Кристаллизация фекалий, или Авгий сегодня

Получил письмо от раздосадованного читателя. Как, мол, так! Сами считаете себя ассенизатором языка, а когда человек из масс-медиа поставляет вам настоящий беспримесный кал, отказываетесь утилизировать этот продукт!

И присылает ссылку на интервью, данное известным телерадиоведущим Сергеем Доренко в недалеком прошлом лучшей российской интернет-газете — Ленте. Ру. В самом деле, в этом коротком разговоре, опубликованном 3 июня 2015 года, Сергей Доренко насытил свою речь не только метафорическими фекалиями и гноем. Он описал некую бытовую практику, о которой миллионам людей совсем ничего не известно. Иными словами, даже услышав и прочитав слова этого властителя дум, многие слушатели и читатели вряд ли могли понять, что же имел в виду Сергей Доренко. Процитирую эти судьбоносные для журналиста слова:

— Патриотизм, который зиждется на ненависти к украинцам и к Западу-агрессору, может быть настоящим?

— Это же очень хорошо. Он абсолютно настоящий. Абсолютно настоящая кристаллизация произошла на фоне глумления.

— Ваши слушатели с этим согласны?

— Нас слушают мужики за рулем. Они патриоты. Недавно у меня 67 процентов слушателей высказались за ядерную войну, если тронут Крым. Это вопрос чести. Это не вопрос вычисления, чем мягче туалетная бумага, тем мы счастливее. Нет. Если надо, то мы пальцем будем подтираться.

Как это — подтираться пальцем?

На этот счет в так называемые советские застойные времена, когда только начали входить в моду анекдоты про Василь Иваныча и Петьку, был и такой, прямо скажем, далеко не самый аппетитный анекдот.

В части, где служили Чапаев, Петька и интеллигент-товарищ Фурманов, автор будущей книги о герое Гражданской войны, заметили, что кто-то постоянно метит стены отхожего места полосами дерьма. При изучении этих помет стало ясно, что оставляет их не кисть художника, а пальцы, использованные злоумышленником как инструмент для подтирки. Результаты следствия сообщили командиру, и Василь Иваныч вынес вердикт: пометы оставляет не кто иной, как сам товарищ Фурманов. «Да этот интеллигент — единственный, кто, выходя из сортира, руки моет!» — объяснил пресс-секретарь Чапаева Петька.

Тот неловкий момент, когда кусок подсохшего анекдотического дерьма падает прямо на сегодняшний пиршественный стол, на российский медийный пиршественный стол. Сергей Доренко представляет во всей красе, как он мыслит себя — южного русского мужчину, который разбирается как в физиологии, так и в психологии женщин — что русских, что французских, что чеченских, который и в медицине мастак — как он ловко ввернул о ядовитых оппозиционерах, которых выталкивает из народного тела мудрый гной.

Гной, как и кал, непременный атрибут человеческой жизни. Пока тело гниет и может испражняться, оно живет. Только отсутствие двух довольно зловонных продуктов этой деятельности обозначает смерть. Поэтому, как бы это ни было кому-то противно, даже апелляция Сергея Доренко к чести заслуживает всяческого внимания. Честь здесь — средневековый испанский субститут самой жизни. Повествование о привычных для нашего интеллигента практиках подтирания пальцем помещено в его довольно сумеречной речи еще и в сложный контекст ядерной угрозы: мол, даже не пытайтесь нас учить, не то мы не только разрисуем все эти ваши гобелены, но попросту завалим вас нашим дерьмом. Вот этим вот — намазанным на палец!

Могу ошибиться, но, сдается мне, эстетика Доренко — это еще и превращения бедняги Хемингуэя на нашем негостеприимном севере. Наша промозглая сырость, или, выражаясь более точно, влажность, — это то, что делает в наших широтах даже описание кала и гноя гораздо более сомнительным делом, чем словесное воспроизведение запахов корриды в Мадриде Хемингуэя. В написанной еще в далеком 1933 году «Смерти после полудня» Хемингуэй соединяет два образа войны — такую противоестественную, как пишет Хемингуэй, гибель женщин от взрыва фабрики, на которой производились боеприпасы, и такую естественную гибель мужчин — суровых фронтовиков, умиравших, по словам писателя, как животные. Для создания эффекта присутствия, оттачивая фирменную лаконичность, главный, хоть и на вкус некоторых, фальшивый, мачо американской литературы останавливается перед какой бы то ни было морализацией. Собственно, всякому ясно, что моторизованное и поставленное на поток смертоубийство обессмысливает любые признания — кислые и соленые, клубничные и горчичные. И ставит на место любую попытку заголения.

Да, в затаенном удовольствии от подтирания пальцем, когда никто не смотрит, кажется, пока что никто из голосистых наших не признавался. Испепелить супостата — грозились. Жириновский еще двадцать лет назад требовал в «Известиях», чтоб общественный строй у нас «с запашком портянок» возводился. Но чтоб вот так прямо свои испражнения на родные стены наносить, тут Сергей Доренко, похоже, единственный в своем роде экземпляр. Но и этот художественный жест нуждается в понимании, а не осуждении.

Хемингуэй вдыхал в Мадриде зловоние корриды, а испанист Сергей Доренко, не найдя быков и матадоров, задержался в отхожем месте. И все-таки, пожалуй, с точки зрения вечности, этот странный аутинг содержит в себе что-то, не побоюсь этого слова, божественное, какое-то древнее тепло. Пусть оно и субстанциально-фекальное.

Сам отказ, даже только словесный, некоторых весьма высокопоставленных граждан Российской Федерации от благ современной цивилизации, кто-нибудь мог бы уподобить движению вспять, к корням, от напрасных или сомнительных ватерклозетных подвигов Геракла к несметным владениям царя Авгия с его богатейшими конюшнями и скопившимся там импортозамещающим навозом. Это попятное движение, видимо, и предлагает совершить своим слушателям Сергей Доренко. Весь вопрос, кто и когда вернет в повестку дня Российской Федерации ватерклозеты и психоаналитиков.