Мне было пять лет, когда я впервые выстрелил из пистолета. Это так напугало меня, что я написал в штаны. Случилось это на пыльной стройплощадке недалеко от пограничного мексиканского городка Матаморос, где мой отец, инженер по специальности, вместе со своей бригадой строил дорогу. Пистолет принадлежал отцу, и он решил научить меня стрелять. Это был огромный револьвер с длинным откидывающимся стволом 45 калибра (об этом я узнал уже позднее). Отцу пистолет подарил на пятнадцатилетие его дядя Хулио, служивший офицером в армии, и даже в то время это была старая модель. Стрелять из него без помощи мне было трудно, и поэтому отец встал сзади меня на колени и начал помогать мне наводить оружие в цель, обхватив мои руки. В качестве мишени мы выбрали большую зеленую бутылку, установив ее на куче земли. Расстояние до цели казалось огромным, но на самом деле оно было чуть больше трех метров. За нами с трактора наблюдали рабочие и громко подбадривали, но я из-за их криков еще больше нервничал. Отец сказал, чтобы я плавно нажимал на спусковой крючок, а не дергал его. Бах! От выстрела и отдачи я отшатнулся, и если бы отец не поддерживал пистолет, я бы уронил его. В мишень я не попал. Зато обмочил штаны.
Прошли годы, и всякий раз вспоминая тот случай, отец утверждал, что я описался совсем чуть-чуть, и он бы не узнал об этом, не скажи я ему. Мне было так стыдно, что я не мог смотреть на людей на тракторе. Меня пришлось долго уговаривать, прежде чем я попытался снова. Отец снова обхватил мои руки на рукоятке, помог прицелиться и — бах! Бутылка брызнула осколками, и зрители зааплодировали. Я засмеялся и посмотрел на улыбающегося отца. Он потом говорил, что никогда не забудет радостное и возбужденное выражение моего лица.
Таким образом состоялось мое знакомство с огнестрельным оружием — со смесью страха и эйфории.
Когда я учился в начальной школе, моя семья жила в Браунсвилле, на улице Сарагосы. Нашими соседями были англосаксы и мексиканцы примерно в равном соотношении. Оружие было в каждой семье, причем зачастую это было «оружие для дома» и «оружие для машины».
Рассказов об оружии в нашем квартале циркулировало великое множество. Мой дядя Рафаэль любил рассказывать историю о том, как он потерял ключи от чемодана с одеждой и решил отстрелить замок, увидев, как это делается в кино. Чтобы уберечься от рикошета, он вытащил чемодан на улицу и поставил его на землю. Замок дядя сбил лишь с четвертого выстрела, но одна пуля пробила чемодан, и он очень расстроился, увидев, что она продырявила пиджак от его любимого белого костюма изо льна. Однако дядя все равно надел его в тот вечер на танцы. Многие девушки задавали ему вопросы о пулевых отверстиях на нагрудном кармане и на спине, и его вранье произвело на них такое впечатление, что дядя решил не штопать дыры.
А вот еще история. У нас в квартале жили муж и жена, которые часто ссорились, причем настолько громко, что соседям приходилось закрывать окна, чтобы не слышать их ругань. Мужчина был настоящий хам, так как имел привычку бить жену и даже угрожал ей оружием. Как-то вечером во время очередной потасовки женщина забежала в спальню, достала пистолет и застрелила мужа. Ее оправдали, посчитав эти действия самообороной. А соседи расценили этот случай как твердое доказательство того, что равенство между людьми обеспечивает не Бог и не закон, а полковник Кольт.
Но самой долговечной историей об оружии на улице Сарагосы был рассказ о жившем там много лет назад мексиканце, который как-то раз устроил вечеринку у себя дома. К ужасу жены и гостей он достал шестизарядный револьвер и решил весьма своеобразно развлечь их за обеденным столом игрой в русскую рулетку. Все они клялись, что хозяин был трезв и спокоен, и что он улыбался, когда вынимал из барабана патроны, оставив там один. Напуганная жена позвонила в полицию, а гости умоляли мужчину прекратить так шутить. Но ни один не попытался остановить его, боясь получить пулю. Первая попытка — щелчок. Попалась пустая камера барабана. Мексиканец засмеялся, а потом еще больше привел гостей в ужас, вставив второй патрон. Он снова провернул барабан, снова улыбнулся и снова приставил пистолет к виску. Щелчок. Тогда мужчина весело зарядил третий патрон и продолжил игру. Когда в комнату вошел полицейский и крикнул, чтобы он остановился, в барабане было уже пять патронов. Мужчина подмигнул и нажал на спусковой крючок. Снова щелчок. Его на несколько недель отправили в психиатрическую больницу в Хьюстон, и, вернувшись оттуда, он извинился перед всеми за свое поведение. Прошло несколько недель. Во время пьяной ссоры с женой этот человек достал полностью заряженный револьвер, крутанул барабан, приставил ствол к виску и — бабах!
Этот эпизод укрепил улицу Сарагосы во мнении о том, что, кроме русской рулетки, существуют рулетки еще двух видов. Это мексиканская рулетка, когда ты вынимаешь от двух до четырех патронов в зависимости от своей крутизны или безмозглости, и пьяная мексиканская рулетка, когда ты вынимаешь всего один патрон. Кто-то предпочитает называть ее техасско-мексиканской рулеткой, рассказывая собственные истории в подтверждение названия.
Черный юмор часто присутствовал в таких историях из моего техасского детства, но даже самые смешные из них не могли заставить меня забыть о том, что оружие убивает.
Я познакомился с оружием намного ближе, когда в молодости служил в армии и попал в одно маленькое подразделение, дислоцировавшееся неподалеку от корейской демилитаризованной зоны. Поскольку никто не хотел быть каптенармусом, я согласился на эту должность и стал отвечать за ротную оружейную комнату, хотя вряд ли годился для этого. Я жил один в дальнем конце лагеря в сборном ангаре, где хранилось оружие, и целыми днями изучал инструкции, наставления по стрельбе и знакомился с различными типами стрелкового оружия. Кроме винтовок M14, которыми была вооружена наша рота, в ангаре было немало оружия времен Второй мировой войны, и в мои обязанности входила его периодическая проверка на батальонном стрельбище. Самозарядная винтовка Гаранд М1, карабин М1, пистолет-пулемет М3, получивший прозвище «смазочный шприц» — я имел удовольствие стрелять из всего арсенала.
Но ничто не пришлось мне так по душе, как полуавтоматический пистолет калибра.45, о котором я очень много читал в книгах и который часто видел в кино. Говорят, что он может сбить человека с ног, даже если ему попадут в мизинец. Я долго корпел над наставлением по пистолету и вскоре научился разбирать и собирать его быстрее всех в нашем подразделении. Даже ветераны роты были под впечатлением от моей расторопности. Когда я в первый раз стрелял из него на стрельбище, я даже завопил от бурной радости. Офицер-инструктор засмеялся и сказал: «Такое ощущение, будто это божий кулак, не правда ли?»
Во время начальной боевой подготовки я заработал значок «Отличный стрелок», а в Корее за стрельбу из пистолета калибра.45 мне дали значок «Специалист», чем я очень гордился. Научившись хорошо стрелять из оружия, я поверил, что являюсь асом во всех отношениях.
Как-то вечером началась мощная гроза, и я, пропустив несколько бутылок пива в солдатском клубе, доплелся до оружейки и обнаружил на стойке у входа пистолет 45-го калибра. Сержант, дежуривший на КПП, после окончания дежурства пришел сдать его, но не найдя меня, просто оставил пистолет на видном месте. Проклиная его за халатность, я взял пистолет, чтобы убрать его в шкаф, но сделал это настолько беспечно, что случайно нажал на курок. В ангаре из гофрированного железа выстрел прогремел оглушительно, и я услышал, как пуля рикошетом отскакивает от стен. Я с опаской поставил пистолет на предохранитель, положил его на стойку и молча стоял там, слушая, как гулко бьется готовое выскочить из груди сердце. Я был уверен, что выстрел услышал весь лагерь, и сейчас ко мне набежит толпа людей, чтобы узнать, что произошло. Но никто не пришел. Видимо, гроза заглушила звук выстрела. Рикошетом пуля сделала отметины в бетонных блоках внутри ангара, а саму ее я нашел возле входа на стыке стены и пола. Мне захотелось пойти к сержанту и отругать его за то, что он оставил пистолет на стойке со снятым предохранителем и патроном в патроннике, однако я не стал этого делать. Ведь в таком случае мне пришлось бы признаться в еще большей собственной глупости, из-за которой я едва не погиб.
Тот сержант был родом из техасского Сан-Анджело, где оружие есть у всех. Он прослужил в пехоте более 20 лет и воевал в Корее. Он был знаком со многими видами стрелкового оружия. А меня считали большим знатоком 45-го калибра. Но оба мы своим примером показали, что никакие глубокие и обширные знания оружия не дают гарантию от ужасных случайностей и ошибок из-за небрежности. Я потом долгие годы хранил ту сплющившуюся пулю как напоминание об этой мрачной истине.
Я не понимал, насколько распространено огнестрельное оружие в Техасе, и какое к нему там благосклонное отношение, пока мы не переехали во Флориду. Там большинство моих знакомых, причем даже южане по рождению и привычкам, были хуже знакомы с оружием и больше опасались его, чем знакомые мне техасцы. Такое различие между регионами стало мне предельно ясно, когда я учился в колледже, и ко мне из Хьюстона приехал мой двоюродный брат Хуанито. Его остановил полицейский за разбитый подфарник, а тот заспорил. Полицейский решил обыскать машину моего брата, нашел под сиденьем револьвер 38-го калибра и подал на него в суд, заявив, что он прячет оружие. В суде Хуанито представлял наш семейный адвокат Джон Дули (John Dooley) — закоренелый техасец, с которым мы познакомились, еще когда жили в Браунсвилле. Джон был из Харлингена, и я так и не узнал, почему он переехал в Майами. Но переезд не ослабил его страстную любовь к Техасу. «В мире есть два типа людей, — говаривал он, — техасцы и все прочие засранцы».
Я отправился с ними в суд, где нам попалась понимающая судья. Она оценила то, как Джон представил Хуанито — ведь он сказал, что мой брат учится в Хьюстонском университете, является отличником, никогда прежде не нарушал закон и ни за что не стал бы держать пистолет под сиденьем, если бы знал местные правила. Кроме того, Хуанито написал арестовавшему его полицейскому письмо, в котором извинился за неподобающее поведение. Судья приговорила моего кузена к двум месяцам лишения свободы условно. Джон поблагодарил судью за понимание, но счел необходимым заметить: «В конце концов, ваша честь, мы же из Техаса, а в Техасе все ходят с оружием». Судья помрачнела, а потом заявила, что очень сильно сомневается в этом, и что в любом случае сейчас мы не в Техасе, и нам всем следует помнить об этом — сейчас и впредь. Джон вскинул голову, раздул ноздри, и какое-то время казалось, что он вот-вот скажет какую-нибудь грубость. Но он сдержался и ответил: «Конечно, ваша честь. Мы будем помнить».
Когда мы вышли из здания суда, Джон передразнил ее: «Вы сейчас не в Техасе!» Затем он посмотрел на меня с Хуанито и заявил: «Она еще будет мне указывать!»
Прошло несколько лет. Как-то раз я учил одну девушку стрелять. Она призналась мне, что боится оружия, но очень хочет узнать, каково это —стрелять из него. Поэтому я отвез ее на импровизированное стрельбище, которое мой друг устроил у себя на ферме. Я показал, как устроен пистолет 32-го калибра, рассказал девушке о мерах безопасности, а потом отдал ей пистолет и попросил повторить мои действия. После этого я зарядил оружие, мы надели наушники, и я сделал несколько выстрелов по установленным на заборе банкам. Она съежилась, услышав первые выстрелы, но быстро привыкла, и когда я передал ей пистолет, выражение лица у нее было весьма решительное. Девушка перезарядила оружие, как я ей показывал, потом изготовилась для стрельбы и прицелилась, держа пистолет обеими руками. Я стоял у нее за спиной. Она дернула спусковой крючок, вздрогнула от отдачи и чертыхнулась из-за промаха. «Нажимай плавно, не дергай», — напомнил я ей. Она так и сделала, снова промахнулась, но на сей раз выглядела увереннее. Третьим выстрелом девушка сбила банку и воскликнула: «Есть!» Она сбивала банки с забора одну за другой, сопровождая выстрелы восторженными криками. Я сказал ей, что она — прирожденный снайпер.
Следующий час она безостановочно улыбалась и рассказывала о том, как это здорово и великолепно. Какой сильной она себя чувствует. «Но знаешь, — внезапно заявила она с ноткой застенчивости, — если задуматься, мне до сих пор немного страшно». Я ответил, что рад это слышать и надеюсь, что так будет и впредь.
Когда держишь в руке заряженный пистолет, возникает особое чувство, а стрельба из него дает мощные физические ощущения. Даже если ты за всю свою жизнь не стрелял ни по чему, кроме бумажных мишеней в тире, ты понимаешь, что оружие — огромная сила, и что его основная цель — убивать. И что, конечно же, как раз это ты и будешь делать, если подвергнешься нападению, и твоя жизнь окажется в опасности. Если вообще существует «естественное право», то это право на самозащиту, а оружие наилучшим образом приспособлено для этой цели. Трудно спорить с устоявшимся клише: пусть лучше будет оружие, которое никогда не понадобится, чем его не будет, когда оно нужно.
Сейчас у меня всего один пистолет — полуавтоматический Браунинг калибра 9 миллиметров. Периодически я вынимаю его из ящика и проверяю, как он работает. Я разбираю оружие, чищу его, смазываю, снова собираю и обтираю досуха. Иногда я делаю это даже в том случае, если не стрелял из него. Мне нравится сам процесс, нравится прикасаться к оружию, чувствовать его тяжесть, смотреть на его гладкие линии, на рукоятку с насечкой. Как и многое другое оружие, этот пистолет одновременно является чудом инженерной мысли и замечательным произведением искусства. Но в мире очень мало произведений искусства, вызывающих такое мощное благоговение во всех смыслах этого слова. Здесь и почтение, и уважение, и удивление, и страх перед оружием. Вот почему, восхищаясь качеством его изготовления, красотой и совершенством, я по-прежнему ужасно боюсь его — как тогда, в детстве.
