Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Несмотря на огромные различия между Россией начала 20-го века и Америкой начала 21-го века, где почти полностью исчез «промышленный пролетариат» в его ленинском понимании, мне кажется, что Ленин сразу бы понял динамику сегодняшней дилеммы американских левых. Это был проницательный и прагматичный тактик, большую часть своей политической жизни лавировавший между стратегиями реформ и революцией.
Нет, Сандерс не Ленин, а его «революция» это просто метафора, но тот идеологический сдвиг, который он представляет, может оказаться колоссальным.
В среду вечером я присутствовал на огромном предвыборном митинге Берни Сандерса на Манхэттене в историческом парке Вашингтон-Сквер, где собрались тысячи людей, чтобы послушать, как сенатор из Вермонта своим хриплым голосом произносит речь, с которой он выступал уже сотни раз. По данным штаба Сандерса, на митинг пришло 27 000 человек — это примерно половина стадиона «Янки». Похоже, это недалеко от истины. Я стоял с краю в западной части парка, и оттуда Сандерс был размером со спичку, находясь почти в полукилометре от меня. Толпу разогревали актер Спайк Ли, певица, актриса и писательница Розарио Доусон, режиссер Тим Роббинс, а также чиновники из профсоюза работников связи (который сейчас бастует против компании Verizon) и нью-йоркского профсоюза работников городского транспорта. Эти крупные и очень разные профсоюзы в последнее время поддерживают Сандерса.
Людям типа меня пора бы уже научиться проявлять осторожность в оценках кампании Сандерса и не говорить о том, что она достигла апогея. К неудовольствию Хиллари Клинтон, эта кампания пока только усиливается. Клинтон была явным фаворитом на решающих праймериз в Нью-Йорке, которые состоялись во вторник, но по данным опросов, расстояние между нею и Сандерсом заметно сокращается. А поддержка двух активных профсоюзов, которые глубоко проникли в афроамериканские и латиноамериканские общины города, может еще больше ужесточить гонку. Пробираясь через толпу, я снова с удивлением заметил то, что впервые понял в Нью-Гэмпшире: Хиллари Клинтон политический кандидат, а Берни Сандерс приводит в действие массовое движение. Сторонники Клинтон скажут вам, что она заручилась поддержкой большего числа избирателей, чем Сандерс, и вполне может повторить этот результат во вторник. Но в состоянии ли она собрать и завести 27-тысячную толпу в Вашингтон-Сквер? Она даже пытаться не будет. Сандерс создает нечто такое, что выходит за рамки победы или поражения на выборах. Это коллективная информированность — то, что когда-то называли «классовым сознанием».
Может, это неверное толкование, и Fox News подвергнет меня критике, но я все равно скажу. Раскол между Сандерсом и Клинтон внутри Демократической партии — давайте лучше назовем ее «демократической коалицией», поскольку политические партии стремительно теряют свою актуальность — похож на искаженное отражение легендарного раскола между большевиками и меньшевиками, произошедшего примерно 110 лет назад и ставшего прелюдией к революции в России. Погодите секундочку: я вовсе не хочу сказать, что Берни Сандерс это ждущий своего часа Ленин, или что он втайне поддерживает идею конфискации всей частной собственности и личных состояний. (Правда, надо признать, что сторонник таких вещей действительно мог бы получить голоса в 2016 году.)
В политическом отношении и Сандерс, и Клинтон это максимум меньшевики (которые в той или иной степени являются предками современных европейских социал-демократов), причем не самые отважные. Отчасти правы те сторонники демократов, которые подчеркивают, что эта пара кандидатов не очень сильно расходится во мнениях по большинству вопросов, и что разница между ними в основном символическая и семантическая. Но они не осознают, насколько глубок этот символический раскол и насколько он значим. И меньшевики, и большевики хотели построить социализм, но одна группа навсегда занялась парламентской политикой, а вторая свергла династию Романовых, затем либеральную демократию, и попыталась установить «диктатуру пролетариата». Оба эксперимента закончились не так, как задумывались, но длились они очень долго.
Что я хочу этим сказать? Различия между Клинтон и Сандерсом представляют тот же самый идеологический конфликт, причем в той же самой форме: что нам делать с коррумпированной политической и экономической системой, которая постепенно приходит в упадок? Конечно, в этом политическая и стратегическая разница между реформой и революцией. Этот конфликт изобрела не большевистская фракция Российской социал-демократической рабочей партии (так она тогда называлась), и конфликт этот намного пережил ее. С одной стороны мы видим идею о том, что прогрессивные изменения требуют работы внутри окружающей нас идеологической системы, с теми политическими и экономическими институтами, которые она создает. Такая работа необходима в силу того, что такова непреложная реальность, либо потому что мы делаем вывод о невозможности изменений в настоящий момент — либо потому что эта реальность хороша, справедлива и правильна.
Похоже, что Хиллари Клинтон в разное время и перед разными аудиториями придерживается всех трех вышеперечисленных причин. Что касается ее речей в Goldman Sachs, то как мне кажется, проблема не в содержании тех доводов, которые она довела до повелителей Уолл-Стрит, а в том, как она их представила. В любом случае, Клинтон совершенно точно представляет истэблишмент Демократической партии в том виде, в котором он был перестроен при ее супруге. Этот истэблишмент безоговорочно связал себя с неолиберальной экономикой, с финансовым капиталом, с глобализованной свободной торговлей и со всем этим псевдоимпериалистическим военно-промышленным комплексом, который иногда называют «вашингтонским консенсусом». Она не знала, что эти вещи внезапно и необъяснимо (на ее взгляд) станут непопулярны среди сторонников Демократической партии, и она никак не могла выступить в качестве глашатая революционных сдвигов, даже если бы захотела. (А если говорить честно, она этого не хочет.)
Берни Сандерс часто использует слово «революция», но это в определенном смысле метафора. А в других смыслах это создает противоречия и путаницу. Но делает он это преднамеренно. Сандерс взывает к революционной традиции трех последних столетий со всеми ее ассоциациями, однако не объясняет конкретно, что он имеет в виду. Он всегда говорит «политическая революция», давая понять, что это не та революция, когда взрывают памятники прежних режимов, а на фонарных столбах вешают их руководителей. Но что он тогда подразумевает? Конкретные предложения Сандерса совершенно не подходят под определение этого термина. Государственное финансирование здравоохранения, бесплатное высшее образование для всех, более жесткое регулирование финансовых рынков, повышение зарплат для трудящихся — все это относилось и относится к господствующим позициям и взглядам западной политики в новейшей истории.
Сандерс выступает за обширные политические и экономические реформы, это безусловно; но в своих заявлениях он даже близко не подходит к идеям свержения наших политических институтов и масштабной экспроприации капитала. Но чтобы в американском контексте 21-го века дойти до этого, требуется революционный сдвиг в сознании. Сандерс обращается и выступает от имени большой группы людей, которые необыкновенно быстро осознали, что их эксплуатируют и даже доводят до «обнищания» (это такой термин из марксизма-ленинизма). В глобальной экономической и финансовой системе, порожденной неолиберальной налогово-бюджетной политикой и «свободной торговлей», они видят аферу огромных масштабов, которая призвана красть у бедных и давать богатым. Они считают, что двухпартийная политическая система США парализована, отравлена и практически бессильна.
Элита, стоящая за нашими политическими партиями и за нашей экономической системой, совершенно правильно считает опасным такой сдвиг в сознании. Но с такими идеями трудно спорить напрямую в условиях хаоса 2016 года. (Джеб Буш попытался поспорить, и посмотрите, что произошло, несмотря на все деньги мира, которые за ним стояли.) Дональд Трамп на свой чудаковатый манер тоже представляет радикальный сдвиг в сознании, хотя и мне, и вам может показаться, что это бредовый шаг навстречу ложному сознанию. Когда Сандерс дает понять (иногда намеками, иногда напрямую), что необходимо ниспровергнуть основополагающие идеологические установки, управляющие нашей социальной, экономической и политической жизнью со времен Рейгана, это действительно призыв к революции. Хиллари Клинтон всегда была аморфным политиком, с подозрением относящимся к идеологическим ярлыкам. Но в самые результативные моменты своей нынешней кампании она позиционирует себя в качестве этакого Берни без кофеина — не совсем революционного, вооруженного менее пронзительной риторикой, выдвигающего менее радикальные предложения и способного эффективнее добиваться результата.
Я пытаюсь осилить ревизионистскую биографию советского вождя под названием «Ленин. Социально-историческая реконструкция», которую недавно опубликовал венгерский ученый Тамаш Краус (Tamás Krausz). Он попытался спасти хотя бы часть политических и философских мыслей советского лидера от затянувшегося похмелья его распавшегося государства. Это увлекательная книга, и многие высказывания ее героя выглядят неожиданно актуально даже сегодня, особенно если пропустить выдержки из пространной полемики о марксистской теории. (Несмотря на все свои усилия, Краус не смог изменить мое мнение о Ленине как об обидчивом и высокомерном негодяе.)
Несмотря на огромные различия между Россией начала 20-го века и Америкой начала 21-го века, где почти полностью исчез «промышленный пролетариат» в его ленинском понимании, мне кажется, что Ленин сразу бы понял динамику (или диалектику) сегодняшней дилеммы американских левых. Это был проницательный и прагматичный тактик, большую часть своей политической жизни лавировавший между стратегиями реформ и революцией, и пытавшийся сократить расстояние между постепенным прогрессом и конечными целями. Его постоянно озадачивала таинственная природа «революционного классового сознания», которое проявилась в первую очередь и сильнее всего среди довольно привилегированных групп — студенчества и интеллигенции, то есть, тех, кого мы сегодня называем регрессивно подвижным средним классом. У рабочих, которые должны были выиграть от этого больше всех, такое сознание появилось позднее (если вообще появилось). Ничто вам это не напоминает?
Самые резкие свои высказывания Ленин адресовал «гнилому буржуазному либерализму», который оппортунистически зацепился за фалды социалистического движения, проповедуя «отказ от классовой борьбы» и политику «примирения с рабовладельцами». Он ненавидел таких подрывавших революционное дело «классовых предателей» намного сильнее, чем монархистов и правых, которые, по крайней мере, не скрывали свои истинные мотивы. Это очень похоже на ту желчь, которая льется сегодня на Хиллари Клинтон; и в обоих случаях на вопрос о том, кто прав, а кто неправ, нет простого ответа. Что до тех, кто уверен, что обнаруженный и направляемый Берни Сандерсом революционный сдвиг в сознании это просто недолговечное поветрие, которое скоро пройдет, и что истинный социальный прогресс требует долгой и трудной работы внутри действующих политических институтов, какими бы недоброкачественными и неработоспособными они ни были — эти люди могут быть правы. По крайней мере, пока. Меньшевики в 1907 году думали точно так же.
