Теологический ужас Пасхи

На прошлой неделе закончился пятый сезон «Ходячих мертвецов», собравший умопомрачительную аудиторию в 15,8 миллиона зрителей. Такое достижение для франшизы ужасов когда-то казалось невообразимым. По какому-то совпадению, наводящему на определенные мысли, финал показали в Страстную неделю, которая является священным временем для христиан с ужасной кульминацией.

В целом жанр ужасов — он об инверсии естественного, а поэтому священного порядка. Вспомним Виктора Франкенштейна, который создает новую жизнь (прежде это было исключительным полем деятельности Всевышнего) из обрывков неживой материи; вспомним Говарда Лавкрафта с его Великими Древними, совершавшими дикие набеги на наш суетный мир; и конечно, вспомним зомби, которые сегодня стали неотъемлемой частью поп-культуры, этаким нескладным зеркальным отражением неумолимой власти смерти.

Эти классические персонажи из жанра ужасов переворачивают наше представление о мире, в связи с чем я бы назвал их теологическим террором. Они бросают вызов священному порядку, создавая экзистенциальный хаос и тотемы нового мирового порядка, в котором статус-кво уничтожается посреди исступленного безумия богов и монстров.

В Библии естественный порядок рушится регулярно, и самым знаменитым примером этому является сюжетная линия о Пасхе.

Когда Иисус намекнул на изменения в естественном порядке, оживив Лазаря, это был пасхальный нарратив, в котором Священное Писание входит в режим настоящего фильма ужасов. Кроме пыток Христа, которым его подвергли римляне (на ум сразу приходит Мел Гибсон и его «Страсти Христовы»), читателю Евангелия в пасхальные дни показывают целый парад сюжетных ходов и персонажей из жанра ужасов.

В последние дни Страстной недели естественный, священный и общепринятый порядок переворачивается с ног на голову. Когда Иисус издает последний вздох, дневной свет зловеще и неестественно превращается во тьму, после чего начинается страшное землетрясение. В современной сфере развлечений эта пугающая и сверхъестественная картина повторена бесчисленное множество раз в апокалиптических сюжетах.

Затем мы читаем в Евангелии от Матфея, которое на несколько тысячелетий старше повального увлечения зомби в поп-культуре: «И вот, завеса храма разорвалась сверху донизу надвое; и земля потряслась; и камни расселись; и гробницы открылись; и многие тела усопших святых восстали; и выйдя из гробниц по восстании Его, вошли они в святой город и явились многим». Мы не знаем, что бормотали эти восставшие трупы — «мозги» или «шалом», но вполне можно сказать, что внезапное воскрешение мертвых посреди неестественной темноты — это просто ужасный поворот событий.

Быстро прокрутим события вперед, на воскресенье, и здесь мы увидим финал пасхальной истории, в котором, как повествует Евангелие от Луки, увидевшие Иисуса, «смутившись и испугавшись, подумали, что видят духа». Согласно этому повествованию, хотя физически Иисус выглядел точно так же, как и до смерти, его посмертное явление ученикам очень сильно их напугало — как будто из гроба восстал мертвец.

Я пишу об этом с определенной долей иронии, однако, как мне кажется, важно признать, что религия и жанр ужасов соперничают между собой, ведя своеобразную дуэль на тему неведомого, лежащего за пределами человеческого разума и понимания. Я бы сказал, что одна из причин высочайших рейтингов «Ходячих мертвецов» состоит в том, что развлечение в жанре ужасов возникло как некая новая форма религиозного языка. В определенном смысле, в силу потребности в удобоваримом религиозном ритуале самые жуткие элементы Священного Писания захоронены, чтобы потом восстать в зловещем образе вампиров, зомби и злобных старших богов. Эти символы позволяют нам исследовать теневую сторону божественного.

Поражает то, что пастельные тона, пасхальные зайчики и яйца стали символами истязаний и смерти Христа, шокирующей перестановкой естественного порядка, когда тела усопших восстают, а призрачный Спаситель разрушает непреложный барьер между жизнью и смертью.

Я бы назвал это ужасом Пасхи, сюжетной линией, которая пусть и дает огромную надежду, но в то же время ведет нас к более мрачным рассуждениям о природе человечества и к поискам божественного начала (милостивого или нет) в страшной и загадочной вселенной.