Александр Генис: В эфире — первый в этом году выпуск нашей ежеквартальной рубрики «Зеркало», в которой мы с Соломоном Волковым рассказываем о том, как русская культура отражается и воспринимается на Западе.
Последние дни и недели были очень мрачными для репутации России, а не только режима Путина. Потому что дело Литвиненко, в результате которого Путина практически обвинили в убийстве, конечно, поставило всю мировую общественность на уши. Это очень тяжело отражается на репутации всей России, поскольку она, как мы знаем, поддерживает Путина, огромный рейтинг говорит о его популярности и делает всех причастными к этому событию.
Знаете, в России очень любят строку Бродского «Ворюга мне милей, чем кровопийца». Теперь получается и то, и другое — и коррупция, и убийства, все вместе создает очень тяжелый тон в отношениях между Западом и Россией.
В связи с этим в газете «Гардиан» — это крупнейшая английская газета, либеральная, интеллигентная, такая «Нью-Йорк Таймс» Англии, напечатана статья Уилла Хатона, где он рассматривает эту ситуацию с точки зрения закона. Он говорит о том, что в России не понимают, что значит закон и почему это всем выгодно. Хатон пишет, что Россия может создать «Газпром», но никогда при такой системе экономики и политики, при неуважении к суду никогда в России не возникнет Google, или Apple, или BBC, или даже англосаксонский рок-н-ролл. Потому что без демократии, без правления закона, без этого невозможны все достижения современной цивилизации.
И вот на этом мрачном фоне вдруг появляется подарок России, а именно — «Война и мир» ВВС. Как-то так совпало, что эти два события, не имеющие ничего общего друг с другом, никак не повлиявшие одно на другое, тем не менее, оказались связанными в нашем восприятии. Экранизация «Войны и мира», новый сериал, который ВВС выпустила, и который как раз в эти дни смотрят американские телезрители, да и российские тоже, хотя бы отчасти спасает репутацию России. Об этом написал Акунин: «Я очень рад новой экранизации Толстого, потому что она вышла во времена, когда Россию во всех новостях упоминают только в качестве пугала, то Крым, то Донбасс, то не того, кого надо, разбомбили, то какие-то комиксовые горцы с большими собаками и золотыми пистолетами, то коррупция, то миллиардерские яхты и так далее. И вдруг такое отличное напоминание, что настоящая Россия — это совсем про другое. Спасибо ВВС».
Эти слова — «настоящая Россия» — конечно, интригуют, потому что получается, что настоящая Россия жила 200 лет назад, 100 лет назад, то есть это та Россия, которой уже давным-давно нет, это Россия наполеоновской эпохи, это Россия Льва Толстого, это Россия русской классики, которая не имеет никакого отношения к сегодняшней жизни. Или все-таки имеет?
Соломон Волков: С какой точки зрения посмотреть. Скажем, автор «Гардиан», который сказал, что в России не может быть англосаксонского рок-н-ролла. Англосаксонского рок-н-ролла может и не быть, а российский рок-н-ролл, я считаю, вполне состоялся. Другое дело, что автор «Гардиана» о российском рок-н-ролле понятия никакого не имеет. Я, например, очень высоко ценю российский рок-н-ролл, считаю его абсолютно самобытным явлением. Конечно, все всегда ориентировались на какие-то образцы, но и «Битлз» ориентировались на американские, какого-нибудь Чака Берри.
Александр Генис: Элвис Пресли был их кумиром. Тут, однако, речь идет о другом, дело в том, что англосаксонская рок-н-ролльная культура, как он выразился, это — мировое явление, нет такой страны, где не слышали бы «Битлз».
Соломон Волков: Есть три замечательных, замечательных — это не то слово, великих русских поэта, которых я чту невероятно: Баратынский, Тютчев и Фет. Никто, знающий и любящий русскую литературу, не будет отрицать того, что это великие поэты. Тем не менее, их репутация на Западе практически нулевая, о них никто не знает. Разве что слависты, люди, которые специально изучают русскую литературу. Но даже крупные гуманитарии, которые знают про Рильке и про Лорку, и про многих других не самых первостепенных поэтов зарубежных стран, про эту троицу не знают ничего. Но это абсолютно не умоляет их уникальности, их самостоятельного значения. То же самое я скажу и про русский рок-н-ролл.
Александр Генис: Я совершенно с вами согласен. Конечно, признание Запада не является критерием гениальности — никоим образом. Однако есть один автор, который представляет Россию лучше всех других — это Лев Николаевич Толстой.
Соломон Волков: Тут я с вами безусловно соглашусь.
Александр Генис: Именно экранизация «Войны и мир» показывает все величие Толстого.
Соломон Волков: Неизменно этот роман оказывается во всевозможных списках, которые составляются, романом номер один за всю историю этого жанра.
Александр Генис: Это очень любопытное явление, потому что русская литература далеко неравнозначно представлена. Даже Достоевский, который, конечно, любимец всех славистов всех стран мира, уступает Льву Толстому.
Соломон Волков: В общем он любимец всех интеллектуалов мира.
Александр Генис: Да, можно и так сказать. Просто все слависты, которых я знаю, а я многих знаю в разных странах, всегда выбирали себе свою профессию, благодаря Достоевскому — если это женщина. А если мужчины — то благодаря Джеймсу Бонду. Но это другая история.
Так вот, «Война и мир» является лучшим послом русской культуры, более того, лучшим послом России, потому что по «Войне и мир» мир судит о русских. Это не просто русский роман — это основа русского миросозерцания. И совершенно правильно его сравнивали с «Илиадой» Гомера. Потому что для России он играет основополагающую роль. Не Пушкин, не Достоевский, ни Гоголь, которого я так люблю, а именно «Война и мир» является основой — это сразу все три кита, на которых стоит русская культура.
Соломон Волков: Позвольте мне вставить ехидную ноту: Вуди Аллен даже позволил себе посмеяться над «Войной и миром» в своем фильме «Любовь и смерть», потому что там прямо пародируется именно «Война и мир». Но это лишнее свидетельство популярности этой книги.
Александр Генис: Пародия — плод любви. А все потому, что «Война и мир» создает лестное представление и о русском народе, и о русской интеллигенции, и о русской аристократии. Интересно, что во времена, когда Толстой напечатал книгу, это казалось скорее насмешкой на аристократию, но теперь нам так не кажется. Среди них есть люди, у которых есть духовные интересы, у которых есть особый порыв к идеальной жизни, как у Пьера Безухова.
Соломон Волков: Когда появилась книга «Война и мир», то она была встречена, если вы помните, с возмущением. Возмутились прежде всего военные историки, которые тут же стали писать во всех влиятельных газетах и журналах, что Толстой все переврал, исказил, все было на самом деле не так — это карикатура.
Александр Генис: И правильно писали. Потому что, конечно, Толстой очень внимательно изучал источники и так же тщательно их игнорировал. Известная история о том, как он описывал Бородинскую битву.
Соломон Волков: Три дня, по-моему, провел на поле.
Александр Генис: Кроме этого он попросил прислать ему книги про Бородинскую книгу и, говорят, в Ясную поляну пришел воз книг, их свалили в кабинете, но он их так и не открыл.
Соломон Волков: Это мне напоминает историю, как Паоло Трубецкой, известный скульптор, приходил к Толстому, а Толстой его страшно любил, и Толстой каждый раз ему вручал кипу своих сочинений, а Трубецкой каждый раз их аккуратно забывал в прихожей.
Александр Генис: Трубецкой сказал: он мне книжки подсовывает, а мне просто нравится Толстой как красивый мужчина — его приятно лепить.
Так или иначе, «Война и мир» оказалась главной книгой не только для русской литературы, для русского духа, для русского сознания, для русской школы, в конце концов. «Война и мир» главная русская книга для западных писателей. Например, кто был главным поклонником Льва Толстого в ХХ веке? Модернисты: Джойс, Вирджиния Вулф, Хемингуэй. Эта троица — столпы модернизма. Хемингуэй сказал, что ничего лучше описания войны в «Севастопольских рассказах» быть не может, именно там он учился писать свою батальную прозу.
Интересна позиция Джойса, который видел в Толстом предшественника своего потока сознания. Джойс горячо интересовался русской литературой, хорошо ее знал и очень несправедливо о ней судил. Толстого он любил, Чеховым он восхищался. Причем любопытно, что именно ему нравилось у Чехова. Он ведь был большим поклонником Ибсена, даже норвежский язык из-за него учил. Но Ибсен и Чехов — это совсем не близко. Джойс точно подметил разницу, он говорил, что Ибсен это еще старая драма, а Чехов принципиально новая. Потому что в драме должна быть завязка, кульминация, развязка — раз, два, три, любая пьеса построена так.
Соломон Волков: Хорошо сделанная пьеса, что называется.
Александр Генис: Совершенно верно. Но Джойс говорит, что у Чехова не хорошо сделанные пьесы, у Чехова все начинается до занавеса и не кончается с ним, потому что это — непрерывный поток жизни, который Чехов и изображает на сцене. Примерно то же самое Джойс думал и про Толстого, он говорил, что в «Войне и мире» все время бьет равномерный поток жизни. В отличие, скажем, от Тургенева, которого он тоже хорошо знал и который тоже пытался создать современную прозу. Но, Джойс говорил: она старомодная и никуда не годится. А вот Пушкин, сказал Джойс, это — литература для детей. «Капитанская дочка» для подростков. Довлатов задушил бы его своими руками за эти слова это точно бы сделал, потому что «Капитанская дочка» была его любимой книгой.
Соломон Волков: Так же, между прочим, на Западе относятся к операм Римского-Корсакова. «Град Китеж» считают оперой для детей. «Руслан и Людмила» Глинки, тоже совсем не детская опера, ее Асафьев когда-то назвал литургией славянскому эросу, ее тоже рассматривают как сказку. Каких-то вещей западные ценители совершенно не просекают.
Александр Генис: Тут мы переходим к новой экранизации ВВС. Эта постановка вызвала, я бы сказал, сдержанное приятие в американской прессе. В «Нью-Йорк Таймс» написали, что это добротная костюмная драма. Мне кажется, что этим они похоронили сериал. Я не хочу быть несправедливым, потому что очень люблю английское телевидение, считаю, что никто лучше их не делает исторические сериалы. И этот сериал снят прекрасно с точки зрения истории. Сценарист Эндрю Дэвис и режиссер Том Харпер ставили Джейн Остин и «Ярмарку тщеславия», то есть они хорошо знает эту эпоху.
Соломон Волков: Там все костюмы, обстановка, все это довольно аутентично.
Александр Генис: Это просто снималось в России, все очень красиво. И Джейн Остин и Теккерей писали о той же эпохе — это наполеоновские войны. Но есть разница. У Джейн Остин ни разу не упоминаются наполеоновские войны, вообще нигде не упоминаются. То есть насколько же это ее не интересовало, если Остин, живя в эту страшную эпоху, ни разу не упомянула о войне.
Соломон Волков: Судьбоносная эпоха.
Александр Генис: А в «Ярмарке тщеславия» есть упоминание о наполеоновских войнах, но в сатирическом плане, так что ни там, ни там войны в сущности нет.
Соломон Волков: Толстого в этом плане можно сопоставить только со Стендалем. Вот человек, который все это серьезно воспринимал, кроме всего прочего, потому что он принимал непосредственное в этом участие.
Вы сейчас затронули очень любопытную тему, я никогда об этом не думал, что действительно личность Наполеона, у Толстого это карикатура, должен сказать, злобная карикатура и несправедливая, но тем не менее, для нас Наполеон — это Наполеон Толстого. Другой пример: только что появился, есть такой писатель Джулиан Барнс, английский известный писатель, он выпустил роман о Шостаковиче только что, и это уже второй роман на английском языке о Шостаковиче, а на русском языке нет ни одного романа о Шостаковиче, даже рассказа нет о Шостаковиче. Вы мне можете объяснить, в чем тут дело, почему произведение, где представлен вот так выпукло, несправедливо, но выпукло Наполеон — это русская литература, а про Шостаковича почему-то в англо-американской литературе пишут?
Александр Генис: Ну про Наполеона достаточно написали и без Толстого. Важно не то, как написал Толстой войну, важно то, как он соединил войну и мир. И вот этого в сериале не хватает. Я, конечно, несправедлив, тяжело мне смотреть, прямо вам скажу, все западные фильмы на русские темы, я все время ищу клюкву, которой здесь нет или мало, во всяком случае я не заметил, не обратил внимания, и не в этом дело. Тут нет другого — а именно модернизма Толстого.
Что сделал Толстой? Мне кажется, на Западе при всей любви к Толстому не понимают самого главного: Толстой — это модернист, а не классик. Надо сравнивать его с Джойсом, тогда будет все в порядке, как, собственно говоря, делал это сам Джойс.
Новаторский прием Толстого заключался в том, что Толстой позволяет нам понять всякую ситуацию дважды — снаружи и изнутри. Это, конечно, очень необычно. Достоевскому это казалось фантастикой, поэтому он назвал «Кроткую» фантастическим рассказом. То есть писатель обрел сверхъестественную способность знать, что творится в голове и сердце его героев. А Толстой представляет нам это чудо как нечто нормальное, обычное. Именно естественность рассказа маскирует постоянный переход от внутреннего к внешнему — это «рентгеновское письмо», оно делает героев прозрачными. И мы даже не замечаем, какими диковинными должны быть эти люди, изображенные поистине целиком: портрет, включающий скелет модели.
Но где на экране этот внутренний голос, где мысли героев, которые делают необычным героев Толстого? В русском фильме «Война и мир» Бондарчука это делает текст автора, который все время сопровождал действия длинными, а иногда и нудными цитатами из романа.
Соломон Волков: Я с вами тут не соглашусь. У меня самые лучшие воспоминания о фильме Бондарчука, при том, что я достаточно давно его не смотрел. Преимущество его перед стандартным традиционным фильмом американским с Фондой в качестве Пьера Безухова и Одри Хепберн в качестве Наташи, конечно, Бондарчук выиграл. Как ни смешно, сам Бондарчук в роли Пьера недотянул.
Александр Генис: Потому что он такой старый, что уже стыдно. Я с вами и не спорю.
Соломон Волков: И цитаты, те, что вам так не понравилось, они уместны, ибо дают то, что американцы называют «гравитас», они дают некоторую тяжесть философскую.
Александр Генис: Я согласен с вами — это именно то, что не хватает новой постановке. Потому что это костюмная драма из жизни наполеоновской эпохи, но Льва Толстого там нет. Он же все время мыслил, а где эти мысли? Мы видим людей, которые хотят жениться или не хотят жениться, но мыслей их мы не знаем. И как показать эти мысли — я не знаю. Надо придумать, на то и режиссер. В фильме Бондарчука еще и очень хорошие актеры, когда мы смотрим на прекрасных английских актеров, то все равно я, конечно, вспоминаю Андрея Болконского — Тихонова, он не превзойден, он гораздо лучше, благороднее, красивее и при этом, он — действительно лишний человек. Он мог бы быть отцом Онегина.
Соломон Волков: Когда мы смотрели фильм Бондарчука, то Болконский был изображением может быть современного советского диссидента и интеллектуала, может быть из офицеров, но диссидента.
Александр Генис: Главное, что он — лишний человек, а это — всегда диссидент и у Пушкина, и у Лермонтова, даже у Кармазина Эраст в «Бедной Лизе». Он всегда диссидент, потому что он лишний.
Соломон Волков: Не востребован, как сейчас говорят.
Александр Генис: Да, не нашел себе места. Вплоть до сегодняшнего дня продолжается эта линия, которую Толстой так красиво, так умно обыграл.
Но вы знаете, есть один гигантский плюс от этой постановки, который несомненно сыграет большую роль в чем угодно. Дело в том, что эта постановка заставит людей перечитать «Войну и мир». И тут-то в той же самой газете «Гардиан», которая только что так расправилась с Россией.
Соломон Волков: По части рок-н-ролла, в частности.
Александр Генис: Скорее, по части Путина и преступлений этого режима. Та же «Гардиан» напечатала замечательную статью очень интересного писателя Филипа Хэншера. Это довольно крупный английский писатель, который вошел, есть такой специальный список «Сто лучших молодых писателей». Кстати, Пелевин был в этом перечне. Хэншер получал массу премий, он очень любопытно пишет о литературе. В связи с сериалом он написал замечательную статью, которую я бы перевел и обязательно дал прочесть всем русским школьникам, потому что он объясняет, почему надо прочесть «Войну и мир».
Я вообще люблю читать иностранцев про русских, потому что они видят то, что мы воспринимаем как должное. Сам я в конце концов в школе преподавал эту самую «Войну и мир», конечно, она сидит внутри меня, я ее знаю со всех сторон. Но для иностранца это достаточно экзотическая и угрожающая книга. Вот Хэншер и говорит: вас пугают, говоря, что это — самая толстая книга в мире. Страшнее, мол, ничего быть не может. Я, кстати, помню, как Буш-старший сказал, что в 17 лет прочитал «Войну и мир», чтобы закалить волю. Он дочитал ее до конца и поставил точку на Толстом. И зря. Хэшнер в ответ на этот упрек говорит: нет, она не такая и толстая, там 1200 страниц — это правда, но Пруст, которого каждый интеллигентный человек должен прочитать, вдвое длиннее. Признаться в том, что ты не читал Пруста, европейский или американский интеллигент просто не может, но его эпос вдвое длиннее и, надо сказать, вдвое скучнее. Сравнить нельзя, конечно, Лев Толстой читается легче. Именно поэтому, пишет Хэшнер, я прочитал «Войну и мир» на пляже, это — летнее чтиво.
Я с ним согласен, но я бы сказал, что это — дачное чтиво. Когда ты читаешь Достоевского, то это как грипп: неделю не выходишь, не спишь, ты заболел. А Толстого лучше всего читать на даче, перемежая чтение прогулками, чаем, купанием. Эта проза очень легко ложится на наш быт. У Толстого и действие, и мысль плавно переходят от одного героя к другому, мы даже не замечаем, как наррация меняет персонажей. Вдруг оказалось, что мы уже совсем с другим героем, который не похож на предыдущего, но благодаря автору мысли перескакивают из одной головы в другую.
Соломон Волков: На волне мыслей.
Александр Генис: Именно. Это очень плавное течение мыслей.
Потом Хэншер говорит о том, что в этой книге нет героя, нет протагониста, рупора, который сказал бы: вот я и есть Лев Толстой. Нет такого, там есть группа людей, и они все меняются. Они начинали одними, а стали другими. И еще. Это уже не Хэшнер сказал, конечно, а русская критика: главное, что Толстой может подарить своим героям — это умную смерть, это смерть, от которой человек становится мудрее. И это та смерть, которую автор подарил Андрею Болконскому.
Конечно, способность измениться, достоверная эволюция превращает исторический роман в психологический. Это роман — как живой организм, пишет наш Хэшнер, и правильно! Поэтому, сколько бы ты ни читал «Войну и мир», она каждый раз будет другой, потому что книга меняется вместе с тобой. Именно поэтому, подводит итог наш автор — «Война и мир» — это попросту самый интересный роман в мире.
И с этим я не могу не согласиться.
Соломон Волков: Я думал о том, какую нам дать музыкальную иллюстрацию. Вы говорили о том, что Толстой — это модернист. Эту мысль, по-моему, в России первым стал озвучивать Шкловский, молодой Шкловский, о применении Толстым всех этих приемов остранения и так далее. Потом сам Шкловский от этого отошел, когда времена изменились, он стал наоборот подчеркивать традиционность толстовской прозы. Но вы совершенно правы, что Толстой по справедливости может и должен восприниматься в ряду прамодернистов, вне всякого сомнения.
Александр Генис: Так же, как и Чехов, между прочим. Это то, чего часто не замечает западная критика и литературоведение. В принципе Чехов — это предтеча Беккета, так же, как Толстой — предтеча Джойса. Если мы их поставим в такой ряд, то получится несколько другая картина мировой литературы, правда?
Соломон Волков: В том-то и дело. Но в музыке, что любопытно, наилучшее отображение «Войны и мира» нашлось в модернистской музыке, а именно в опере Прокофьева «Война и мир», которую к самым легко воспринимаемым операм мирового репертуара не отнесешь. В то же время это опера довольно популярная и на Западе в том числе, ее сравнительно с другими современными операми и современными операми ставят.
На самом деле, если так взглянуть, то из оперных русских произведений ХХ века две оперы регулярно появляются на сценах западных театров: «Леди Макбет Мценского уезда» Шостаковича и «Война и мир» Прокофьева. Причем любопытно, что обе эти оперы, когда они появились, впервые их премьеры прошли в Советском Союзе, были встречены в штыки.
У меня есть такое соображение: Сталин, по воле которого, конечно, все эти атаки происходили, был одержим идеей-фикс — идеальной советской оперы, которую он моделировал по образцу «Жизнь за царя» Глинки. Это действительно идеальная опера, замечательная музыка, но в то же время это промонархистская опера, опера, которую Николай I сначала, а потом все последующие Романовы сделали визитной музыкальной карточкой своей династии.
Сталину хотелось получить нечто подобное, здесь он, конечно, соревновался с Николаем I, ему это не удалось. Хотя я считаю, что у него был замечательный шанс, поддержав «Леди Макбет», хорошо, там, предположим, сюжет драматический чересчур для такой образцовой государственной оперы, но «Война и мир» — идеальная государственная опера. В ней воспета победа русского народа над Наполеоном в Отечественной войне, написана она была как раз в годы второй Отечественной войны, противник выставлен в самом карикатурном свете, тот же Наполеон. Сцены очень яркие Наполеона на поле Бородинского сражения в опере, запоминаются навсегда. Превосходная лирическая линия. Я считаю, что образ Наташи Ростовой наилучшим образом отражен в музыке Прокофьева.
Александр Генис: Но тем не менее, опера рассказывает о жизни аристократии в начале XIX века.
Соломон Волков: Кстати, вы сейчас мне напомнили, я об этом не думал, ведь Прокофьев написал замечательную оперу на сюжет «Повести о настоящем человеке». Увы, в сценичности она проигрывает, потому что большую часть оперы ее герой Маресьев поет в лежачем состоянии на сцене. Так что еще важно, чтобы люди были в красивых костюмах, в красивой обстановке. В опере это нормально и естественно.
Александр Генис: «Война и мир» — образцовая с точки зрения костюмности вещь. Хотя тот же самый наш автор из «Гардиан», которому мы столько уделили времени, сказал, что у самого Толстого не было гардероба, чтобы одевать своих героев в красивые наряды. В чем он, конечно, неправ, потому что я специально изучал этот предмет и могу вам сказать, что Толстой жутко подробно описывал одежду. Он ведь был франтом в молодости, у него очень подробно описана каждая деталь туалета.
Соломон, а как «Война и мир» Прокофьева выглядит на западной сцене, насколько аутентично она ставится на Западе?
Соломон Волков: Она ставится приблизительно так, как вы описали сериал ВВС, то есть ее ставят как красивую костюмную историческую драму, на историческом фоне любовная история, если угодно, треугольник — Андрей, Пьер, Наташа. Центральным, мне кажется, является музыка. Что люди, которые уходят с оперы Прокофьева, запоминают, так это — вальс Наташи, конечно. Это дивный вальс, один из лучших вальсов в русской, а думаю, и в мировой музыке. Но мы покажем сегодня увертюру к этой опере, дирижирует Нозеда, итальянский дирижер, который превосходно понимает и чувствует русскую музыку. Он, по-моему, очень хорошо передает здесь и эпическое величие, и лирическую тему, которая присутствует в музыке Прокофьева и которая так соответствует духу романа Толстого.
