Предложить людям быть свободными и практиковать сложность, конечно, можно. Но автор такого предложения рискует: вдруг ему скажут «спасибо» и просто разбегутся?
Вот почему люди, захватившие власть в стране, таких предложений обычно не делают. Наоборот, они начинают всячески предохраняться от рисков. Как получается, что в этот самый момент они забывают всю историю человечества, которую проходили в школе, я не знаю. Но факт остается фактом: цензура, это глупейшее изобретение человечества, — первое, за что хватаются властители, которые приступили, как им кажется, к вечному правлению.
Люди моего поколения большую часть жизни прожили в советской вечности. Цензура в ней играла первостепенную роль. Ясное дело, десятки, сотни имен не допускались на страницы книг, газет и журналов. Писатели отвечали на это эзоповым языком. Читатели страшно радовались, когда цензор дремал, и им удавалось перемигнуться с писателем. Массы людей вместо того, чтобы вслух обсуждать проблемы своего общества и государство, тратили жизнь на игру с чужим маразмом.
Нормальных людей все это не устраивало. Так появился самиздат. Страх перед самиздатом был у советских властей совершенно иррациональный. Ведь если ты признаешь угрозу твоему режиму в рукописных или машинописных листках, которыми обмениваются всего-навсего десятки людей, то ты и в грош не ставишь ни подконтрольные тебе миллионы сограждан, ни собственные мысли.
Мысль цензора парализована страхом собственной неполноценности. А страх усугубляет ошибки. Цензор превращается в шута горохового. В связи с наступающей весной хочется привести примеры повеселей. Одна история случилась с моим отцом. Для серии «Библиотека поэта» отец готовил собрание стихотворений азербайджанского поэта Сабира — сатирика, который имел счастье умереть до советской власти, в 1911 году, и широко издавался в СССР как демократ и беспощадный, но талантливый критик всякого религиозного мракобесия. Тем временем шел 1979 год. В Иране прогнали шаха и власть взял аятолла Хомейни. Бывшему другу Америки надо было срочно предложить нашу, советскую дружбу. Цензоры всех издательств получают указание убрать критику ислама. Из Ленинграда приходит распоряжение «смягчить». Вот тут у Сабира «Ислам идет!» — это никуда не годится. Давайте напишем «Шум-гам идет!» Кому надо — догадается, а то Иран оскорбится. Иран, правда, оскорбился совсем другим — вторжением советских войск в Афганистан. Но перетягивание каната с беднягой Сабиром тянулось до 1983 года, и книга вышла с цензурными искажениями. Но они не помогли ни-ко-му.
Цензурное око смотрело вглубь истории. Плутарх писал свои сравнительные жизнеописания почти две тысячи лет назад. Описывая авантюриста и красавчика Алкивиада, Плутарх пишет, что, когда Алкивиад был юношей, «ради него жены бросали мужей, а мужья жен». Процитировать эту изящную фразу мне не позволили — оставили только жен, бросающих мужей. Ссылка на то, что эта фраза напечатана в советском издании Плутарха, не сработала: «То Плутарх — для специалистов, а то — советский автор, который должен думать, что можно цитировать, а что нельзя».
Маразм был очень популярным советским философским термином в начале холодной войны. Ловкие люди пользовались им, чтобы хоть как-то знакомить своих студентов с современной западной философской литературой. В 1947 году Бернард Быховский прочитал лекцию «Маразм современной буржуазной философии (о семантическом идеализме)». Но и цензура не дремала. Знаем мы, для виду говорят «маразм», а сами «протаскивают».
О содержании одного из номеров журнала «Вопросы философии» за 1948 год цензура направила донос восходившей звезде советской идеологии М.А. Суслову: «Товарищ Шишкин в статье о маразме англо-американской морали старательно воспроизводит многочисленные высказывания буржуазных ученых и писателей по вопросам морали и этики, но не дает глубокого классового анализа существа этих высказываний, не показывает маразм и разложение современной буржуазной этики».
Этот вопль — «так где же маразм?!» — прямиком выбрасывает нас в сумеречное сознание прокурорских работников, которые возбуждают уголовное дело против магазина оловянных солдатиков.
Если кто не знает, СССР и его союзники одержали славную победу над нацистской Германией. Было такое государство. У него была мощная армия. Танки-тигры, автоматы-шмайсеры. Самолеты были. С детства помню эти названия. Мессершмит, фокке-вульф. И вот наступили такие времена, когда мальчишки могут изучать Великую Отечественную войну в игре. Купить солдатиков воюющих сторон, нарисовать карту, разыгрывать баталии. Черт побери, именно так в 19-начале 20 века играли в солдатики повсюду в Европе и в России. Вот — армии Наполеона, вот — армии австрийцев, вот — немцев, а вот и русская армия. Флаги, знаки, штыки, барабаны. А как играть-то? С кем воевали? Была ли она, эта война?
Ну, у цензуры всегда наготове аргумент: а ну как детям понравится свастика? весь этот культовый нацистский антураж?
Дяденьки, скажу вам шепотом, на ушко: весь этот культовый нацистский антураж нравится вам самим. Перенос культовой цензурной практики на детскую игру, на игрушечные бюсты нацистских бонз и повязки со свастикой на игрушечных эсэсовцах, — это и есть практика, оказывается, не до конца побежденного фашизма в чистом виде.
В предзакатном СССР были литературно-общественные семьи, старшие члены которых оставались в обойме главных писателей Страны Советов, а младшие — уже нет. Так, Корней Чуковский был официальным советским писателем, а его дочь — Лидия Корнеевна — преследовалась и за собственную литературную деятельность, и за открытую поддержку, которую оказывала, например, Солженицыну. Никакой возможности увидеть ее имя у советского читателя тогда не было.
Но это только так казалось. Потому что цензура-дура. Чуть ли не в каждом советском доме была сказка в стихах, которую мы читали в детстве сами, а потом давали читать детям. Хитрый Корней Чуковский приделал к стихотворению всего две собственные строчки. Но ради этих двух строк мы покупали эту книгу, чтобы прочитать вот что:
Баю-баюшки-баю,
Не ложися на краю.
Придет серенький волчок,
Он ухватит за бочок.
Он ухватит за бочок
И потащит во лесок,
Под ракитовый кусток.
К нам волчок не ходи,
Нашу Лиду не буди.
Лидию Корнеевну Чуковскую, автора «Софьи Петровны» и Эккермана Анны Ахматовой, великую женщину русской литературы 20 века, упустили церберы-цензоры. Тотальный запрет на публикации в СССР продержался для нее с 1974, когда ее исключили из Союза писателей, до конца 1980-х.
Почему же эта маленькая, слабая, полуслепая Лида победила больших, сильных мордоворотов-цензоров, всю эту, так уж и быть, вовсе не всегда тупую чекистскую свору?
Потому что она знала страх, но все-таки не боялась, преодолевала его. А цензоры живут в вечном страхе, хоть, может быть, и не всегда понимают это. Они отвечают за полную безопасность режима. Купируют все риски. Блокируют все попытки других сказать и показать то, что было и есть. А все напрасно. Обидно, правда? А не надо быть пельменем голландским.
Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Бывшему другу Америки надо было срочно предложить нашу, советскую дружбу. Цензоры всех издательств получают указание убрать критику ислама. Из Ленинграда приходит распоряжение «смягчить». Вот тут у Сабира «Ислам идет!» — это никуда не годится. Давайте напишем «Шум-гам идет!» Кому надо — догадается, а то Иран оскорбится. Иран, правда, оскорбился совсем другим — вторжением советских войск в Афганистан.
