Ежедневный спектакль, который устраивает греческое правительство в своей все более бесславной борьбе с европейскими институтами, не делает чести в первую очередь самой Европе. Унижение политической власти, в отчаянии пытающейся выполнить свою миссию, каким бы нелепым оно ни казалось, наносит огромный удар по демократии и оскорбляет саму идею Европейского Союза.
Став заложником собственных ошибок, помноженных на безрассудство проводимой кредиторами политики жесткой экономии, Греция оказалась в ситуации, при которой к власти пришло правительство, пообещавшее чудодейственный план — положить конец иностранной опеке и тут же восстановить право нации на принятие решений.
Многие сочувственно восприняли этот бунт, который обещал стать столь желанной борьбой Давида против тройки-Голиафа. И не мало было тех, кто верил, что позиция Греции могла бы благотворно поколебать главенствующее «единообразие мысли».
Заглядывая вперед, мы вынуждены заключить, что радикальный тон, заданный Грецией в обсуждении вопроса о борьбе с политикой жесткой экономии, в итоге значительно ослабил менее конфронтационную линию, которая уже намечалась, в частности, в Европейском парламенте, как в правительстве, так и в оппозиции, а также звучала непосредственно в заявлениях Комиссии и ЕЦБ. Успех этой реформистской стратегии был далеко не гарантирован, но тот факт, что сегодня борьба с политикой жесткой экономии даже в СМИ определяется суицидальным греческим тезисом «все или ничего», только усугубляет положение.
Не знаю, чем закончится это перетягивание каната между Грецией и европейскими институтами. Но никто уже не ждет, что Афинам удастся одержать решительную победу. Для одних это будет означать только превосходство здравого смысла. Другие увидят в этом унижение нации, обреченной на внешний диктат.
Подойдем к проблеме с другой стороны. Еще несколько лет назад Европейский Союз ассоциировался с солидарностью, объединением во имя развития, с благополучием и миром. Теперь же и случай с Грецией это ярко подтверждает, Европа все более склонна преподносить себя как «Большого брата», поборника дисциплины, отстаивающего определенную поведенческую модель, управляемого навязчивой логикой рынка и находящегося внутри иерархии полномочий, которая отодвигает на задний план идею «равенства государств», еще фигурирующую в текстах договоров. Признаюсь, меня все чаще берут сомнения, что со временем будет возможно совмещать эту модель Европы с гарантиями национальных конституционных порядков.