Тот, кто уложил Путина на лопатки

«А знаешь ли ты, — спрашивает Борис Кюлленен во время одного из наших разговоров о современной России, — что мой дядя, брат отца, победил Путина в российском варианте дзюдо, и что об этом поединке Путин вспоминает до сих пор?» Нет. Этого я не знаю. Я отправляюсь к Кюлленену в Тршебич.

О том, что это интересная семья, я знал. Одна фамилия чего стоит: ее никто никогда не напишет правильно — я сам перепроверяю по два раза...

Да, верно, Кюлленен.

Слово происходит из древнефинского: «Это означает нечто вроде “довольный” или “сытый”», — как-то объяснил мне отец Бориса, тоже Борис, художник, характерной особенностью которого, помимо прочего, является то, что он рисует всех, с кем встречается.

«Отец был финном, а мать — русская», — я стараюсь припомнить, что он рассказывал мне когда-то. Уже тогда я подумывал записать эту историю, но, подумав, что Требич далеко, там холодно, я в итоге никуда не поехал.

Тогда же, помнится, он сказал мне: «Полжизни Россия была моим домом. Я 15 лет работал реставратором в Эрмитаже в Ленинграде. И только в 1980 году я переехал сюда, на Высочину».

А что было после, я не знаю.

Позднее мы всегда болтали с его сыном, фотографом Борисом Борисовичем о внешней политике. Иногда и о Владимире Путине, но что в итоге президент превратится в, так сказать, знакомого семьи, что обретет плоть, этого я не ожидал.

Я сижу в автобусе, который едет в Тршебич, а оба Бориса ожидают меня на площади. Я хотел, чтобы они пришли вместе, ведь старик уже иногда забывается. Кто знает, как он держится после трех операций на сердце, но мои опасения оказались напрасными — он в отличной форме.

Он начинает путаный рассказ обо всем на свете, включая дедушку, которого кобыла лягнула в голову. Поэтому Борис-младший наконец говорит: «Папа, все это очень интересно, но у него всего три часа, и нам надо поговорить о дяде и о Путине».

Я взглядом благодарю за это вмешательство, хотя должен признать, что внимания достоин любой из семьи Кюллененов.

Времена страшного голода

Начнем с той самой несчастной кобылы: «Мой брат Вовка, спортсмен, — вспоминает Борис Кюлленен, — был копией дедушки, который служил в царской армии. И получилось так, что оба умерли от травмы головы».

Перед самым началом Первой мировой дедушке нужно было отвезти беременную жену в деревенскую больницу, и он в спешке искал лошадь. Ему попалась необъезженная, прежде никем не запрягавшаяся кобыла. «По пути что-то случилось с запряжкой. Он пошел поправить, а, когда наклонился, кобыла лягнула его в голову. Удар был смертельным, а бабушка там как-то сама родила. И хотя наш Вовка родился гораздо позже, в 1948 году, он тоже с детства получал по голове. Я помню, как однажды в детском доме его ударили об пол, а, когда он вырос, кто-то ударил ему по голове железным прутом. Пришлось долго накладывать швы. Вовка был силач, но он знал, что против оружия у него шансов нет. Он любил говорить: “Против лома нет приема”. И так его жизнь и закончилась, хотя ему было всего 50, но мы забегаем вперед».

Художник Борис родился в период, когда в России женщины беременели редко: не хватало мужчин. Шел четвертый год Второй мировой. Он был предпоследним из пяти детей: после него родился только Вовка. Сегодня уже все его братья и сестры умерли: «Например, старшую сестру, Людмилу, я даже не застал. Она родилась еще до войны, родители были молодыми, неопытными. Однажды они оставили бабушке девочку, которой тогда было несколько месяце, а бабушка дала ей молоко с водой. Так сестра и умерла».

Мама работала дома швеей, а отец был электриком, который во время войны, что понятно, служил. Большую часть времени он был на фронте, но однажды, когда был серьезно ранен, был отпущен домой, чтобы поправиться. Он так хорошо поправил здоровье, что родился ребенок.

Отец вернулся обратно на фронт, где у него была особая роль: он был киномехаником, показывал патриотические фильмы на передовой. У него был грузовичок, на котором он перевозил экран.

«Что касается лично меня, то дело было так, — рассказывает Борис. — В 1943 году отца контузило, он упал на какой-то пень, ударился, и его отправили в лазарет. Когда его выпустили, начался немецкий налет. Их тогда было двое — отец и молодой офицер. После первого авианалета они еще радовались, что оба выжили, а после второго офицер уже был мертв. И хотя сначала отец ничего не почувствовал, между ребрами у него застрял осколок — его вернули в лазарет, а потом отправили домой. Где он и сотворил меня».

Домом была окраина городка Вытегра. Домик у леса, на берегу широкой реки, которая впадает в Онежское озеро.

Вытегра находится на северо-западе России, была основана финнами, и там говорили по-фински. «Lehmä — это корова, у нас была корова, — до сих пор вспоминает Борис. — Leipä — это хлеб, poika — мальчик. Еще я знаю несколько финских ругательств».

С малых лет Борис проявлял талант художника, а вот его брат, который был младше на четыре года, знал, что будет спортсменом: гены он унаследовал от отца. «Папа был спортивным. Он был из бедной семьи бурлаков, он еще сам тянул баржи и плоты на тросах против течения. И, конечно, он был талантливым лыжником, как и любой финн. Это то же самое, как каждый монгол — отличный наездник. И хотя у него прежде не было ни лыж, ни лыжной обуви, одолжив их раз, он тут же победил в соревновании. До войны ему приходилось часто работать далеко от Вытегры, а когда была хорошая погода, в субботу он возвращался домой к своей ненаглядной, проделав 300 км на велосипеде или на лыжах. А в воскресенье отправлялся обратно ...»

После войны в победившей России был такой же голод, как в пораженной Германии. Ужасный. Родился мой брат Вовка, но мать пережила и несколько неудачных беременностей, чудом не умерев.

Отец начал пить. «У него была травма, он пережил страшные вещи, — оправдывал его Борис. — Например, он видел, как немцы вешали русских женщин за причинное место на крюки».

Они переехали в ближайший крупный город, который тогда, в 50-е, назывался Ленинградом, и который сегодня опять зовется Санкт-Петербургом. «Мы жили в ужасных условиях. В нашей малюсенькой квартирке было вечно холодно, вода была только на улице и часто замерзала. Отца ненадолго посадили, мать была часто в больнице — она не справлялась. Семью кормил самый старший брат, ему было 16: он работал кочегаром. Мы голодали еще больше, чем после войны, — говорит Борис. — С другой стороны, никто за нами не смотрел, и мы были предоставлены сами себе. Мы совсем перестали ходить в школу. Это заметила комиссия по делам семьи, и однажды ее представители пришли к нам. Они увидели, как мы бедствуем без родителей, и немедленно вмешались».

У двух старших братьев начинался ревматизм, и их отправили лечиться, а Бориса с Вовкой принял один из лучших ленинградских детдомов. «То есть для меня он был хорошим, а для брата — нет. Вовка был более свободомыслящий, необузданный и сталкивался с местной системой, в рамках которой сами дети могли наказывать своих непослушных сверстников».

Но там Вовка начал заниматься самбо — российский вариант дзюдо. По сути название «самбо» состоит из трех русских слов, которые звучат как «самооборона без оружия».

Более спокойный Борис отлично пел, побеждал на конкурсах. Для него детский дом был удачей: «Мы ходили в один из лучших театров в Советском Союзе, мы постоянно смотрели спектакли, оперы и балеты. Меня взяли обучаться пению в ленинградский Дворец пионеров, и именно там я выступал, например, перед королевой Бельгии Елизаветой Валерией Баварской. У нее была замечательная меховая шапка, она сидела в высоком кресле, а мы развлекали ее революционной песней ... У меня был красивый голос, детское сопрано. Но когда в 16 лет я потерял его, я начал посвящать больше времени рисованию», — продолжает Борис свой рассказ.

Богородица для Путина

Самый младший брат Вовка был уникальный талант: в 70-е годы у него не было конкурентов в легком весе.

На одном общем сборе он боролся со своим тезкой — Владимиром Путиным, уроженцем Ленинграда, который был на четыре года младше. Путин был способным борцом, но Кюлленен был многократным чемпионом Советского Союза, победителем чемпионата Европы в Риге: «Я ездил с ним на соревнования, — гордо говорит Борис. — Я побывал и в Минске, где наш Вовка стал чемпионом мира».

Именно поэтому Владимир Путин посвятил Кюлленену несколько фраз в своих мемуарах: несмотря на то, что он проиграл Кюлленену, он гордился, что смог ему противостоять.

И если Путина ожидала слава, власть и богатство, то Владимир Кюлленен приближался к своей безвременной кончине. Во второй половине 90-х годов он получил фатальную травму. Тогда Борис уже давно проживал в Тршебиче, так что о деталях ему неизвестно, но все равно они были известны только нападавшему, которого так и не нашли. «Мне только известно, что брат возвращался поздно вечером домой и кто-то стукнул его по голове бутылкой. В первый момент он это перенес, но не поехал ни к семье, ни в больницу — он поехал к маме и лег там спать. Утром его госпитализировали, но было уже поздно. В больнице он пролежал почти два месяца: сначала он еще говорил, а потом все только спал и в конце не мог уже даже глотать, и он умер».

Его похоронили в родной Вытегре. «Но когда Путин стал президентом, вдруг на его могиле появилась большая черная лента, на которой имя брата, конечно, c небольшой ошибкой, написано золотыми буквами».

Это был дар от города Санкт-Петербурга, но Кюлленен уверен, что речь идет о бескорыстном порыве президента Путина, за что они ему благодарны.

Они хотели выразить ему благодарность, и шанс для этого представился в 2006 году, когда Путин приезжал с визитом в Чешскую Республику. «Я сделал для него несколько рисунков, а также деревянную икону Владимирской Богоматери, что было логично, ведь он Владимир Владимирович, и моего брата тоже звали Владимиром».

Борис Кюлленен отнес свои произведения в российское консульство в Брно, где ему пообещали все передать президенту. «Это было весной. А летом нам позвонили и пригласили с супругой в посольство в Праге. Специально для нас там устроили вечер: икра, шампанское, 40 приглашенных. Посол РФ передал мне благодарственное письмо от Путина на бумаге с водяными знаками, в котором говорилось, что я его обрадовал, что, мол, мои работы понравились ему и специалистам, которым он их показал. Кроме того, мне дали его визитку и в дар деревянную шкатулку, покрытую лаком, в народном стиле, на которой Илья Муромец борется с демоническим Соловьем-разбойником».

Все — атомы

Остается только объяснить, как Борис Кюлленен попал в Тршебич.

Да — влюбился. С середины 60-х годов он работал реставратором в Эрмитаже, и мастерская находилась в 22 км от выставочных залов в шести дворцах. «Мы получали минимальную зарплату и жили от получки до получки, приходилось все время занимать, но руководство говорило, что мы работаем не из-за денег, что мы живем для искусства, так что нечего жаловаться. И это в определенной степени было правдой, потому что я видел выставки со всего мира, и в этом мне может позавидовать любой миллионер. В Эрмитаже три четверти экспонатов находятся в хранилище, посетители их не видят, но я видел почти все... Поскольку во мне течет финская кровь, а угро-финские племена когда-то пришли с Урала, то меня очень интересует Азия, и, возможно, не случайно, что я мог, например, реставрировать настенную роспись, привезенную из буддийских пещерных храмов. Мне удалось отреставрировать более 100 кв.м, и я этим очень доволен».

Однажды в конце 70-х Борис Кюлленен проспал.

Он позвонил на работу, сказал, что приедет поздно, и сел в троллейбус, на котором никогда не ездил. В нем он заметил симпатичную туристку, которая явно направлялась в Эрмитаж: это была художница Божена Дворжакова, в 60-е годы студентка гениального Франтишека Музики. И пока остальные чешские туристы бродили по революционным кладбищам, она хотела посетить как можно больше выставок. «Мы вышли на одной остановке. У Эрмитажа, как всегда, была огромная очередь, и я взял ее с собой внутрь и предложил быть ее гидом».

Божене было далеко за 30, но у нее все еще не было детей. Через несколько дней она предложила Борису вместе работать в Чехословакии, и было бы неплохо попробовать создать семью.

Он в принципе не был против, но Советский Союз не одобрял переезд своих мужчин за рубеж, пусть даже в дружественную страну и по такой важной причине, как любовь. Единственной возможностью была свадьба. «Боженка в Тршебиче быстро собрала все необходимые документы и вернулась весной в Ленинград. Мы отправились в консульство. В дверях мы наткнулись на какого-то развеселого, явно подвыпившего господина, в одной руке у которого был коньяк, а в другой — шампанское. Консул как раз уходил на пенсию. Он заявил, что работал тут 10 лет и сомневается, сделал ли он когда-нибудь что-нибудь хорошее, так что он поможет нам со свадьбой. Через три дня во Дворце иностранцев состоялась наша свадьба».

В 1982 году в Тршебиче родился Борис Борисович.

Он так и не прославился в качестве художника, хотя что-то в нем определенно есть. И вот наконец-то слово получает он: «Одно из самых первых воспоминаний: мама рисует картину всю в голубых тонах: это был такой холодный цвет, который мне не нравился. И я взял кистью ярко оранжевой краски и провел линию через все полотно — думаю, мама обрадовалась».

Отец Бориса его перебивает: «Ты хорошо рисовал и часто помогал нам».

«Может быть, — кивает младший Борис. — Но однажды одна учительница в начальной школе у меня спросила: “Что это значит? Родители у тебя художники, а ты не можешь провести ровную линию?!” Я совершенно расстроился и вернулся к этому только, когда мне было 15».

Сегодня его специализация — календари: он фотографирует в основном Тршебич. Кстати, круг замкнулся: один из его календарей сегодня хранится в собраниях Эрмитажа.

Пять лет назад Божена Кюлленен умерла, и супруг с сыном тяжело это перенесли, особенно Борис-старший. Но они не показывает этого, напротив, даже после 70-летия он выглядит счастливым, с радостью смотрящим в будущее. «Удивительно, что люди вообще живут, — говорит Борис-младший, прощаясь. — Мама мне часто говорила: «Бориска, не грусти и помни, что все — только атомы. Она имела в виду, что жизнь надо воспринимать такой, какая она есть, потому что мир удивителен — удивительно все, что в нем есть, даже плохое. Ошибки — основа существования, поиск правильного пути. Хорошо, что возникают неожиданные проблемы. Мы можем их решать — это замечательно».

Я не чувствовал стыда

Из мемуаров Владимира Путина

В 1976 году стал чемпионом города. В нашей секции вообще тренировались не только такие, как я, любители, а профессионалы, чемпионы Европы, мира, Олимпийских игр. И по самбо, и по дзюдо.

Навсегда запомнил несколько схваток.

В конце одной из них я почти не мог дышать, только хрипел. Парень попался крепкий, и я настолько все силы отдал, что вместо вдоха и выдоха из груди шел хрип. Выиграл с небольшим преимуществом.

Еще одна схватка запомнилась на всю жизнь, хотя я и проиграл ее, с чемпионом мира Володей Кюлленином. Он потом погиб. Стал пить, и где-то на улице его убили. А спортсмен был отличный, просто блестящий. Талантливый был человек.

Но тогда он еще не пил. У нас первенство города было. Он уже был чемпионом мира. И с первых минут я его запустил через спину, причем так красиво, с амплитудой. В принципе должны были тут же остановить схватку, но поскольку он чемпион мира, было неприлично так сразу закончить борьбу. Поэтому мне дали очки, и мы продолжили. Конечно, он был сильнее, но я старался. При проведении болевого приема любой возглас считается сигналом о сдаче. Когда он проводил болевой прием — перегибание локтевого сустава в обратную сторону, — схватку остановили. Поскольку судье показалось, что я издал какие-то утробные звуки. В итоге он выиграл. Но, несмотря на это, я до сих пор вспоминаю эту схватку. А проиграть чемпиону мира было не стыдно.