В 1941 году профессор антропологии Гарвардского университета по имени Карлтон С. Кун (Carleton S. Coon) отправился в Марокко якобы для проведения полевых исследований. Его истинной миссией была контрабанда оружия для антигерманских повстанцев в Атласских горах, которую он выполнял по поручению Управления стратегических служб — в военное время предшественника ЦРУ. В течение следующего года, пока Соединенные Штаты готовили вторжение в Северную Африку, Кун и его коллега по Управлению Гордон Браун (Gordon Brown) составляли пропагандистские брошюры, предназначенные для смягчения реакции местных жителей на приближающиеся группировки американских войск. Они сошлись на религиозном стиле: «Хвала единому Богу... Пришли американские воины Аллаха... чтобы объявить великий освободительный джихад». В конце стояла подпись: «Рузвельт».
Лидеры нацистской Германии также в тайне вынашивали не слишком разумные идеи составления обращений к мусульманам Северной Африки. Генрих Гиммлер в Третьем Рейхе был самым влиятельным сторонником практического использования ислама в военной стратегии. Весной 1943 года, по мере того как армия фельдмаршала Эрвина Роммеля в Северной Африке ковыляла к своему поражению, Гиммлер попросил главное управление рейха по безопасности «выяснить, какие отрывки из Корана могли бы послужить основой для формирования у мусульман воззрений о том, что приход фюрера уже был предсказан в Коране и что он уполномочен завершить дело Пророка».
Эрнст Кальтенбруннер из главного управления не смог порадовать его новостями, ответив, что в Коране нет подходящих для подобной просьбы отрывков, но он предположил, что Гитлер мог быть объявлен в качестве «Исы (Иисуса), второе пришествие которого предсказывается в Коране и который, подобно рыцарю Георгию, в конце времен побеждает гиганта и еврейского короля Даджаля». В итоге, управление отпечатало один миллион брошюр на арабском языке, которые стремились убедить арабов-мусульман объединиться с Германией:
«O, арабы, видите ли вы, что пришло время Даджаля? Вы узнаете его — жирного, кудрявого еврея, того, кто обманом правит всем миром и ворует землю у арабов?.. О, арабы, знаете ли вы раба Божия? Он [Гитлер] уже пришел в этот мир и уже направил свое копье против Даджаля и его приспешников... Он убьет Даджаля и, как сказано в Писании, уничтожит его города и повергнет его пособников в ад».
Подобного рода пропаганда «сегодня может показаться абсурдной», — пишет Дэвид Моутедел (David Motadel) в своем обширном и проницательном исследовании «Ислам и война нацистской Германии» (Islam and Nazi Germany’s War). И все же достаточно только взглянуть на нелепые, мультяшные тексты американских пропагандистских брошюр, сброшенных в Афганистане перед вторжением США в 2001 году, или аналогичные наивные памфлеты, распространяемые в Ираке в преддверии вторжения США с целью свергнуть Саддама Хусейна в 2003 году, чтобы признать, что непродуманные гипотезы Запада о том, каким образом следует мобилизовывать или привлекать в свои ряды мусульманское население во время экспедиционных военных действий, имеют долгую историю.
Согласно письменным свидетельствам Второй мировой войны, как союзные державы, так и страны гитлеровской коалиции основательно разрабатывали стратегии для того, чтобы склонить мусульман на свою сторону, и оба блока добились в этом отношении только частичных и временных успехов. И даже этими ограниченными успехами они обязаны циничной беспринципности со стороны вторгшихся европейских сил и адаптации мусульманского населения, оказавшегося на их пути. В конце концов, многими мусульманами, жившими на территориях, где проходили немецкие, итальянские или британские танковые дивизии, война понималась, прежде всего, как конфликт между колониальными угнетателями — война, которую лучше всего переждать столько, сколько это будет возможно.
Немецкая стратегия по мобилизации мусульман представляет собой особый интерес отчасти потому, что подъем нацистской идеологии, призывающей к уничтожению евреев, совпал с арабской националистической мобилизацией антисемитизма в Палестине. Печально известный арабский националист Амин аль-Хусейни, которого британцы назначили муфтием Иерусалима и который, по описанию Моутедела, «напоминал павлина» и был «ярым ненавистником еврейского народа», в конце 1941 года нашел свое убежище в Берлине. Он встречался с Гитлером и сотрудничал с нацистскими пропагандистами в течение оставшихся военных лет. В сообщениях нацистов подчеркивалось, что Германия освободит мусульман от британского колониализма и большевистского атеизма, искореняя якобы подавляющее влияние евреев.
Эти заявления, безусловно, нашли благодарных слушателей в Палестине и в более широком арабском мире. Но степень влияния нацистов на отношение арабов к сионизму невозможно измерить хотя бы потому, что нацистская власть в арабском мире оказалась недолгой. «В целом», по оценкам Мотадела, «немецкая пропаганда провалилась». В конечном счете, мусульмане в больших количествах сражались на стороне Великобритании в Северной Африке и на Ближнем Востоке.
В ряде мест на оккупированных Германией территориях мусульманам приходилось делать выбор в пользу той или иной манеры поведения в условиях набиравшего обороты Холокоста. В оккупированных нацистами районах Балкан некоторые мусульмане принимали участие в насилии. Другие крали медь с крыш заброшенных синагог. Третьи мужественно пытались защитить потенциальных жертв погромов. В целом, как пишет Моутедел, роль мусульман в убийстве евреев и цыган «невозможно обобщить, поскольку она, как и везде, варьируется: от сотрудничества с нацистами и стремления поживиться до сочувствия, а в некоторых случаях солидарности с жертвами».
История Моутедела является одним из двух недавно вышедших научных исследований, освежающих наши представления о степени вовлеченности нацистской Германии на Ближнем Востоке и в более широком мусульманском мире. Второе, «Ататюрк в воображении нацистов» (Atatürk in the Nazi Imagination) Штефана Ириха (Stefan Ihrig), научного сотрудника иерусалимского института Ван Леер, представляет собой тщательный и вдохновенный рассказ о том, как формирование современной Турции повлияло на Гитлера и других идеологов нацизма, обеспечив модель вооруженного сопротивления Версальскому договору и являясь образцом жесткого национализма нового века.
В своих трудах ни Моутедел, ни Ирих не претендуют на то, чтобы подробно представить связи с текущей политикой или конфликтами на Ближнем Востоке. Это уместно, учитывая характер их исследований. И все же, в контексте последнего возглавляемого американцами «великого освободительного джихада» в Ираке и Сирии, направленного на подавление «Исламского государства», обе книги оказываются весьма значимыми для понимания сегодняшней истории. В частности Моутедел предлагает портрет преемственности в стратегии Запада по мобилизации ислама в военное время или по использованию ислама в геополитических целях — по сути, это история постоянных неудач.
Книга «Ататюрк в воображении нацистов» преследует своей целью документировать тот факт, что основатель современной Турции в политическом воображении молодого Гитлера был фигурой, по значению равной Муссолини, и вполне заслуживает остаться таковым в истории. Военные меры, предпринимавшиеся Мустафой Кемаль-паша, впоследствии известным как Ататюрк, включали в себя чистки, которые, как считал Гитлер, по своей сути подрывали многонациональность угасавшей Османской империи.
Действительно, как пишет Ирих, помимо вдохновения личностью Ататюрка, организованное им массовое убийство армян во время Первой мировой войны — события, в настоящее время признанные геноцидом армян — в начале 1920-х годов явно оказало влияние на мысли Гитлера об истреблении евреев. Ирих приводит цитаты из обширного эссе, опубликованного в Heimatland, влиятельном нацистском журнале, и принадлежащего перу Ханса Трёбста (Hans Tröbst), воевавшего с кемалистами во время турецкой войны за независимость:
«Греки и армяне были кровопийцами и паразитами на теле турецкой нации. Их необходимо было истребить и обезвредить; в противном случае под угрозой оказалась бы вся борьба за свободу. Мягкие меры — которые все время демонстрировала история — в этом случае не помогут... Почти все из тех, кто не имеет турецкого происхождения, должны были погибнуть в зоне сражений; их число, равное 500 тысячам [акцент в оригинале], не окажется слишком заниженным».
В зарождавшейся нацистской историографии, как пишет Ирих: «тот "факт", что Новая Турция была реальным и чисто национальным (völkisch) государством, поскольку в Анатолии больше не осталось ни греков, ни армян, неоднократно подчеркивался в сотнях статей, текстов и речей». Разумеется, нацистский Холокост строился в соответствии с собственными параметрами, из собственных источников; не следует преувеличивать армянский прецедент, и Ирих этого не делает. Тем не менее, это документально подтверждаемый пример из ранней индустриализации убийств на этнической почве, когда одна кампания геноцида повлияла на другую.
В политическом отношении успех Ататюрка предлагал модель того, как преодолеть унижение и упадок, на которые Версаль обрекал неудачников в Первой мировой войне. Ататюрк не только захватил власть благодаря своим решительным действиям во имя турецкой нации, он также вынудил европейские державы пересмотреть введенные ими условия договора. Этот пример, по крайней мере, в такой же степени, как марш на Рим Бенито Муссолини в конце 1922 года, вдохновил Гитлера на неудавшийся мюнхенский путч в 1923 году. Позднее в своих судебных показаниях Гитлер говорил о том, что очищающий национализм Ататюрка праведным образом привел турецкого лидера к власти: «Спасение могло прийти не из гнилого центра, не из Константинополя, — говорил Гитлер. — Город был, как и в нашем случае, заражен демократами-пацифистами, многоязычной толпой, которая больше была не в состоянии сделать то, что необходимо. Спасение могло прийти только из сел».
Книга Ириха проиллюстрирована яркими политическими карикатурами, найденными автором в нацистских и других веймарских газетах. Эти изображения подтверждают главный посыл Ириха, а именно, то, что не может быть никаких сомнений в значимости влияния Ататюрка на нацистские круги. Они также напоминают нам — что архивные тексты в одиночку не могли бы сделать — о том, насколько мрачным и угрожающим стало немецкое политическое воображение после Версаля. Ататюрк умер в 1938 году, но восхищение им Гитлером сохранялось до последних дней фюрера; он особенно дорожил бюстом Ататюрка работы нацистского скульптора Йозефа Торака (Josef Thorak).
Исследование Ириха подтверждает вывод Моутедела о том, что союзы нацистов с исламом следует понимать, прежде всего, как инструментальные, а не идеологические. Ататюрк был ярым секуляристом. В нацистских письменных документах, где его превозносили за освобождение от османской слабости, исламская вера описывалась как «великая обуза, мешающая прогрессу». Эта линия пропаганды, между тем, соперничала с другой, гласившей, что мусульмане — естественные союзники нацистской Германии в борьбе против евреев, Великобритании и Советского Союза. Как считает Моутедел, это противоречие объясняется двумя факторами. Во-первых, Гитлеру было свойственно в высшей степени спутанное мышление. Во-вторых, использование Германией ислама в период нацизма обусловлено не столько стратегическими разработками Гитлера, сколько унаследованным со времен германской империи обычаем направлять вооруженных джихадистов против собственных европейских врагов.
В начале Первой мировой войны немецкая разведка занималась поиском наилучших способов поднять исламские мятежи против Великобритании — от Индии до Египта. По настоянию Германии османский султан Мехмед V в Константинополе выпустил фетвы, призывавшие всех мусульман мира восстать против держав Антанты. Султан заверил, что те, кто погибнут от британских винтовок, будут признаны славными мучениками. В Берлине разведывательное управление по Востоку стремилось разжечь джихад на как можно больших территориях, принадлежавших вражеским империям.
Макс фон Оппенгейм (Max von Oppenheim), глава управления, изложил детали кампании в 136-страничном документе, озаглавленном «Меморандум о революционизации исламских территорий наших врагов». Моутедел пишет, что круг его сотрудников включал «огромное» число «университетских экспертов, дипломатов, военных и мусульман». Как сообщается в одном из отчетов французской армии во время войны, организованные ими подстрекательства «принесли массу хлопот», и все же, заключает Моутедел, все усилия немцев основывались на «неверном представлении». Предполагалось, что для пан-исламского восстания существовала благодатная почва, тогда как таковой на самом деле не было, к тому же немцам в процессе манипуляций не удалось замаскировать свои истинные намерения. «Мусульманский мир был слишком неоднороден», чтобы разом откликнуться на единую концепцию восстания, и в любом случае «было слишком очевидно, что центральные державы использовали мусульман для достижения своих стратегических целей, а не по религиозным мотивам».
Ничто из этого не помешало фон Оппенгейму и другим сотрудникам министерства иностранных дел, курировавшим кампанию, по-прежнему выступать за ее возрождение, между тем Гитлер развязал еще одну большую войну. В Гитлере и Гиммлере защитники этих идей нашли заинтересованных слушателей. Сведений о размышлениях Гитлера об исламе, почерпнутых из частных бесед, очень немного, в основном их источником являются послевоенные воспоминания бывших близких приятелей и коллег. Но, похоже, что он действительно был очарован мусульманской верой и историей. Известно, что Гитлер описывал ислам как более жесткую по сравнению с христианством систему верований и потому лучше всего подходящую для Германии, которую он намеревался построить.
По словам Альберта Шпеера (Albert Speer), однажды Гитлер изложил замечательную гипотетическую историю Европы. Он размышлял о том, что бы случилось, если бы мусульманские силы, вторгшиеся во Францию в восьмом веке, одержали победу над своими врагами франками в битве при Туре. «Гитлер заявил, что победившие арабы из-за своей расовой неполноценности в дальнейшем не смогли бы выжить в условиях более жесткого климата» Северной Европы. Поэтому «в конечном итоге не арабы, но исламизированные немцы могли бы оказаться во главе этой мусульманской империи».
Шпеер цитирует Гитлера, с энтузиазмом высказывавшегося по поводу такого возможного наследования: «Вы видите, наше несчастье заключается в том, что мы выбрали неправильную религию... Мусульманская религия... подошла бы нам гораздо лучше, чем христианство. Почему это должно было быть христианство с его покорностью и вялостью?»
Есть и другие свидетельства подобных взглядов Гитлера. Сестра Евы Браун, Ильзе, вспоминала, что во время застольных бесед Гитлер часто обсуждал ислам и «неоднократно сравнивал ислам с христианством не в пользу последнего, особенно католицизма, — сообщает Мотадел. — В отличие от ислама, который он описывал как сильное и практическое верование, христианство вырисовывалось у него как мягкая, искусственная, слабая религия страдания».
Увлечение Гиммлера исламом документировано более полно. Его взгляды были схожи с воззрениями фюрера. Феликс Керстен (Felix Kersten), доктор Гиммлера, посвятил целую главу воспоминаний одержимости своего пациента исламом и пророком Мухаммедом. По словам Керстена, Рудольф Гесс (Rudolf Hess) познакомил Гиммлера с Кораном, который тот иногда держал на прикроватной тумбочке. Гиммлер, как неоднократно отмечается, называл Пророка одним из величайших людей в истории.
Гиммлер покинул католическую церковь в 1936 году, и, когда позднее разразилась война, он часто размышлял о предполагаемых преимуществах ислама в мотивации солдат. «Мохаммед знал, что большинство людей ужасно трусливы и глупы, — сказал он Керстену в 1942. — Вот почему он обещал каждому воину, который будет мужественно сражаться и падет в бою, двух [sic] красивых женщин... Вы можете посчитать это примитивным и рассмеяться... но основано это на глубокой мудрости. Религия должна говорить на человеческом языке».
Эти идеи могут показаться бредовыми, как и большая часть размышлений Гиммлера о духовном мире, включающих мистицизм и оккультизм. Разумеется, в том, что Гиммлер так поверхностно читал священный текст ислама, или в том, что он придерживался избитого клише о предполагаемом военном характере ислама, не содержится упрека самой вере.
В последние годы такие писатели, как поздний Кристофер Хитченс (Christopher Hitchens), убежденный атеист, ввели в оборот неологизм «исламофашизм», утверждая, что между отдельными радикальными мусульманскими воззрениями на политическую экономию и идеями фашизма существуют параллели. За исключением нескольких демагогов из Fox News, эта идея не прижилась даже у правых, поскольку была очевидным образом упрощена и анти-исторична. Правда, что Гиммлер распространял аргументы СС в пользу того, что «у ислама и национал-социализма есть общие враги, а также много пересечений в вере». Тем не менее, этот вид пропаганды возник в основном из цинизма.
Публичные замечания Гиммлера об исламе ясно давали понять, что его цель была манипулятивной, представляя собой отчаянную попытку, особенно ближе к концу войны, заручиться поддержкой у мусульманских войск, чтобы дать отпор контрнаступлению Красной Армии. Гиммлер набрал, подготовил и произвел развертывание подразделений СС, состоявших исключительно из мусульман, чтобы укрепить нацистскую оккупацию Балкан и Кавказа, а затем, после 1944 года, попытаться переломить неудачный для немцев ход войны. Он как-то заметил: «Я должен сказать, что ничего против ислама не имею, потому как он воспитывает мужчин... для меня и обещает им рай, если они сражались и были убиты в бою. Практичная и весьма привлекательная для солдат религия!»
Инструментальность, преобладавшую в отношении нацистов к исламу, можно также наблюдать в невероятно пространных дискурсах, к которым прибегали нацистские пропагандисты, чтобы внести изменения в нацистскую расовую политику и тем самым избежать обид среди своих потенциальных союзников военного времени — турок, арабов и иранцев. В частной жизни Гитлер считал эти народы расово неполноценными. Публично он по-своему интерпретировал расовые теории нацизма, чтобы логически обосновать свои военные союзы.
«Если в связи с персами и турками исключение из расовой дискриминации можно было подкрепить какой-то расовой теорией, — пишет Моутедел, — то случай арабов оказывался более проблематичным, поскольку большинством расовых идеологов они рассматривались как "семиты"». Тем не менее, нацистские чиновники уже тогда прекрасно понимали, что, если они хотят бросить военный вызов Франции и Англии, им следует избегать оскорблений в адрес подобных семитов. «Поэтому уже в 1935 году Министерство пропаганды порекомендовало избегать в прессе терминов "антисемитский" и "антисемитизм" и вместо них использовать слово "антиеврейский"». Когда в 1943 году немецкие войска вошли в Боснию, СС постановили, что мусульмане этого региона являлись «в расовом отношении ценными народами Европы». Они стали первыми мусульманами, введенными в ваффен-СС.
Во время вторжения Германии на Кавказ и в Крым первоначальные усилия вермахта по возрождению исламской культуры с целью подорвать устои Советского Союза, возымели некоторый успех. Репрессии большевиков против исламских ритуалов и институтов прошли менее чем поколение назад. Когда сотрудники вермахта прибыли на Северный Кавказ, они осторожно принялись открывать мечети и религиозные учреждения, возрождать религиозные праздники и обряды. Они позволили демонстрацию арабской вязи и Корана в общественных местах, что было строго запрещено советскими властями. Некоторые мусульманские лидеры и лидеры общин на Востоке воспринимали немецкую оккупацию как возможность восстановления собственной культуры. До 20 тысяч крымских татар воевали против советских войск в составе чисто мусульманских формирований, входивших в германскую 11-ю армию.
Этим солдатам и многим другим мусульманам, сотрудничавшим с Германией, пришлось заплатить страшную цену после ее поражения. Сталин депортировал мусульманское население Кавказа и Крыма в Среднюю Азию и в другие места. Согласившись на репатриацию бывших советских граждан в Ялте, Великобритания и Соединенные Штаты стали соучастниками этого ужаса. Летом 1945 года британские и американские солдаты удерживали бывших мусульманских солдат СС в специальных лагерях и передавали бывших военнослужащих, а также различных гражданских беженцев Кавказа в распоряжение Красной Армии. Как рассказывает Моутедел, зачастую эти экстрадиции представляли собой «драматические сцены»: «Люди десятками спрыгивали с движущихся поездов. Как только причаливали к Одессе, многие спрыгивали с депортационных судов в Черное море; некоторые покончили жизнь самоубийством. Один из имамов совершил акт самосожжения. В Советском Союзе многие были расстреляны или отправлены в лагеря... Протесты Красного Креста не произвели никакого впечатления на британские и американские власти. Международная пресса также не проявили большого интереса к этой проблеме».
Таков эпилог сотрудничества нацистской Германии с исламом в военное время: зародившаяся из цинизма и вскормленная поощрением антисемитизма, эта стратегия завершилась массовой гибелью гражданского населения и страданиями мусульман.
Помимо этого, нацистская стратегия оставила еще одно наследие: предложенную ею модель взяли на вооружение Соединенные Штаты во время холодной войны. Сотрудничая с Саудовской Аравией после войны, американские стратеги раздумывали над тем, как мобилизованный ислам может противостоять советской экспансии на Ближнем Востоке. После советского вторжения в Афганистан в 1979 году президент Джимми Картер разрешил ЦРУ оказывать скрытую помощь афганским повстанцами — по сути возрождая «освободительный джихад» Управления стратегических служб.
Уильям Кейси (William Casey), первый директор ЦРУ при президенте Рейгане, взялся за реализацию этой секретной программы и повел ее еще дальше. Он отдал поручение отпечатать Коран на узбекском языке, чтобы повстанцы могли контрабандным путем переправить его через афганскую границу и распространить среди советских граждан. Кейси также разрешил или, по крайней мере, закрывал глаза на партизанские рейды, осуществляемые на советской территории повстанцами, лояльными афганскому исламисту Гульбеддину Хекматияру. (Хекматияр, получавший оружие от ЦРУ, все еще сражается в Афганистане против афганского правительства и США).
Антисоветское противостояние являет собой один из немногих случаев в истории, когда организованный извне подъем мусульманских бойцов против немусульманских оккупационных сил завершается успехом, по крайней мере, в военном отношении. Разумеется, эта победа была главным образом обусловлена тем, что афганское сопротивление носило внутренний характер и уже шло полным ходом к тому моменту, как Соединенные Штаты и Саудовская Аравия прибыли туда со своими долларами и современным оружием. Результатами американского вмешательства в Афганистане в борьбе против Советов стала разрушительная гражданская война и рождение Аль-Каиды. И потому политику их вряд ли можно назвать стратегическим триумфом.
Тем не менее, как и в Берлине в межвоенный период, неудача не стала для упорствующего Вашингтона сдерживающим фактором. Стратеги Пентагона продолжают действовать так, будто они могут выигрывать войны на Ближнем Востоке, ловко манипулируя и вооружая племена, секты и исламских лидеров, рассредоточенных по территориям, которые им почти не известны.
В своем искусном повествовании Моутедел выдвигает, по крайней мере, две причины, по которым подобные стратегии Запада обречены на провал. Одной из них является неведение планировщиков в отношении разнообразных форм ислама и той трудноуловимой роли, которую вера играет в повседневной жизни столь многих людей, идентифицирующих себя с мусульманской религией. То есть, на Западе часто переоценивается согласованность ислама, а значит, и его уступчивость.
Вторая причина прослеживается на протяжении обширной истории колониальных и постколониальных европейских и американских интервенций на мусульманские территории, начиная с двух мировых войн до трех войн в Персидском заливе, а теперь и кампании против «Исламского государства». Мусульманское население, призываемое к ружью Вашингтоном, Лондоном или Берлином на основании борьбы против общих врагов и во имя общих интересов, уже слышало все это раньше. На их памяти — бесчисленные невыполненные обещания и целый ряд болезненных результатов западного вмешательства. Не удивляет, что многие находят призывы к созданию альянсов неубедительными.
