Американские аналитики об авантюризме во внешней политике России.

Пути этой адаптации обсуждают на встрече в Брюсселе (10-11 февраля) министры обороны НАТО. «Я надеюсь, что министры договорятся об усилении нашего присутствия в восточной части Альянса», — сказал в этой связи Столтенберг. «Мы видим, — подчеркнул он, в частности, — что все больше стран НАТО увеличивают свои оборонные инвестиции. В 2015 году впервые остановилось сокращение оборонных бюджетов».

Напомним, что на прошлой неделе администрация Обамы объявила о намерении президента предложить Конгрессу в четыре раза увеличить финансирование американского военного присутствия в Европе, наращивая усилия по сдерживанию действий России.

Политические аналитики обсуждают возможные последствия принимаемых решений — во-первых, военные, а во-вторых, политические. Анализируют они и самый характер угрозы: какие силы определяют сегодняшний внешнеполитический курс России? И, что не менее существенно, какого результата они предполагают достичь?

Стивен Бланк (Stephen Blank) — старший научный сотрудник Американского совета по внешней политике (American Foreign Policy Council) — не склонен преувеличивать сугубо военное значение западных инициатив. «Речь идет скорее о том, чтобы заверить (союзников в готовности США их защитить — А.П.), чем о реальной военной силе, — подчеркивает Бланк. — Одна бригада, направляемая в Восточную Европу, — это, откровенно говоря, немного в оперативно-военном смысле — особенно учитывая численность сухопутных российских дивизий, размещенных поблизости».

Иное дело — последствия политические. «Восточноевропейские страны-члены НАТО — прежде всего государства Балтии, а также Польша, Болгария и Румыния — почувствуют, что США не бросят их на произвол судьбы, — поясняет политолог. — Кроме того, увеличение американского вклада в обеспечение европейской безопасности, надо надеяться, побудит и Европу расходовать больше средств на нужды безопасности — а точнее, на сдерживание российской угрозы».

По мнению Агнии Григас, нынешний момент — переломный в понимании самой сущности российской политики. «Напряженность в отношениях между Россией и Западом появлялась и раньше, — отмечает Григас, — однако и в случае Грузии (2008 год) и даже после аннексии Крым, т.е. уже в 2014-м, существовало представление, что, хотя Россия и становится все более агрессивной, каждая из этих ситуаций по-своему уникальна. Тогда как сегодня происходит переоценка, приводящая к более глубокому пониманию опасности, связанной с нынешним российским режимом и проводимой им внешней политикой».

Цели и средства

Проводимой — во имя чего? По словам Агнии Григас, «агрессивная внешняя политика — продукт режима Путина — это попытка отвлечь внимание от проблем современной России: экономических и социальных». «Однако, — уточняет политолог, — это не только результат руководства, осуществляемого Владимиром Путиным. Некоторые ее мотивы восходят к значительно более глубоким пластам российской истории, российского имперского прошлого. Многие территории — балтийские государства, Кавказ, Центральная Азия — воспринимаются в России как части сферы российского влияния. И далеко не случайно то, что, как мы видим, население России позитивно откликается на политику территориальных приобретений».

Среди групп, активно эту политику проводящих, Стивен Бланк выделяет силовиков (военных и полицию) и военно-промышленный, а также энергетический комплекс. А касаясь вопроса о том, кто ее формулирует, — указывает на Путина и его ближайшее окружение. Бланк подчеркивает: российский лидер не единожды давал понять, что считает ограниченным суверенитет многих постсоветских государств. А его решения свидетельствуют, по мнению политолога, о курсе на создание «имперского образования».

О формате этого предполагаемого образования эксперты судят по-разному. По мнению Бланка, речь идет о чем-то, напоминающем скорее дореволюционную Российскую империю, нежели СССР. Осуществляется проект «по преимуществу с опорой на экономическую мощь», подчеркивает аналитик. Правда, оговаривается он, «сегодня — все чаще и на военную. Используя в качестве рычага этнические меньшинства и разжигая конфликты на территориях, на которые российское руководство стремится оказать влияние».

Агния Григас подчеркивает немаловажную особенность этой новой формы империализма: вопрос о территориях вовсе не является для нее главным. «За последние 15 лет прямая аннексия территории имела место лишь однажды — в Крыму, — констатирует она. — В остальных случаях создавались зоны замороженных конфликтов: Приднестровье, Южная Осетия, Абхазия; к этому близка ситуация в Донбассе. Создание таких зон и представляет собой главный рычаг, с помощью которого осуществляется дестабилизация стран. Которая и позволяет Москве блокировать их стремление к Западу — ведь принятие, скажем, в НАТО, невозможно, если у страны есть нерешенные территориальные проблемы».

Общая задача не исключает, однако, разнообразия средств. «Основываясь на результатах моего исследования, — поясняет Агния Григас, — я сомневаюсь в том, что прямое вооруженное нападение России на страны Балтии и другие европейские страны — это наиболее вероятный сценарий. Конечно, как один из возможных сценариев я бы не исключала его полностью. Однако гибридная атака с целью дестабилизировать эти страны изнутри — используя проблему меньшинств — кажется мне более вероятной».

Этим обстоятельством определяются и методы противостояния, считает аналитик. «Необходимо уделять больше внимания мягкой силе, — убеждена Григас, — противостоя кремлевским СМИ, противостоя информационной войне, которую развязала Россия. Необходимо по-настоящему вовлечь в борьбу общество европейских стран — и в частности, их русскоязычных жителей. А для этого требуется хорошо разработанная стратегия, носящая долгосрочный характер».