Андрей Макаревич: Спеть по-белорусски — это поклон моим предкам

Лидер российской группы «Машина времени» записал для проекта Global Reload общественной кампании «Будзьма беларусамі!» и портала Tuzin.fm свою первую песню на белорусском языке. Мы разговариваем с Андреем Макаревичем в минской студии «Осмос».

— Ваши первые впечатления от творческого эксперимента?

— Ужас как интересно! Очень часто таким занимаюсь, ибо не считаю себя исполнителем-полиглотом. Пою по-русски. По-английски пел в школе и к 10 классу практически закончил. По-белорусски очень интересно попробовать, ведь гены (белорусские – прим. ред.) все-таки имею. Я очень хорошо помню сильный белорусский акцент моей бабушки (она была с Погодина, так тогда Блудень назывался, а рядом — Малеч, это Западная Беларусь). И вот бабушка говорила: «шчы», «щука», вспоминаю как сейчас. (Имеется в виду деревня Павловичи, что в Березовском районе на Брестчине, до 1964 года деревня называлась Блудень. Железнодорожная станция рядом имела название Погодина, теперь она называется Береза-Картузская – прим. авт.).

— Можете объяснить — зачем вам вся эта белорусская история, зачем петь по-белорусски?

— Для меня это поклон моим предкам, которых уже нет на свете. Я считаю, что это правильно. Если в человеке есть часть вот этого, так почему он должен ее скрывать? Он должен этим гордиться. Я очень люблю Белоруссию, у меня здесь много друзей. Стараюсь здесь бывать чаще. Здесь фантастическая природа — наверное, самая красивая, какую только можно себе вообразить в средней полосе. И у вас получается ее сохранять в идеальном состоянии, в отличие от россиян. Поэтому ваша страна — оазис в моем воображении.
        
— Открылась вам ваша Белоруссия сразу? Знали ли вы о ней что-то 45-50 лет назад?

— 50 лет назад мне было 11, и отец мне рассказывал про чудесный хутор Малеч, где он родился и провел детство. Где жили только Макаревичи и Антончики. Я знал давно, откуда родом мой папа, мой дед, которого при жизни я уже не застал, моя бабушка по отцовской линии. И все обещал меня туда свозить. И так и не съездил и меня не свозил, не выпало. Так далеко на запад (Белоруссии – прим. ред.) я не выезжал, в Минске только часто бывал, а дальше туда, в направлении Бреста, не ездил. Попал туда в 2011 году благодаря российскому Первому каналу, который снимал программу «Древо жизни», она недолго просуществовала. Ее идея была в том, что герои передачи едут искать свои корни.

— Знаю, что вы досконально изучили свою родословную и собрали все возможные свидетельства. Или остались неизведанные факты?

— Я до сих пор не могу найти фотографии своего прадеда Антония Усаковского, который в тех краях был известным человеком, священником. Он построил церковь, которая до сих пор стоит, построил церковную школу, в которой как раз и познакомились мои дедушка и бабушка. Мне известно, что прадед пережил революцию. В 1919-1920 годах его следы окончательно теряются. Думаю, что его расстреляли. Но пока узнать, где и при каких обстоятельствах, и вообще увидеть, как он выглядел, подержать в руках его фотографию, у меня пока не вышло. Здесь мне в поисках помогали очень серьезные историки, но пока тщетно. Хочу дойти до Лубянки, возможно, там что-то найдется.

— В той самой программе «Древо жизни» четырехлетней давности вы говорите интересную фразу о том, что разницы между белорусами и русскими по сути нет. Изменилось ли ваше мнение на этот счет сегодня?

— Разница, конечно, есть. Даже хотя бы в отношении к природе. У вас это отношение европейское. У нас же испорченное отношение к природе кочевниками. Кочевники привыкли гадить, ведь они не сидят на местах — они завтра едут дальше. Так чего заботиться о чистоте. Подозреваю, что у русских это осталось со времен татарского ига. У вас тоже история непростая, тут то Польша была, то Белоруссия, но все же это Европа.

— Вы слышали белорусский язык, читали на нем, а теперь попробовали спеть по-белорусски. Похож ли он на российской, как вам показалось?

— Никогда не забуду случай в минском такси. Мы обсуждали с таксистом белорусский язык, вывески, написанные по-белорусски, и тот говорит: ха, белорусский язык — это тот же русский, только с ошибками (смеется). Это смешно, тем не менее белорусский — это язык со своими правилами, со своей мелодикой, со своим довольно сложным произношением. И все это меня интересует.

— Так все же похожи наши языки или нет?

— Похожи. Так же как англичанин поймет австралийца и даже шотландца. Но безусловно, разница есть в музыке языка. И не удивительно, что среди первых советских вокально-инструментальных команд лучшими были, по моему мнению, не «Веселые ребята», а «Песняры». Во многом благодаря другой музыке языка.

— В таком случае хочется спросить — может ли быть продолжение вашего творческого эксперимента на белорусском языке?

— Давайте поживем, я открыт к любым хорошим задумкам и готов принимать хорошие предложения. Но давайте посмотрим, что выйдет из первого опыта. Мне довольно трудно судить со стороны, какой получилась моя первая белорусская песня. Об этом могут рассуждать только те люди, которые здесь родились и разговаривают на этом языке с детства.

— С этим, кстати, есть проблема. В 1980 году, скажем, у нас во всем Минске только один человек учил в школе белорусский язык. Так что далеко не все с детства говорят по-белорусски.

— Вот странно. Украина была тоже советская, но там до такой степени не дошло. Тем не менее «Песняры» пели по-белорусски. Честь и слава Мулявину за это. Давайте возрождать белорусский язык общими силами. Или хотя бы сохранять его.

— Расскажите про вашу первую песню на белорусском языке.

— Это песня «Снег», переведенная на белорусский язык Юрием Нестеренко. Теперь она записана вместе с музыкантами из группы Apple Tea. В оригинале она была написана где-то в 1977 году. Особой истории ее создания нет. Сел за фортепиано — и написал. Считаю, что у песен вообще не может быть истории. Когда автор начинает рассказывать истории, как появились его песни, он скорее всего врет. Впервые мы ее записали в 1978 году, не знаю, сохранилась ли это запись, а потом — в 1980 или 1981 году уже с Петей Подгородецким. Не помню, записывали мы ее еще когда в студии, — клянусь, не вспомню. Зато было несколько замечательных концертных версий.

— А разве «Снег» не был написан для программы «Маленький принц»?

— Программа «Маленький принц» родилась следующим образом. Одна девушка заметила, что некоторые наши песни ложатся в контекст произведения Сент-Экзюпери. Поэтому мы собрали произведения, которые подходят, и соединили их с фрагментами из книги. Ничего специально мы для этой программы не создавали и песен для нее не писали. «Снег» мы очень редко исполняли на концертах в те времена, потому что у нас тогда вообще не было клавишных инструментов. Потом появились клавишные, которые очень отдаленно напоминали пианино. Живой рояль или пианино в те времена в тех местах, где мы выступали, были большой редкостью, поэтому она практически не звучала. Гораздо позже, спустя 10 лет, мы начали исполнять «Снег» на концертах «Машины времени», когда появилась такая возможность.

— Вкладывали ли вы сознательно в эту песню ассоциацию с «оттепелью»?

— Нет, это слишком притянуто за уши. «Оттепели» хочется всегда, в хоть какой ситуации. Особенно сегодня.

— Почему именно «Снег» вы выбрали для записи на белорусском языке? Случайность?

— Нет, не случайность. В одном из номеров журнала «Глагол» было немало моих стихов и песен, переведенных на белорусский. И мне показалось, что именно в этой песне наиболее близко звучат наши языки, просто по набору слов, это было заметно. И мне проще было с ней работать.