). Вместе с ветеринаром из бедуинского городка Лакии, где средняя зарплата составляет примерно 1.200 долларов, что почти вдове ниже средней зарплаты в Израиле, она хочет открыть зоопарк, чтобы работать с сиротами и детьми, подвергшиеся издевательствам.

Абу Хани поставила перед собой непростую задачу. Патриархальный уклад клановой бедуинской жизни может оказаться очень репрессивным. Вместе с ростом Рахата эта культура привела к созданию гетто и усилению враждебности между кланами. В Рахате 60 тысяч жителей, и каждый район компактно заселил отдельный клан. Например, почти все Абу Хани живут в Седьмом районе. Работы тут мало, а городских проблем — сколько угодно. «Рахат» на арабском языке значит «отдых», а на иврите — «фонтан», но в обоих языках это слово относится к малоупотребимым словам высокого литературного стиля. Когда я спросил местного жителя об арабском значении слова, он рассердился и сказал: «Я не знаю насчет арабского, но на румынском это значит «дерьмо».

В этот весьма сложный город приехала Дженис Абу Хани. Выросшая в английском Бирмингеме, она вышла замуж за Талиба, который работал там в отеле. Все трое их сыновей родились в Англии, они прожили там много лет, но в итоге Дженис настояла на переезде в Негев. Она надеялась, что сухой воздух пустыни облегчит недуг ее второго сына, страдающего от астмы. Она также надеялась, что многочисленная родня Талиба в Седьмом районе устроит им теплый прием. Когда старшему сыну Майку было четыре года, Дженис столкнулась с суровой реальностью. Ее свекор решил, что она слишком мягко воспитывает сына, и выпорол его. Дженис с семьей уехала в другой район и пять лет не разговаривала с отцом мужа.

Ее дети отражают разные тенденции, господствующие сегодня в среде бедуинской молодежи. Майк, которому сегодня 22 года, вырос с космополитическими взглядами, ожидаемыми от человека, родители которого происходят из разных культур. Он всегда учился в израильских еврейских школах, какое-то время жил в Норвегии и в Великобритании, а сейчас учится в Тель-авивском университете. Двое других сыновей Дженис выросли в чисто бедуинском культурном окружении. Когда второму сыну Сами было два года, он отчитал мать за то, что она обратилась к нему по-английски. «Я бедуин! Я не знаю английского!» — сказал Сами тогда. По сей день он отвечает матери на арабском.

Никто из детей Абу Хани не служил в израильской армии. Бедуины Галилеи, такие, как Исмаил Халди и его семья, гордятся своей воинской службой. Среди бедуинов Негева отношение к армии двойственное. В Рахате военных все больше считают частью репрессивного государственного аппарата. Всего 5% от пригодного к службе бедуинского населения служили в армии. Если на еврейское и друзское население Израиля распространена обязательная воинская повинность, то в отношении бедуинов армия действует иначе, учитывая возможный конфликт обязанностей как граждан Израиля с их арабской и мусульманской идентичностью, и принимает только добровольцев. Даже те, кто не возражает против службы в армии, часто становятся жертвами стереотипов и сталкиваются с враждебным отношением. Показывая на автозаправку, банк и супермаркет, один молодой человек объяснил, почему не пошел в армию: «Я из Рахата. Как я могу различать следы в пустыне?»

***

Написанный арабской вязью и скрепленный османскими печатями документ от 1905 года подтверждает право клана шейха Салема Иршада Абу Мдейре на землю Аль-Аракиба. Такой же документ от 1929 года, выданный властями британского мандата, повторяет, что земля принадлежит этому клану. Бедуины вместо подписи оставили отпечатки пальцев. Правнук Абу Мдейре шейх Салех аль-Тори носит эти документы в пластиковой папке, чтобы защитить от ветра и пыли. Однако он с таким же успехом может выбросить их в мусорный бак, так как бумаги совершенно не помогли ему в борьбе за землю.

Жители Аль-Аракиба выращивали фиговые и оливковые деревья, а также занимались животноводством. Дженис Абу Хани любила ездить верхом вдоль высаженных рощ Аль-Аракиба, потому что местные жители не бросали камнями в женщину на коне, как поступают дети в Рахате. Теперь вместо рощ остался пустырь, усеянный обломками кафеля и обрезками водопроводных труб, как будто там прошел какой-то неуклюжий великан. Десяток гусей суетятся на склоне холма. Они служат сторожами для Салеха аль-Тори и своим гоготом предупреждают его о вторжении незваных гостей. Шейх сидит, скрестив ноги в позе полулотоса, курит ароматизированные сигареты с резким запахом и легко выходит из себя даже когда ему задают самые невинные вопросы, потому что считает, что вся его жизнь рухнула.

Израиль стремится вывести бедуинов из пустыни. Цель проекта разные люди оценивают по-разному, кто-то говорит, что это ради блага бедуинов, другие считают, что все делается со злым умыслом. Министр обороны Израиля Моше Даян в 1963 году говорил в интервью газете «Гаарец», что бедуины должны стать городским пролетариатом, рабочими, занятыми в промышленности, сфере услуг, на строительстве и в сельском хозяйстве. По его словам, их дети будут ходить в школы «и причесываться подобающим образом». Моше Даян признавал, что потребуется настоящая революция, но был уверен, что в течение двух поколений процесс завершится, и «бедуинский феномен исчезнет». Сегодня бедуины стали пролетариатом, но без работы. Две трети из них живут за чертой бедности, тогда как в среднем в Израиле этот показатель составляет 25%.

Процесс ликвидации Аль-Аракиба стартовал, когда Еврейский национальный фонд решил включить эти земли в проект по созданию нового леса. Бедуины в 2006 году обратились в суд, но беэр-шевский окружной суд постановил, что государство поступает в соответствии с законами, и что Аль-Аракиб не был местом постоянного поселения на протяжении продолжительного времени. Шейх Салех утверждает, что клан никогда не откочевывал дальше, чем на несколько сотен метров, да и то по просьбе израильских чиновников, которые в 1953 году объявили этот район военной зоной. Профессор Рут Карк, географ из Еврейского университета, выступавшая на суде экспертом со стороны государства, сказала, что бедуины прибыли в Негев всего 200 лет назад из Египта и Иордании, а не жили там с незапамятных времен. По ее словам, до основания государства Израиль в Негеве не было мест оседлого проживания людей, кроме Беэр-Шевы. Она подчеркнула, что большинство рассказов бедуинов о своей истории — неправда. «Мое мнение основано на картах и документах XIX века», — сказала профессор Карк.

После поражения в суде для Аль-Аракиба начался обратный отчет. Впервые поселок был разрушен в 2010 году. Были снесены все дома и срублены все деревья. На следующий день Азиз аль-Тури, сын шейха Салеха, обнаружил себя, жену Сабах и шестерых детей укрывающимися от ветра в руинах дома. Он предложил семье перебраться в Рахат.

«Ты смерти нашей хочешь?» — спросила Сабах, уроженка Аль-Аракиба. — «Перезд из Аль-Аракиба означает для нас гибель».

«У нас нет ни денег, ни еды», — возразил муж.

«Я буду питаться черствым хлебом, но никуда отсюда не уеду», — упорствовала жена.

Бедуины снова и снова строили дома, и власти снова и снова сносили их. Летом 2014 года все закончилось, когда государство окончательно ликвидировало 76 строений. Азиз аль-Тори еще держится, но семья, в основном, живет в Рахате.

«Они уничтожают нашу культуру, понимаете? Вот смотрите», — Азиз показывает термос. Пока его дом был цел, он угощал гостей горячим свежезаваренным кофе, который готовили в старой турке на углях. Теперь он наливает мне кофе из пластмассового термоса китайского производства. Он считает, что тем самым фактически предает традиции бедуинского гостеприимства: «Наша культура прекрасна. Когда приходит гость, мы говорим, добро пожаловать, мой дом — ваш дом. Но у меня больше нет дома, который я могу предложить гостю».

***

Насер Альфрауна перебрался в Рахат в надежде найти работу в качестве инженера-конструктора. Он женился на Фоде из Седьмого района, где первоначально жила Дженис Абу Хани. У него четверо сыновей и четыре дочери. В отличие от принятых у бедуинов норм, Альфрауна одинаково заботился об образовании как мальчиков, так и девочек. Он решительно защищал всех их. Его семья не только бедуины, они еще и чернокожие. Светлокожие бедуины называют темнокожих потомков африканцев «абайд» — «раб». Круглое израильское угощение «крембо» из белого зефира в шоколаде бедуины часто называют «рас абайд» — «голова раба».

Дочери Насера сначала были недовольны вниманием и заботой, которыми он окружил их. Бадер, вторая дочь хотела ничем не отличаться от одноклассниц, которых вряд ли ждет что-то кроме деторождения. Но Насер каждый день приходил в школу к окончанию уроков и спрашивал учителей, как показала себя его дочь. Он обнимал и целовал ее на глазах одноклассников.

«Ты смущаешь меня!» — жаловалась Бадер.

«Естественных вещей стесняться не следует», — возражал он.

Бадер приходила домой в слезах. Ей казалось, что отцовская забота выделяла ее из ряда одноклассниц сильнее, чем темный цвет кожи. Но через несколько лет она поняла его, и теперь изо всех сил старается доказать, что отец не напрасно жертвовал всем ради будущего дочерей.

Жена Насера пыталась сдержать амбициозные планы мужа в отношении Бадер и Хинд, старшей дочери, которую он хотел сделать врачом. Насер решил отправить дочерей из Рахата учиться в интернате. Чтобы бедуинские девочки ночевали не дома? «Что люди скажут?» — спрашивала Фода.

«Ничего не хочу знать», — ответил Насер. — «Девочки будут делать все, что захотят. Не надо никого слушать».

В 13-летнем возрасте Бадер поступила в сельскохозяйственную школу «А-Кфар а-Ярок» в Рамат а-Шароне, к северу от Тель-Авива. «Я чувствовала себя одной из них. Мы все были друзьями, дружили с еврейскими мальчиками и девочками», — вспоминает она. Бадер до сих пор пересыпает арабскую речь ивритскими словами, особенно техническими терминами.

Но родственников беспокоил не ее язык. Клан Насера в деревне Шакиб ас-Салам порвал с ним отношения, чтобы заставить вернуть дочерей Бадер и Хинд в Рахат из интерната. Насер вместо этого сказал, что отправит Хинд изучать медицину в Германии. Родня в ответ поставила его в известность, что, если Хинд уедет, они убьют Бадер, которой тогда было 16-лет. Они украли паспорт Хинд, чтобы не дать ей покинуть пределы Израиля. Наконец, один из родственников-мужчин вмешался, заставил прочих одуматься, остудил страсти и вернул девушке паспорт.

Закончив учебу в интернате, Бадер вернулась в Рахат. Ее подруги по школе уже вышли замуж. Многих били мужья. Когда одну из этих молодых женщин муж избил в очередной раз, другая сказала ей, что она заслужила это обращение. «Никто не заслуживает побоев», — уверена Бадер. Она уезжала в Тель-Авив к новым друзьям под любым предлогом, поняв, что, хотя родилась и росла в Рахате, больше не имеет с местными жителями ничего общего.

Она стала волонтером в организации «Шаг вперед ради распространения образования», которая оказывает помощь женщинам и детям бедуинского сектора. В течение трех лет Бадер работала в этой организации и пыталась уговорить женщин в Рахате посещать курсы грамоты. Она буквально обходила дома, убеждая бедуинок записываться на обучение. Некоторые соглашались, но потом им запрещали мужья, или шейхи, к которым обращались мужья за советом. Но кое-чего Бадер все-таки добилась. Как сказала одна из женщин, дети больше не смеются над ней, потому что она ставит их книги вверх ногами.

Затем пришло время отдавать долг отцу, так много сделавшего для своих дочерей. Насер заболел диабетом, у него развилась тяжелая форма катаракты, и он больше не мог работать. Бадер нашла вторую работу на вечер и обслуживала инвалидов в Беэр-Шеве, чтобы заработать денег для оплаты учебы Хинд в германском Марбурге. Ей было очень тяжело видеть всегда энергичного отца в таком состоянии. Насер всегда стремился к чему-то, хотел улучшить общество. Он пытался пробиться в местный совет Рахата, но никто не голосовал за чернокожего бедуина. Теперь он был слишком болен. Бадер работала от звонка до звонка два года, пока отцу не обеспечили все причитающиеся социальные пособия. После этого она смогла уволиться со второй работы и пойти учиться на юриста в Академическом колледже в Кирьят-Оно, под Тель-Авивом. Она ездила туда трижды в неделю.

Шесть лет назад Бадер успешно завершила учебу и поступила на работу в прокуратуру Беэр-Шевы. «Работа мне нравилась, она придавала мне сил», — вспоминает она. Первое дело, на котором ей довелось выступать в суде, было связано с насилием в еврейской семье. Бадер очень волновалась. Она записала на бумаге все, что должна была сказать судье, до последнего слова, включая даже свое имя.

Проработав год в прокуратуре, Бадер открыла свой адвокатский офис в полуподвальном помещении в Рахате. В безжизненном свете флуоресцентных ламп она возится с делами бедуинов, которые, не умея обращаться ни с электричеством, ни с водопроводом, задолжали огромные суммы Водной и Электрической компаниям. Другие дела, которыми она занимается, обычно связаны с иммигрантами и с насилием в семье. Ей говорили, что бедуинские мужчины никогда не пойдут к адвокату-женщине — в Рахате Бадер одна из двух женщин-юристов — но мужчин среди ее клиентов хватает.

Бадер сегодня живет в центральной части Израиля, в городе Кфар-Касем, расположенном относительно недалеко от Тель-Авива. Она вышла замуж не за бедуина, а за израильского араба. Я сказал ей, что она самая поразительная из всех представителей бедуинского сектора, которых я встречал, но, похоже, скоро бедуины совершенно перемешаются с арабами и будут разделять арабские проблемы и политические взгляды, утратив свою идентичность. Она лишь пожала плечами.

Каждое утро Бадер проезжает по Трансизраильскому шоссе более ста километров от дома до офиса, а каждый вечер проделывает обратный путь. Но она ездит так далеко не из любви к Рахату, а наоборот. Ее работа заключается в том, чтобы защищать людей от Рахата и его пагубного влияния. Мы были в ее маленьком офисе, и я спросил, какие элементы бедуинской культуры она хотела бы передать своему сыну. «Я даже не знаю, так сразу ответить трудно», — говорит Бадер. Она поправляет прическу и сцепляет тонкие пальцы над столом. Затем решительно говорит: «Никакие. Я хочу вырастить сына хорошим, достойным человеком, и только. От бедуинской культуры я ничего не хочу брать».