Константин Эггерт о минских соглашениях, Сирии и личном престиже Путина

Кого или что защищает в Сирии Кремль? Какую роль играет «брутальная сила» на Ближнем Востоке? Будет ли создана ось «Москва-Дамаск-Тегеран»? Каковы перспективы решения конфликта на востоке Украины и будут ли исполнены минские договоренности? Каковы главные внутренние вызовы для российского президента и как могут повести себя российские элиты? Эти и другие темы — в интервью с журналистом-международником Константином Эггертом.

Внутренние российские темы на этой неделе были не так заметны на фоне активной внешнеполитической деятельности Кремля. Участие российских войск в боевых действиях в Сирии подтверждают министр обороны Израиля Моше Яалон и источники агентства Reuters в Ливане, да и официальные российские лица уже не опровергают присутствия в Сирии военных специалистов для обслуживания техники. Каковы цели Кремля на Ближнем Востоке и как это может изменить расклад сил на международной арене — об этом размышляет журналист-международник, обозреватель радио «КоммерсантЪ-ФМ» Константин Эггерт.

Константин Эггерт: Главные темы последней недели — это, несомненно, ширящийся поток информации об активном присутствии российских военнослужащих в Сирии и новости из Донбасса о якобы зачистке сторонников жесткой линии направленных против минских соглашений в Донецке и Луганске в преддверии Генеральной ассамблеи ООН. Начнем с Сирии.

RFI: Главный вопрос: Сирия — это повод поссориться еще дальше либо повод помириться для России с Западом?

— Мне кажется, что Путин на фоне миграционного кризиса разыгрывает ту карту, которую он разыгрывает в Сирии уже не первый год — как минимум, с 2013 года. Владимир Путин защищает и не столько Башара Асада и его режим, сколько принцип неограниченного суверенитета — тотального невмешательства во внутренние дела, право любого правительства делать то, что оно считает нужным, на своей территории со своими гражданами. Если хотите, это защита принципов суверенитета в стиле Первой мировой войны. Мне кажется, что, с точки зрения Кремля, защищать Асада — значит защищать этот принцип и обороняться против того, что в Москве воспринимают как серию смены режимов за последние 10–15 лет, произошедшую и в Сербии, и на Ближнем Востоке: в Ираке, Ливии, Египте.

Этот подход логически ведет к тому, чтобы пытаться противостоять этому на дальних рубежах, создавать Соединенным Штатам максимальные проблемы, потому что за всеми этими изменениями в Кремле не видят каких-то объективных закономерностей развитий тех или иных обществ, например, сирийского или египетского, а именно заговор Вашингтона. Кроме того, для Кремля очень важно продемонстрировать: мы своих не бросаем — в отличие от Обамы, которого Путин презирает и который, как многие указывают в Москве, сдал многолетнего союзника США Хосни Мубарака, бросил на произвол судьбы того же Каддафи, с которым налаживались отношения.

В отличие от Америки Путин демонстрирует, что он пойдет на все, чтобы помочь немногочисленным союзникам России. Это сигнал всему миру — с Путиным можно иметь дело. Если Путин строит коалицию, например, антиамериканскую, то он надежный партнер. Мне кажется, что для Путина это, в какой-то степени — я не хочу играть в доморощенного психолога — элемент личного престижа. Как мне кажется в данной ситуации, его расчет очень прост: продемонстрировать всему миру, что он готов бороться, в том числе, и с Исламским государством, потому что ясно — если считать, что хотя бы какие-то российские военнослужащие участвуют в боях — вот они ведут бои с оппозицией. Они там, наверное, не сильно разбирают — перед ними находится Фронт ан-Нусра, или это «Исламского государство», или это более умеренные сирийские повстанцы — крошат всех.

По моему ощущению, Путин как бы говорит Обаме: «Вы хотите бороться с „Исламским государством“? Я уже здесь, пожалуйста, давайте делать это вместе не только с помощью авиаударов. Я вообще готов вложиться в этот проект. Ах, вы не хотите? Значит, вы не хотите бороться вообще. А я хочу». В этом смысле Путин занимает те позиции, которые Соединенные Штаты в период президентства Обамы практически добровольно оставили на Ближнем Востоке. Конечно, скажем, нет большой любви между Москвой и, к примеру, Эр-Риядом. Но Путин рассчитывает, что он заставит себя уважать. Путин понял, что смысл ближневосточного региона, насколько я его тоже знаю, — это уважение к силе. Иногда к очень брутальной силе, а не турне с речами, которые так любит исполнять президент Соединенных Штатов. Посмотрим, каким будет следующий президент США против Обамы — возможно, у него получится немного лучше вернуться на Ближний Восток.

— Россия поддерживает Башара Асада, США поддерживают оппозицию, но они могли бы объединиться в борьбе против ИГ.

— Особо не скрывая присутствие российских военных в Сирии, Путин делает такое предложение — давайте, объединимся. Но Соединенные Штаты в нынешнем политическом климате пойти на такое сотрудничество не могут, потому что это значит поставить под сомнение всю политику в отношении Украины. Кроме того, в Вашингтоне тоже есть красная линия, через которую они не перейдут: Асад должен уйти. Да, наверное, неуклюжая политика Башара Асада во многом и привела к этой гражданской войне.

Сегодня Путин в стиле реальной политики предлагает Соединенным Штатам разобраться, кто хуже. США говорят, что оба хуже. Путин же говорит: «Нет, на мой взгляд, лучше режим Асада, который мы хотя бы знаем». Этот аргумент, конечно, будет услышан, в том числе и в части европейских столиц. Кроме того, у меня складывается такое ощущение, что в случае, если удастся стабилизировать ситуацию в Сирии и даже, возможно, оттеснить ИГ, то Москва сможет рассчитывать на какие-то очень серьезные призы со стороны сирийского режима — возможно, создание полномасштабной базы в Средиземном море, что, кстати, во многом оправдает наличие Севастополя, потому что российскому флоту будет куда дальше переходить.

Я думаю, что здесь Путин тоже строит какую-то свою конструкцию этого сдерживания Соединенных Штатов на дальних рубежах. Пусть это будет ось «Москва-Дамаск», пусть это будет ось «Москва-Дамаск-Тегеран». Но все в хозяйстве сгодится для того, чтобы противостоять главному противнику, на конфронтации с которым буквально помешаны в Москве уже на протяжение 15 лет точно.

— Встреча «нормандской четверки», как стало недавно известно, назначена на 2 октября. Сентябрь — время исполнения того договора, который был подписан. Что у нас в итоге?

— В итоге — обострение конфронтации, к которому пока идет дело, возможно, с новыми санкциями. Но и одновременно, как я понимаю, в формате «нормандской четверки» будут пытаться как-то эту проблему решить. Позиция Запада понятна: Порошенко выполнил значительную часть того, что он обещал в Минске — таков взгляд из Вашингтона, Брюсселя и Берлина.

В Москве этот взгляд не принимают, говорят, что Порошенко действовал самостоятельно, не советуясь с самопровозглашенными республиками — таким образом, они вправе проводить свою политику.

Но одновременно мы видим изменения, например, в руководстве так называемой Донецкой республики — есть основание думать, что идет политическая ликвидация сторонников жесткой линии на противодействие минским соглашениям, фактически, на их срыв. Посмотрим, так это или нет.

В любом случае, из этого нужно искать какой-то выход. Я так понимаю, что ни в Соединенных Штатах, ни в Европе пока не представляют себе, как эту проблему решать, потому что здесь опять сталкивается нежелание вводить новые санкции, идти на обострение конфронтации с нежеланием давать фактически Путину и Кремлю, который контролирует это пространство в Донбассе, спасать лицо.

Я думаю, что здесь пока все тоже подвешено, потому что для того, чтобы можно было сказать: «Давайте, как-нибудь продлим минские соглашения», нужно, чтобы не было местных выборов, потому что сейчас в Брюсселе и Вашингтоне сказано, что это новые санкции. Здесь взять слово назад, как говорили в моем детстве, практически невозможно.

— Последний вопрос: внутри России вызовов для Путина больше не осталось? Он достиг всего, чего хотел?

— Я думаю, что главные вызовы для Путина и вообще для российского политического режима лежат не в сфере прямой политической оппозиции, которая слаба, которую успешно и сильно ослабили за последние 15 лет, сколько в сфере экономики и недовольства элит. Да, они боятся возможных репрессий, да они боятся стука в дверь, людей из Прокуратуры, из спецслужб или Следственного комитета. Но они, однозначно, не подписывались на такую жизнь в изоляции и опасениях, что Запад в любой момент может заняться их активами и другими благами, которыми они пользовались последние пятнадцать лет.

Я думаю, что такое сочетание угрозы санкций, экономического спада, долгосрочного негативного тренда в энергетике, плюс очень «рыхлой» системы управления — это и есть главные вызовы. Неизвестно, что произойдет завтра, или послезавтра, но мне кажется, что политический режим, который держится на выплатах населению до тех пор, пока хватает денег, и на телевизионной пропаганде — не очень устойчивый. Очевидно, что коррупция, недоверие, слабость институтов — все это работает на его постепенную деградацию.

Что самое важное — деградация эта может продолжаться медленно, но под воздействием международных кризисов и давления извне может ускориться в связи с санкциями или крупным конфликтом. Наконец, последнее: уверенность в том, что общественное мнение находится под контролем, бывает очень обманчива. Думаю, на самом деле, поддержка Кремля населением России более широка, чем глубока. Это всегда большой вызов для подобного рода режимов — в этом смысле российский не нов и не оригинален. И рано или поздно эта поддержка заканчивается – причем, она заканчивается в один день, когда к окончанию этой поддержки и новому развития событий никто не готов.