Президент Российской Федерации Владимир Путин 26 ноября на переговорах в Москве с президентом Франции Франсуа Олландом обсудит координацию действий Москвы и Парижа в борьбе с международным терроризмом и войну в Сирии. Визит Олланда в Москву организован, как подчеркивают в Кремле, по инициативе французской стороны после террористических атак в Париже и катастрофы в небе над Египтом самолета российской компании Metrojet, которую Кремль также признал терактом после парижской трагедии. Отношение к России и лично Путину в западном мире, который еще совсем недавно воспринимал его как все более явного «изгоя», сейчас может стремительно поменяться. Это происходит не впервые — за последние 16 лет многие повороты в политике Владимира Путина, и внешней, и внутренней, его действия и его имидж определялись именно крупными терактами и катастрофами, не только в самой России, но и в мире. Хотя и не всегда.
В какой степени крупные террористические акты, в первую очередь в самой России, были причиной, а в какой — следствием всей политики Путина в эпоху его правления? Причем с самого момента его прихода к власти, еще с августа 1999 года, когда Борис Ельцин назначил Владимира Путина первым заместителем и исполняющим обязанности председателя правительства Российской Федерации и назвал его в специальном телеобращении своим «преемником»?
Как считает российский общественный деятель, политик, публицист и социолог, президент Фонда прикладных политических исследований «ИНДЕМ» Георгий Сатаров, для ответа на такой вопрос существуют две взаимоисключающие версии.
— Первая — конечно, конспирологическая, если мы верим, что «ФСБ взрывает Россию» и потом пользуется этим же для того, чтобы что-нибудь нехорошее сделать со страной. Второй вариант — в России происходят какие-нибудь ужасы, и их ФСБ использует для того, чтобы сделать то же самое нехорошее. Это две конкурирующие гипотезы. Проблема в том, чтобы выбрать между ними. Начнем с того, что далеко не все нехорошее, что происходило в России, происходило после терактов. Например, совершенно омерзительная акция по внесению поправок в Конституцию, которые продляют легислатуры президенту и Думе, была проделана без наличия факторов всяких предварительных взрывов. Хотя это страшнее, чем, например, отмена губернаторских выборов после теракта в Беслане. Тут есть с чем сравнивать, эту реально первую серьезную поправку к Конституции. Можно сравнить с первой поправкой в Конституцию США, например, которая расширяла свободы граждан. А тут она расширила комфорт власти. Правда, это происходило при президентстве Медведева. Наверное, просто они с Путиным люди разные. Одному нужно, чтобы что-нибудь «взорвалось», чтобы сделать какую-нибудь неприятность, а другому совершенно необязательно.
Но есть и другая разница. Один стесняется делать какую-то мерзость просто так, на ровном месте, а другому «по фигу». Один осторожный, а другой просто на этот счет не заморачивается. Когда я говорю «один», я имею в виду Путина, когда я говорю «другой», я имею в виду Медведева. И, собственно, я склоняюсь к такой версии: Медведев, будучи президентом, спокойно все это делает, в том числе и потому, что считает: «А, все равно мне не переизбираться, я могу творить все что угодно. Я могу болтать разные глупости. Я могу говорить какие-нибудь даже хорошие вещи, делать гадости — это совершенно несущественно». У Путина, возможно, более дальние планы. И я знаю не понаслышке, что о той же самой отмене губернаторских выборов очень серьезно задумывались в администрации президента еще в 2000 году. Когда я встречался с одним из заместителей администрации президента, он меня спросил, как я к этому отношусь. На что я сказал, что это несущественно, поскольку это противоречит Конституции. Для меня более правдоподобная версия, что они просто дождались удобного момента и сразу под это подверстали кучу всякой ерунды.
— Если разбирать по годам и по этапам, то эпоха Владимира Путина началась с осени 1999 года — когда были взрывы домов, «учения в Рязани», Дагестан, Вторая чеченская война. Это был знаковый рубеж. Потом — начало «нулевых». Тогда шла непрерывная цепь десятков, даже сотен терактов разного калибра, к которым как-то стали даже привыкать, — взрывы на транспорте и подземных переходах в Москве, в южных городах, угоны самолетов, взрыв на рок-фестивале «Крылья» и, конечно, осень 2002 года, теракт на Дубровке, и потом еще был новогодний взрыв здания правительства в Грозном. Люди стали привыкать к новой реальности, которая становилась в этом смысле все жестче? Они стали привыкать к новому правителю, который тоже становился все жестче?
— Далеко не сразу, во-первых, если говорить и о реальности, и о первом лице государства. Во-вторых, вы не зря перечислили много всяких взрывов. Если бы первая версия была верна, то мы должны были бы за этими взрывами вслед искать какие-то такие мощные негативные инновации. Но оказывается, что такой жесткой корреляции не прослеживается. Да, в некоторых случаях что-то такое следует, но далеко не всегда.
— Был еще 2004 год — нападение на Назрань и, конечно, вами упомянутый теракт в Беслане, после которого губернаторские прямые выборы были отменены. К этому моменту вам стало понятно, куда идет страна? Как эти трагедии меняют лицо государства, а у государства ведь есть лицо?
— Мне это стало понятно гораздо раньше, это легко проследить по моим публикациям. Я это анализировал не с точки зрения плотности терактов или утонувших подлодок, а совершенно по другим, абсолютно зависящим от власти вещам, их действия, их методы. Это все было видно довольно отчетливо.
— Был еще знаковый 2006 год — в августе произошел взрыв на Черкизовском рынке, устроенный «совсем другими террористами». Всплыла тема русского национализма, ультраправых, скинхедов, Русских маршей и т. д. Как власть использовала эти настроения и события, с учетом того, что, вы тоже это уже упомянули, с 2008 по 2012 год в президентском кресле сидел Дмитрий Медведев?
— На мой взгляд, никак не использовала. Потому что этих правых экстремистов власть «употребляла» и до этого, и после этого, в своих интересах. И когда власти было страшно, она их преследовала и до этого, и после этого. Хотя я научный работник и обязан стараться видеть какие-то закономерности, я их здесь не усматриваю.
— Давайте перейдем уже к недавним событиям, это взрывы в московском метро в 2010 году, теракт в Домодедово в 2011 году, серия терактов в Волгограде в декабре 2013-го. В информационном мире утвердился президент Чечни, «пехотинец Путина» Рамзан Кадырова, личный режим которого окончательно установился в Чечне. Его персона, уже без всяких терактов, стала вечной темой новостей. Это тоже знаковый момент, к которому власть приучила людей?
— Я не думаю, что эти 15-16 лет были годами каких-то запланированных обучений — сначала в начальной школе, потом в средней, потом в вузе… На самом деле действовали более общие закономерности — инстинкт власти определенного рода. Их примитивное представление о том, как устроен окружающий мир и какими методами решаются проблемы. Еще раз подчеркиваю — все проявлялось с самого начала абсолютно отчетливо для тех, кто имел открытые глаза. Если мы будем руководствоваться «бритвой Оккама» и не станем множить сущности без необходимости, то конспирологические версии привлекать совершенно нет необходимости. Потому что есть более ясные и имеющие высокую объяснительную силу причины.
— Самые последние события, 2015 год — начало военной операции России в Сирии, на стороне шиитов-алавитов, и теракт на Синае, который долго-долго не признавали и потом одновременно с парижским терактом признали таковым. Мы не говорим о конспирологических теориях. Но насколько это все удачные моменты для Владимира Путина, которые он ловко использует? Например, сейчас он опять «конструктивно» (Путин любит это слово) общается с мировыми лидерами. А ведь недавно все было совсем наоборот. А на будущей неделе президент Франции Франсуа Олланд едет к нему, наверняка заключать некий пакт.
— Мы с вами вместе можем выразить Франсуа Олланду соболезнования, и по этому поводу тоже. Ему, бедняге, поручили не какой-то коридорный разговор на 20 минут (которым так гордится Путин — я имею в виду его разговор с президентом США Бараком Обамой в Анталье), а серьезную встречу, где должны произойти более обстоятельные взаимные объяснения. После того как Путин их «кинет» в очередной раз, виноват будет несчастный Олланд. Не более того.
В моих представлениях о нынешнем российском президенте нет места для анализа какой-то его последовательной внешней политики. Есть броуновское движение, в большей степени объясняемое, с одной стороны, какими-то его личными комплексами, его какими-то «ресентиментами», а с другой стороны, постоянными давлениями с разных сторон, которые на него оказывают в России. Вот он и мечется между разными давлениями — и своим внутричерепным давлением. В результате получается то, что мы видим, — то туда, то сюда. Произошло для него фиаско на Украине. Путин мыслил о своих действиях на Украине как о борьбе с США. Там произошел, что называется в его мире, «облом». «Ага! Так, а что еще очень не любит США? Асада не любят США! Значит, надо его как следует поддержать. Давай, метнемся туда вдруг!» Давно уже имеются проблемы у сирийского президента Асада — но только в том момент, когда стало ясно, что произошел «облом» на Украине, Путин метнулся туда. Вы видите здесь какую-то последовательность? Он вмешался в войну в Сирии — и тут же получил кучу всяких неприятностей, включая этот теракт с самолетом. Плюс сказываются еще упомянутые мной «давления», не внутричерепные, а уже, так сказать, «внечерепные», так сказать, «экзогенные» давления по поводу «этих ужасных западных санкций». И тут бац — взрыв в Париже! «Ага! Может быть, этим воспользоваться?» Мы видим, на самом деле, и это можно проследить, как все 15-16 лет это происходит, постоянное это броуновское движение, то в одну, то в другую сторону. Вот и все.
— Многие говорят, что Владимир Путин за годы правления научился совершенно блестяще общаться с прессой, журналистами. Но после каждого тяжелого потрясения для страны, для себя он всегда исчезает на некоторое время из публичного пространства. С того момента, как еще 15 лет назад он никак не отреагировал немедленно на гибель «Курска». С той поры такая тенденция началась. И когда взорвался сейчас этот самолет, он ведь тоже исчез. Как это объяснить? Он боится, или он не знает, что говорить, или он такой человек — ему нужно время, чтобы точно понять, что именно он должен сказать?
— Я не являюсь личным психоаналитиком Владимира Владимировича, могу гадать только вместе с вами, и любой мой ответ не будет профессиональным. Когда я для себя внутренне, так сказать, пытался отвечать на этот вопрос, я думал, что это молчание и это нежелание фиксироваться на какой-то версии были связаны с другим — с абсолютным ощущением цугцванга. «Если признать эту версию, одни гадости посыплются, если эту версию признать, то другие». И неслучайно признание версии теракта в Египте произошло после теракта в Париже. Как бы вот легко как все подверстывается одно к другому, и вроде бы мы не одни такие, вот не на меня одного эта кара небесная, а это вот некое общее мерзкое явление. «Ага! Давайте, вместе поборемся». Так, мне кажется, это выглядит.
— Президент России всегда очень жестко, публично, сурово отдает распоряжение уничтожить террористов, где бы они ни находились. Известны операции по ликвидации предполагаемых террористов за пределами России. Путин считает, что отчитаться перед народом о ликвидации, об убийстве террористов — это эффективнее и эффектнее, чем ловить их, привозить в Россию и привлекать к публичному суду?
— Да, это предположение правдоподобно. Я готов к нему присоединиться. Но оно правдоподобно, прежде всего, в силу того, о чем я говорил выше, — в силу вот этого представления о сущем, в силу его профессиональной деформации — чекиста, который никогда не был разведчиком, как известно, а был завклубом. Чекиста-неудачника — с наиболее простым вариантом линейного чекистского мышления, — уверен Георгий Сатаров.
