Учитель русского во Франции: Этот конфликт не в пользу любви к языку и к стране

В эфире программа «Новые французы». Очередной выпуск передачи мы решили посвятить вопросам изучения русского языка во Франции. Будучи популярным в эпоху Советского союза, в настоящее время русский язык постепенно утрачивает свои позиции, уступая свое место в системе школьного образования китайскому языку. Тем не менее, еще несколько лет назад во Франции более 13 тысяч школьников изучали русский язык. RFI публикует два интервью с учителями русского языка. В этом интервью преподаватель лицеев Генриха IV и Людовика Великого Мадам Кристин Кайон рассказала о том, как решила выучить русский язык, о первой поездке в Советский союз, а также о расколе среди французских русистов по отношению к российско-украинскому конфликту.

RFI: Для вас, в отличие от большинства гостей нашей программы, русский язык не является родным, но, тем не менее, вы блестяще говорите по-русски. Где вы выучили так хорошо этот язык?

Кристина Кайон: Да, действительно, я преподаю в лицее Генриха IV с 1996 года. В лицее имени Людовика Великого чуть позже. [Русский язык] вообще я учила много лет... Выучила — я не думаю, потому что, в конце концов, процесс не кончается никогда. Но в действительности я коренная парижанка, мои родители были совершенно далеки от русской культуры. Моя мама не могла себе представить, что можно говорить на другом языке, кроме французского. И она блестяще учила моих друзей французскому языку, потому что для нее не было другого. Мой папа тоже.

Моя история — это история встречи и, можно сказать, история любви с преподавательницей из первой эмиграции, которую звали Зинаида Ивановна. Она жила в пригороде Парижа, это была совсем не Россия. Но для меня это была Россия. Я туда ездила, как в Россию. И она мне внушила любовь, действительно. В начале я ничего не понимала — она говорила только по-русски со мной. Я звонила в дверь — у меня дрожала рука, что вдруг... Как я вообще буду отвечать. Но, в конце концов, она добилась своего. У меня было такое ощущение, что у меня была русская бабушка. И ту любовь, которую она мне передала, я попробовала передать и своим ученикам тоже.

— Во сколько лет Вы начали изучать русский язык?

— Мне тогда было тринадцать лет. Для меня это был второй иностранный язык — в шестом классе я взяла английский как первый язык, у нас есть второй язык, обязательный. И я решила сама тогда, что я не хочу изучать испанский — он слишком легкий, хотя я вообще ничего не знала по этому поводу, что нет ни одного легкого языка на самом деле, конечно. Немецкий почему-то мне тоже не очень нравился, тоже не могу сказать, почему, — в таком возрасте, в двенадцать лет. И вот русский, я думала, что это будет интересно. Получилось, действительно, интересно.

— То есть, вы пошли по пути наибольшего сопротивления, выбрали самый сложный язык из тех, которые можно было выбрать.

— Да, это был такой интерес. Может быть, такое любопытство, если даже не любознательность в какой-то степени. Мне хотелось открыть для себя что-то другое. Потом я поняла, что это было тоже важно в моей, можно сказать, семейной истории, чтобы это было только мое. Вот так и оказалось, что это был мой мир, мой духовный мир, в который никто не мог входить, по крайней мере, без моего разрешения.

— У Вас была тогда возможность поехать в Россию? Когда Вы первый раз туда поехали?

— Я первый раз поехала в качестве студентки — это была официальная поездка в группе. Но самое главное, это было в 1973-ем году. Я стажировалась, училась в МГУ, в Москве, целый год. Но уже это входило в мое образование, потому что я поступила в институт, который называется Ecole normale supérieure (ENS). Это один из самых престижных институтов во Франции с гуманитарным уклоном. Нам платят за учебу, и в наше образование входит год за границей, в стране, язык которой мы изучаем. И так я попала в Советский Союз.

— Какими были Ваши первые впечатления в Советском Союзе?

— Дело в том, что мы, несмотря на то, что думали, что подготовлены к такой поездке, мы были не готовы. Я практически ничего не знала о Советском Союзе, тем более что моя учительница была из первой волны эмиграции. Я владела языком неплохо, но, конечно, не так хорошо. И все было новым и удивительным, надо сказать. Но мне было хорошо, потому что это был студенческий год. И, как всегда повторяю, я всем советую, когда человек учится, если он может стажироваться за границей, я всем это советую, потому что это очень ценный опыт. Для меня это был прыжок в абсолютно новый мир, все было интересно. Для моей учительницы жизнь остановилась после Октябрьской революции, и она не хотела слышать о Советском Союзе.

У меня как француженки не было никакого отношения к советской власти. Я всегда оставалась очень осторожной, всегда осторожно себя вела по отношению к политике и никогда не входила и не сочувствовала, допустим, коммунистической идеологии. У меня был все-таки гуманитарный интерес к русской культуре, русской литературе, потому что я училась на факультете, я ходила на лекции, я писала тогда уже работу о раннем творчестве Толстого. Конечно, был интерес к людям, мне было интересно посмотреть на людей — носителей этого языка, на настоящих людей, на их образ жизни.

В плане общения, конечно, это была особенная статья. Свободно общаться, я бы не сказала [что было возможно], потому что наблюдение было все время. Вот, например, когда я жила в МГУ — я помню, это была комната 618, зона Б, и я обнаружила, что в этой комнате, в 618-й, жило много иностранцев из западных стран, то есть это была комната специально для нас. И, например, дежурная, она часто ходила в мою комнату, даже когда меня не было, и так далее. И мы ощущали это наблюдение. Понятно, что мы ничем не рисковали. А люди, которые с нами общались, они рисковали. Поэтому я была очень осторожной и не хотела, скажем, поставить людей в неловкое положение. Но у меня все-таки были друзья в рамках возможностей.

— Вы закончили «Высшую нормальную школу» и стали преподавателем русского языка. Насколько в то время русский язык вообще был популярен в школах?

— Вначале я сдала конкурс, который называется Agrégation (Агреже — ученая степень для преподавателей во Франции — RFI), это значит высший конкурс для будущих преподавателей, который обеспечивает хорошую зарплату и ставку 15 часов в неделю. Первое время, мой первый пост, первое место работы было в Оне-су-Буа — это пригород на севере от Парижа, где публика сильно отличалась от той публики, которая в лицее имени Генриха IV. Но вот там насчет популярности русского языка: (это было начало 1980-х годов) у меня было довольно много учеников, и среди них были дети сочувствующих советской системе, дети французских коммунистов, скажем так в упрощении.

И я с ними ездила в Советский Союз в поездки, чтобы они действительно не только читали, слушали наши «прекрасные» голоса, но тоже смотрели на людей, хотя тогда это было [возможно] тоже в определенных рамках. У нас были сопровождающие из «Интуриста». Мы вообще ездили в три города, как правило, — мы сами выбирали эти города. Это был уже другой подход, но, конечно, после распада Советского Союза, когда появилась возможность жить в семьях, то тогда изменилось понимание. Ученики поняли, что есть люди, как они, которые говорят на этом языке, с которыми можно общаться. Надо сказать, что общение сильно изменилось после распада Советского Союза, общение с иностранцами, то есть, с нами, стало совсем другим. Эти рамки, которые люди себе ставили, и я тоже себе ставила, исчезли.

— То есть люди стали более открытыми?

— Да, люди стали более открытыми. Как раз тот интерес, который всегда проявляли русские по отношению, например, к французам, этот интерес, наконец, мог выражаться более свободно. Эта открытость, это гостеприимство — они стали естественными.

— В советское время у Вас большинство учеников были детьми французских левых, французских коммунистов, сочувствующих Советскому Союзу. А сейчас кто изучает русский язык?

— Сейчас, мне кажется, разные: есть ученики, у которых какие-то связи с русской культурой, может быть, от родителей. То есть, по крайней мере, часто кто-то в семье уже изучал русский язык или кто-то говорит на этом языке в семье, может быть даже бабушка, или дедушка, или даже родители. У меня есть очень хороший случай, когда на моих уроках встретились студент и студентка, которые потом поженились, и потом у меня учились их дети. Многое зависит от родителей, которые, например, читали русских классиков, которые увлекаются русской музыкой, у нас много музыкантов, например. Было время, как раз в 1990-е годы, многие думали, что перспективно изучать русский язык, чтобы работать в России. И надо сказать, что у меня много учеников, которые нашли работу благодаря русскому языку, благодаря знанию русского языка.

Сейчас большой конкурент появился — это Китай, китайский язык. У нас открыли группу китайского языка как второго [иностранного] языка совсем недавно, года два назад.

— Соответственно, после распада Советского Союза русский язык стали изучать меньше во Франции?

— Да, сейчас стали изучать меньше русский язык. Мне об этом немного трудно говорить. Я знаю, что во многих лицеях (старшая школа во Франции — RFI), во многих коллежах (средние классы во Франции — RFI) закрывается, к сожалению, преподавание русского языка. Это во многом зависит тоже от людей, от преподавателей. Но не только. Например, в нашем лицее имени Генриха IV как первый язык есть английский, конечно, есть немецкий и русский — то есть, три языка на выбор. Но выбирают, в основном, родители. В нашем лицее есть довольно много желающих, потому что это связано не только с русским языком, а еще с тем, что родители хотят, чтобы их дети учились именно в этом лицее.

Это не только интерес к русскому языку и к России, но это еще и проблема, на мой взгляд, вообще преподавания иностранных языков во Франции. Всегда говорят, что французы плохо говорят на английском языке, плохо говорят на другом языке. Это понятно, потому типичные классы иностранного языка — в них 36 человек, и всего три часа в неделю. Поэтому, в основном, что делают ученики, — они пишут, слушают то, что говорит учитель или учительница, и записывают, и все. Принимать участие в таких условиях практически невозможно. На уроках русского языка, когда намного меньше учеников, когда маленькие группы, им это дает возможность участвовать. И обычно они очень довольны, что могут, даже если язык труднее, но они могут выражаться, они могут задавать вопросы, они могут принимать участие. Но сокращаются, к сожалению, часы на преподавание иностранных языков.

— Влияет ли как-то на процесс обучения русскому языку, на мотивацию учеников политическая ситуация в России?

— Я думаю, что да. Все отражается. Я не могу сказать точно, в какой степени. Но то, что происходит, и то, что передается, что слушают, — все это отражается.

— В России очень остро чувствуется раскол в обществе между теми, кто поддерживает политику российской власти, и теми, кто сочувствует Украине. А во Франции, именно в среде французских русистов, в русскоязычном сообществе Франции существует такой раскол?

— Да, я это чувствую, что это тоже ново. Сейчас он [раскол] появился даже среди моих друзей, очень близких. Для меня это очень-очень печально. Эти конфликты, которые существуют на Ближнем Востоке и на Украине, и которые переносятся во Францию в данном случае. Может быть, надо принимать одну или другую сторону. Приходится в какой-то момент. То, что происходит в России: люди не разговаривают, не общаются друг с другом в связи с этим разрывом, это постепенно появляется и во Франции. Еще не совсем верится, что это возможно, когда это касается, допустим, моих очень близких друзей. И я читаю странные высказывания, и мне не верится, что так могли написать, так могли подумать. Но придется, наверное, поверить. К сожалению. И, конечно, тогда я не смогу продолжать общаться с такими людьми. Пока это только начинается, это новое, даже два года назад об этом речи не было. Но если это будет так продолжаться, если эта напряженность, этот конфликт между двумя странами будет длиться, то, конечно, это не в пользу распространения и развития культуры и вкуса, и любви к языку и стране. Это совершенно точно.