В этом году исполнится 25 лет с тех пор, как распался Советский Союз. И именно об этом времени напоминают фотографии Ханса-Юргена Буркарда (Hans-Jürgen Burkard), который работал в то время корреспондентом «Штерн» в Москве. Интервью, в котором речь идет и о будущем журналистской фотографии, у него взяла Либа Тейлор.
В 1989-95 годах он писал в журнал «Штерн» о переменах в России во время перестройки и распада Советского Союза. Сначала он был одним из официально аккредитованных западных фотографов, и режим позволил ему нечто неслыханное: ему открыли доступ к местам и происшествиям, которые прежде строго охранялись. Таким образом, появились не только очень ценные заметки, повествующие о том нестабильном времени, но и отличные фотографии. Ханс-Юрген Буркард получил за них премии на таких конкурсах, как World Press Photo, Art Directors Club či Infinity Award. Его фотографии печатались в журналах Life, Time, Newsweek, The Sunday Times, Paris Match, Figaro, El País, Geo. В Праге в конце года прошла выставка фотографий Буркарда, сделанных в России, под названием «Бесстыдные времена».
REPORTÉR MAGAZÍN: Россия интересовала вас всегда или только с тех пор, как вы в ней оказались?
Ханс-Юрген Буркард: Я хотел туда попасть. После окончания вуза (по специальности «визуальная коммуникация» в университете Дортмунда — прим. ред.) я какое-то время жил на Аляске, и мой первый репортаж был о собаках породы хаски.
— Что в них показалось вам интересным?
— Я встретил там одного человека, который владел собачьей фермой, и он спросил меня, не хочу ли я побывать в Сибири, откуда родом его собаки. Но во время холодной войны это было невозможно. Я ему пообещал, что однажды отправлюсь туда и привезу ему фотографии первоначальной породы. В 1989 году мне это удалось: я поехал в Сибирь. Больше всего я хотел побывать на Чукотке, увидеть чукчей и посмотреть на их собак. Я несколько недель путешествовал по Сибири, и мой интерес к России все возрастал. Советский Союз в то время открывался миру, и «Штерну» нужен был кто-то, кто говорит по-русски. Моя подруга изучала русский язык в Москве, и мы вдвоем создали в Москве представительство «Штерна». Вернее, оно там уже было, но прежний корреспондент особенно им не занимался…
— Не было ли это для вас шоком? Ведь Россия очень своеобразная страна.
— Еще до того я какое-то время жил в Центральной и Южной Америке, Африке, Азии, так что шока я не испытал. Ведь Россия — это европейская культура, хотя, конечно, за пределами Москвы все было иначе.
— В 90-е годы многое из того, что прежде было строго секретно и охранялось, стало достоянием общественности. Но в конце 80-х, вероятно, этого еще не случилось…
— Агентство «Новости» хотело от западных журналистов много денег, тысячи долларов. Но никто не мог, да и не хотел, платить, и мы в том числе. Кроме того, мы не могли путешествовать сами: нам было предписано оставаться в Ленинграде, Киеве и Москве. Любая поездка за пределы этих городов должна была организовываться через «Новости». Также было агентство «IMA Press» (самое старое негосударственное информагентство на территории СССР, которое появилось весной 1989 года — прим. ред.). Они тоже хотели валюту, но в итоге мы с ними как-то договорились, и журнал им что-то выплачивал. Мы составили программу, куда хотим отправиться, например, в Новокузнецк, Красноярск, Новосибирск, и они взяли нас туда с собой.
— Как все происходило?
— У меня был переводчик, конечно, из КГБ, но я его почти никогда не видел. Когда мы куда-нибудь приезжали, мы с кем-нибудь договаривались, и это открывало нам двери: за нас все устраивали. В итоге оказалось, что этот переводчик был просто дураком, с которым я подрался.
— Почему?
— Мы посетили огромную шахту, где работали восточные немцы, японцы и американцы. Они обслуживали огромные агрегаты, которые туда поставляли. За плечами у нас уже была долгая и изнурительная дорога, в которой я отснял две сотни пленок. В аэропорту был древний рентген, а на нем — большая надпись по-русски и, что редкость, по-английски, по-немецки и по-японски «Пленку не проносить!» У меня с собой был большой рюкзак, который я никогда не выпускал из рук. Но здесь я непредусмотрительно положил его на землю, пока разговаривал с кем-то, а этот переводчик взял рюкзак и засунул под рентген. В последний момент я заметил, подскочил к закрывающейся камере рентгена и вырвал рюкзак. Я закричал: «Ты, идиот, хочешь уничтожить труды нескольких недель!» И на глазах у всех, кто был в этом маленьком аэропорту, я ему двинул. У него был портфель из пластмассы, что тогда говорило об определенном статусе. И я его пнул — он пролетел по залу аэропорта. Кстати, эта пластмасса была такой жесткой, что потом у меня болел палец на ноге. Я кричал на него и вызвал большой переполох. Экипаж самолета, который вез нас обратно в Иркутск, не хотел нас пускать на борт, потому что якобы не хотел драк. Тогда я им сказал: «Окей, лечу я один». И кэгэбэшнику пришлось остаться.
— Мне запомнился ваш репортаж о наркотиках. Как вы проникли в эту среду?
— Мне это удалось опять-таки только с помощью КГБ. А как это произошло? Еще до этого я делал репортаж о нелегальной торговле икрой, и тогда мне пришлось сотрудничать с пограничниками, которые контролируют Каспийское море. Я хотел отправиться в дозор, и мне пришлось получать разрешение Лубянки (московский штаб КГБ — прим. ред.), вернее ее пресс-службы. Они поставили мне нужную печать, потому что думали, что в итоге репортаж для них будет позитивным. Икра, которую достают из осетров, в то время была черным бизнесом на миллионы долларов, и я до сих пор уверен, что пограничники были последним мало коррумпированным институтом, который боролся с браконьерами. В итоге в этом репортаже пограничники предстали в лучшем свете, что КГБ не понравилось. С нашей стороны не было никакой пропаганды: мы просто рассказали людям о том, что видели. А когда я хотел сделать еще один репортаж о борьбе с контрабандой наркотиков из Афганистана в Россию, то нам опять пошли навстречу. КГБ нужен был хороший имидж, и в его создании мы могли пригодиться. Так почему нет…
— То есть вас приветствовали с распростертыми объятиями?
— Сначала КГБ отвез меня из Таджикистана в Афганистан. В то время таджики уже были независимы, но не могли защищать свои границы, так что большую часть территории для них охраняли россияне. И я видел, какая там была ситуация: коррупция таджикской полиции и государственных чиновников, невероятно бестолковое участие команды ООН по контролю за наркотиками… И, напротив, российские пограничники делали свое дело хорошо. Уже тогда наркотиков через границу провозилось немного, зато активно шла контрабанда оружия, за которое все равно платили наркотиками. Некоторые репортажи я мог делать и публиковать, как хотел. Никто от нас ничего не требовал. В целом мы имели свободу действий и только иногда передавали результаты работы для прочтения перед публикацией: например, когда мы сотрудничали с местными чиновниками в Ленинграде при работе над репортажем об организованной преступности. Кстати, в то время я встретил массу отличных полицейских, которых потом убила мафия.
— Помогало ли вам в подобных ситуациях то, что вы иностранец?
— В то время, наверное, любой россиянин думал, что Запад поможет решить все их проблемы. И, скажем, в Сибири все хотели, чтобы я с ними открыл какой-нибудь бизнес. В Новокузнецке, где производились пистолеты TT34, самая крупная местная газета взяла у меня интервью. Журналист спросил у меня, почему немец приехал в место, где производили оружие для борьбы с Гитлером. Но я всю жизнь путешествую и не чувствую себя стопроцентным немцем. И вот на следующий день в газете появился заголовок: «Космополит Ханс-Юрген Буркард посетил новокузнецкий металлургический завод». Я для них был экзотикой.
— Есть ли у вас, как у фотографа, какой-то образец? Повлиял ли на вас кто-нибудь из ваших коллег, его работы?
— Нет. Сначала меня привлекала художественная фотография, но потом я начал работать репортером. Когда я вернулся с Аляски, я отправил фотографии в «Штерн», и он купил весь репортаж. И пусть их не напечатали, через год меня снова отправили на Аляску — на этот раз с пишущим журналистом. Но он через два дня уехал, потому что задание ему показалось слишком опасным: мы летали над Аляской в миниатюрных самолетах. Да, в те времена журналисты, пишущие для «Штерна», были большими людьми. Так что репортаж я закончил без него, но «Штерн» его опять не опубликовал. Тогда я написал все сам и предложил журналу «Гео». А он репортаж взял, и потом я еще много лет сотрудничал с этим журналом.
— Что, по-вашему, характеризует хорошего фотографа-репортажника?
— Когда вы делаете репортаж о русской мафии, вы должны знать, что такое русская мафия. Вы должны знать историю, политику и экономику этой страны. Вы должны чувствовать людей и знать, как произвести на них впечатление в их среде. Вы должны ориентироваться в разных ситуациях и понимать, насколько близко можете приблизиться, и как завоевать доверие. Лично я думаю, что искусство общаться важнее умений фотографа. Успешный фотограф — это тот, кто способен оказаться в определенных ситуациях, и у кого есть терпение подстраиваться под обстоятельства. Хорошо, если есть возможность возвращаться в какие-то места.
— Вероятно, вы умеете и манипулировать людьми, чтобы добиться своего…
— Да, умею. Но я никогда не предаю. Те, кто мне доверился, в моих глазах хорошие люди, и никогда ни одному журналу я не позволил использовать мои фотографии в своих целях. Я лично слежу за тем, чтобы подписи были правильными, иногда ругаюсь с пишущими авторами о подходе и методе изложения истории. Однажды я даже сказал шеф-редактору, что не позволю, чтобы они использовал мои фотографии для текста одного очень известного немецкого журналиста. Это был репортаж о частях тел, выброшенных из московского морга. Я мог бы потерять репутацию, если бы не возразил против того, чтобы мои фотографии публиковались с подобной мерзостью. Редактор согласился. Тогда в «Штерн» пишущий журналист и фотограф были на одном уровне. Иллюстративная часть репортажа была моим делом, и никто в это не вмешивался.
— Теперь все не так? Куда, как вы считаете, сегодня движется фотография?
— В мое время такие люди, как я, знали хорошо свои темы, были проникнуты ими. И мы сами решали, что фотографировать, а что нет. Сегодня же редакции и агентства берут нас как поставщиков необработанного материала. Мы им что-то даем, а они из этого создают репортаж. Существует масса графических редакторов, которые о многих вещах и понятия не имеют, но при этом принимают серьезные решения. Финансовые источники истощились, и каждый старается сохранить свое место — все должно быть дешево. Поэтому редакции покупают фотографии из зачастую неизвестных источников, и им вообще все равно. Каждый день я вижу в журналах фотографии с неправильными подписями, включая известные фото, прежде всего в интернете. Редакторы не проверяют, откуда фотография, не поддельная ли она.
— Вы полагаете, что фотография, какой мы ее знали, уходит в прошлое?
— Фотография не мертва. По-прежнему происходят интересные вещи, и молодые фотографы очень активны. Но можно ли этим прокормиться? Мы все можем увидеть бесплатно в интернете, но кто за это платит, кто редактирует, кто контролирует?
— А что насчет фотоальбомов? Имеет ли смысл их еще издавать?
— Книги ничего не приносят. Да, можно провести выставку, выиграть какой-нибудь приз на конкурсе. Но это все. Ездить по Германии и наслаждаться славой стоит денег — на транспорт, на проживание. И вам их никто не даст. Может быть, когда-нибудь коллекционеры будут заинтересованы в вас, и ваши фотографии будут продаваться за большие деньги. Но над этим надо упорно работать и постоянно делать себе рекламу.
