Павел Пененжек (Paweł Pieniążek) — Pozdrowienia z Noworosji (Привет из Новороссии).
Карл Шлегель (Karl Schlögel) — Entscheidung in Kiew. Ukrainische Lektionen (Решение Киева: Украинские уроки).
Питер Померанцев (Peter Pomerantsev) — Nothing Is True and Everything Is Possible (Правды нет, и все возможно).
В 1989 году, когда родился журналист Павел Пененжек, кое-кто на Западе считал, что наступил конец истории. Какая может быть альтернатива либеральной демократии после мирных революций в Восточной Европе? Власть закона одержала верх. Европейская интеграция поможет слабым государствам провести реформы и поддержать суверенитет всех. Сын эмигрировавших в 1978 году в Британию советских диссидентов Питер Померанцев мог вернуться в Россию и заниматься творчеством. А заслуженный немецкий историк и исследователь русской эмиграции Карл Шлегель мог ехать прямо в Москву и изучать источники.
Но Запад ли шел к Востоку, или Восток к Западу? К 2014 году, когда минула четверть века со времени революций 1989 года, Россия предложила вполне понятную и складную альтернативу: фальсификации на выборах, укоренившаяся и узаконенная олигархия, национал-популизм и европейская дезинтеграция. Когда украинцы в том году во имя Европы совершили революцию, российские СМИ объявили об «упадочничестве» ЕС, а российские войска вторглись на Украину во имя «евразийской» альтернативы.
Когда Пененжек в 24-летнем возрасте приехал в Киев, он стал свидетелем очередной и наверное последней попытки пустить в обращение идею «Европы», чтобы реформировать государство. Украинцы ждали, что их правительство подпишет соглашение об ассоциации с Евросоюзом. Недовольные повсеместной коррупцией, многие жители Украины увидели в данном соглашении средство укрепления власти закона. Москва тем временем требовала, чтобы Украина не подписывала соглашение с ЕС, а вместо этого вошла в состав новой «евразийской» торговой зоны авторитарных режимов.
В последний момент российский президент Владимир Путин убедил украинского руководителя Виктора Януковича не подписывать соглашение об ассоциации с ЕС. Российские СМИ бурно радовались. Украинские студенты, больше всех терявшие от бесконечной коррупции, 21 ноября собрались на центральной площади Киева и потребовали от властей подписать соглашение об ассоциации. Пененжек приехал туда несколькими днями позже. Когда ночью 30 ноября полиция избила студентов, к ним присоединились сотни тысяч других людей, которые следующие три месяца протестовали, несмотря на холод и другие трудности, которые были пострашнее.
Евромайдан, как вначале называли эти протесты, носил мультикультурный и антиолигархический характер. Украинцы шли на риск ради цели, которую трудно понять, не зная характера постсоветской эпохи: они боролись за европеизацию как за средство ликвидации коррупции и олигархии. Обогащая свою немногочисленную клику, пишет Пененжек в своем сборнике репортажей с Украины, «Янукович подвел государство к краю пропасти». В декабре 2013 года российские руководители предложили правительству Януковича финансовую помощь, выдвинув условие — очистить улицы от протестующих. Правительство пошло на усиление репрессий. Сначала оно в январе 2014 года временно отменило право на собрания и свободное выражение, а в феврале начало стрелять по протестующим. Из-за этого массовое народное движение переросло в революцию. (Спустя два года политический стратег Януковича Пол Манафорт (Paul Manafort) всплыл в США, став руководителем предвыборного штаба Дональда Трампа.) Когда эта политика репрессий методом дистанционного управления потерпела неудачу, Россия осуществила вторжение на украинский Крымский полуостров. К марту принимавшие участие в этой кампании русские начали приезжать в промышленный регион Донбасс на юго-востоке Украины, который одно время был базой избирательной поддержки Януковича, чтобы организовать там сепаратистское движение.
У жителей юго-восточной Украины было не меньше причин ненавидеть коррупцию, чем у всех остальных; а кроме того, было разумно предположить, что революция в Киеве есть не более чем переход власти из рук одних олигархов в руки других. Мы никогда не узнаем, можно ли было найти ответ на эти умонастроения в переговорах или выборах, так как российская интервенция исключала и первое, и второе, принеся страх и кровопролитие, изменившие все политические расчеты. Небольшой донбасский город Славянск стал первым местом сбора сепаратистов. Когда Пененжек приехал туда в апреле 2014 года, он увидел, что там полно бронетранспортеров, и понял, что борющаяся против революции в Киеве местная оппозиция пользуется внешней поддержкой. Участвовавший в крымском вторжении россиянин Игорь Гиркин стал командующим сепаратистскими войсками, а Славянск сделал своим штабом.
Под надзором Гиркина «народный мэр» арестовал избранного, а новые власти убили двоих выступивших против них человек. Когда украинское правительство направило туда полицию для расследования совершенного преступления, сепаратисты арестовали следователей и сфотографировали их в унизительных позах. Эти снимки указывали на то, что украинская государственная власть в городе не действует. Как написал Пененжек, власть теперь размещалась в управлении украинской полиции, которое российские солдаты и офицеры использовали в качестве своей базы.
В марте 2014 года Россия аннексировала Крым, а в апреле возникло ощущение, что она и дальше будет захватывать украинскую территорию. Путин в том месяце заговорил о Новороссии, подразумевая под этим Донецкую и еще пять областей на востоке и юге страны. Немецкий историк Карл Шлегель с интересом наблюдал за путинским лексиконом. Как он рассказывает в своей новой книге, Путин утверждал, что использование русского языка за пределами России оправдывает российское вторжение. Но если единство языковых групп признать принципом власти, государственные границы уже не будут иметь никакого значения.
С таких же аргументов началась Вторая мировая война (вспомним аншлюс, когда Австрия перестала существовать как самостоятельное государство, вспомним Судеты и уничтожение Чехословакии, вспомним Данциг, ставший предлогом для начала войны против Польши). В связи с этим основатели европейской интеграции настаивали на неприкосновенности государственных границ и на том, что проблемы с правами человека необходимо решать в их пределах, пусть и несовершенных. Пененжека постоянно поражало то, что сепаратисты называли европейский порядок «фашистским», даже когда говорили о значимости общего языка и общей крови. Ему стало понятно: сепаратисты стараются показать, что каждый, кто не поддерживает Россию, является фашистом.
Украина — это двуязычная страна с космополитическим правящим классом. Поскольку почти все украинцы говорят как на своем, так и на русском языке, они принадлежат к «Русскому миру», как выражается Путин. Однако Шлегель показывает, что этот мир никоим образом не ориентируется на политику Москвы. Во время поездки по украинскому востоку и югу в 2014 году Шлегель, будучи большим эрудитом, делал исторические зарисовки городов. Он обнаружил там весьма притягательное разнообразие взглядов и мнений. Университетским городом Харьковом, который расположен возле российской границы, руководят люди, которые симпатизируют России, но отвергают сепаратизм. Днепропетровск, бывший в советские времена центром ракетостроения, стал местом сбора русскоязычных добровольцев Украины, которые воевали с сепаратистами и русскими. Город-космополит Одесса преуспел в высмеивании Путина.
Донецк оказался во власти сепаратистов по причинам местного характера. Весной 2014 года местные олигархи проявили нерешительность и попытались стравить Киев и Москву, что привело к катастрофическим последствиям. К этнической принадлежности это не имело почти никакого отношения; самый главный донецкий олигарх Ринат Ахметов — татарин из Поволжья. Поскольку местная власть находилась в состоянии неопределенности, российские ветераны крымской кампании могли свободно приезжать в Донецк, когда центральные украинские власти препятствовали их приезду в другие города страны, такие как Харьков. Впоследствии российские войска смогли пересечь границу и войти на территорию Донецкой области, поскольку центральная власть ее не контролировала. Некоторые российские солдаты были из Сибири, а среди ополченцев было много чеченцев. Таким образом, люди, не говорившие по-русски, убивали русскоязычных — во имя защиты русского языка, которому вообще-то никто и не угрожал.
Шлегель пишет:
Город Донецк, где когда-то проживал миллион человек, превратился в город-призрак. Его терроризировали банды преступников, ветераны чеченской войны, спецназовцы, российские специалисты по высоким технологиям и люди, сделавшие себе карьеру в пиаре.
Последняя категория была столь же важна, как и все остальные.
Несмотря на присоединение Крыма в марте 2014 года и установление контроля сепаратистов над Донецком в апреле, уже к маю России грозило унизительное поражение. На всей Украине, отмечает Пененжек, российская интервенция «усилила чувство украинской идентичности». Крымская модель российской власти была неприменима практически нигде на украинской территории, да и на юго-востоке она тоже терпела неудачу. В Крыму у России была целая сеть местных перебежчиков, значительная поддержка местного русского населения и военные базы, с которых она начала вторжение. Не имея таких ресурсов, небольшие отряды российского спецназа, получившие название «маленьких зеленых человечков» за то, что у них отсутствовали знаки различия, были не в состоянии контролировать юго-восток. В четырех из шести южных и восточных областей, которые Путин назвал Новороссией, не возникло никакого сепаратистского движения. Сепаратисты удерживали Донецкую и Луганскую области, но лишь частично, и их власть была весьма слабой и неустойчивой.
В этих условиях украинское руководство решило воевать. Хотя вооруженные силы Украины были малочисленны, им удалось быстро отбросить сепаратистов. Украина использовала авиацию для развертывания войск и уничтожения бронетехники, которую сепаратисты захватили у украинских военных или получили из России. В мае Киев гудел от слухов о грядущем украинском наступлении на Донецк. Чтобы не допустить полного разгрома, Москве пришлось сбивать украинские самолеты. В июне российские войска перешли границу, перебросив на юго-восток танки и зенитные системы. Примерно десяток украинских самолетов были быстро сбиты.
Решение России пойти на эскалацию стало крупным военным преступлением. Одна из многочисленных военных автоколонн вышла 23 июня из Курска. Это было подразделение российской 53-й зенитно-ракетной бригады, которое направлялось в Донецк. В его составе была пусковая установка «Бук» под номером 332. Утром 17 июля этот комплекс был перевезен из Донецка в украинский город Снежное, а затем сам переехал в район деревни, находящейся южнее этого города.
Если бы не дальнейшие события, местные жители просто сфотографировали бы данную технику, а мир ее попросту проигнорировал. Но над юго-восточной Украиной совершал полет рейс Малайзийских авиалиний номер 17, летевший из Амстердама в Куала-Лумпур. В 1 час 20 минут он был поражен осколками от взрыва боевой части ракеты 9Н314М, которая была запущена с «Бука». Осколки пробили кабину экипажа, который мгновенно погиб. Из тел летчиков позже извлекли фрагменты металла. Самолет разорвало на куски, когда тот летел на крейсерской скорости на высоте 10 тысяч метров. Тела пассажиров и их багаж оказались разбросанными в радиусе 48 километров.
Шлегель мог следить за перемещением колонны с «Буком» на своем компьютере. Молодой журналист Пененжек поспешил на место падения, где были найдены основные обломки и наибольшее количество трупов. Он оказался первым репортером на месте происшествия, прибыв туда через день после катастрофы, но российское телевидение уже рассказало свою версию событий. Два российских телеканала заявили, что лайнер был сбит украинским боевым самолетом. Еще три канала объяснили мотивы: украинские власти намеревались сбить самолет с Путиным на борту, но допустили ошибку. Еще задолго до того, как были собраны и опознаны 298 трупов, российские СМИ уже назвали жертв. По их версии, это президент Путин и его народ.
В последующие дни российские средства массовой информации выдвигали самые разные версии катастрофы: надуманные, противоречивые, порой гротескные. Русские выдвинули «теорию зомби», рассказав о том, что ЦРУ заполнило самолет трупами и взорвало его дистанционно. Эта версия неожиданно стала историей-долгожительницей. Российскую тактику проще высмеять, нежели проигнорировать. Подавляющее большинство россиян (86% в 2014-м и 85% в 2015 году) обвиняли в уничтожении самолета Украину, а почти все остальные полагали, что лайнер сбили США.
Как российские СМИ и политики дошли до такой точки, когда факт того, что российские военнослужащие во время вторжения в чужую страну по ошибке сбили гражданский авиалайнер, можно полностью исказить, представив Россию в качестве жертвы? И почему россияне с такой легкостью поверили, что братская страна Украина внезапно превратилась во врага под руководством «фашистов»? Почему русские гордятся своим вторжением, и в то же время отрицают сам факт такого вторжения? Представьте себе, сейчас по России ходит мрачный анекдот. Жена говорит мужу: «Наш сын погиб в бою на Украине». Муж отвечает ей: «У нас никогда не было сына».
И историк Шлегель, и телепродюсер и писатель Питер Померанцев утверждают, что столь исключительная гибкость стала следствием более ранних событий в самой России. «Так называемый украинский кризис, — говорит Шлегель, — это прежде всего российский кризис».
Как подтвердили панамские документы, русские и украинцы сталкиваются с одной и той же проблемой: слабой властью закона. В отличие от Украины, у России есть нефть и газ, сильная армия и пропагандистский аппарат, который можно использовать для отвлечения внимания людей и для создания путаницы в сознании. Шлегель замечает, что российское руководство не воспользовалось доходами от экспорта энергоресурсов для диверсификации экономики в изобильное первое десятилетие XXI века, когда цены на нефть и газ были высоки. По его мнению, политика укрепления олигархии, наращивание военного потенциала и координация работы СМИ это внутренний и ошибочный выбор России, повысивший вероятность войн за рубежом. Шлегель отмечает, что другие обозреватели считают российскую пропаганду этнической справедливости и антифашизма более привлекательной, чем основы политической экономии. Пропагандистские фантазии такого рода позволяют россиянам видеть в себе жертв несправедливости и, как говорит Шлегель, рассуждать о войне, «ничего не зная о самой России».
Померанцев провел это яркое десятилетие бесхозяйственности в Москве, став хроникером чужих надежд и потерь. Его книга представляет собой воспоминания молодого артиста, который хочет сделать фильм, но не может. Это картина о самоубийствах российских манекенщиц — красивых девушек, которые как будто вполне преуспевают в постсоветской России, но потом сводят счеты с жизнью, прыгая с крыш высотных домов. Он описывает «поколение осиротевших девочек на высоких каблуках», которые ищут защиты от обогатившихся в 2000-х годах мужчин в возрасте, но не находят ее. Книга вызывает ощущение головокружения и падений, которые можно отсрочить, но избежать никак нельзя. Снимки одной такой модели-самоубийцы еще долго ходили по Москве после ее смерти, обещая «очарование».
Когда Померанцев приехал в Москву, в России шел процесс постановки телевидения под государственный контроль. В октябре 2002 года российские силы безопасности убили 129 заложников во время нападения на чеченских террористов, которые захватили московский театр. Телекамеры запечатлели смерть заложников. По словам Померанцева, после этого власти подчинили себе последний частный телеканал, а государство начало проводить линию обманчивого плюрализма: телевизионные станции выглядели по-разному, но говорили одно и то же. Лидеры разрешенных и одобренных партий могли получить эфирное время на разных каналах. Но своим присутствием они лишь подтверждали неизбежность Путина.
Как пишет Померанцев, когда «брызжущие слюной националисты и красномордые коммунисты ссорятся на теледебатах, у зрителя возникает такое чувство, что в этой толпе Путин единственный вменяемый и здравомыслящий кандидат». Померанцев рассказывает о судьбе женщины, которая создала свою очевидно законную химическую компанию, сторонясь пропаганды и политики. Но выхода нет: предприниматели в России не защищены от произвольных и деспотичных финансовых проверок и судебных процессов, которые могут заказать их конкуренты. Женщину арестовывают (якобы за незаконную торговлю наркотиками). За решеткой сюрреализм становится неизбежностью. «Черное это белое, а белое это черное, — перефразирует Померанцев слова этой предпринимательницы. — Реальности не существует. Реальность это то, что скажут они. Женщина начинает кричать».
Хотя Померанцев представляет такие истории в качестве элемента постмодернистского мира, у них есть и другое, более приземленное прочтение. Состоит оно в том, что Россия, как и Украина, не справилась с современной задачей по установлению власти закона. Надо сказать, что многие россияне отреагировали на эту неудачу точно так же, как и украинцы в 2013 году. Вскоре после отъезда Померанцева из Москвы россияне в конце 2011 года вышли на демонстрации протеста против фальсификаций на парламентских выборах. Путин заявил, что члены оппозиционных организаций отреагировали на сигнал, поданный госсекретарем Хиллари Клинтон, а российская полиция арестовала их лидеров. Это одна из причин, по которой российская элита открыто поддерживает Трампа, отдавая ему предпочтение по сравнению с Клинтон. (Конечно, есть и другая причина: их уверенность в том, что Трамп разрушит американскую мощь и влияние.)
Хотя российские средства массовой информации в 2011 году проводили линию Путина, сам факт протестов как будто показывал, что контроля над СМИ и координации их действий недостаточно. Появилась новая хитрость, заключающаяся в слиянии российских и зарубежных новостей. Сделано это было для создания такого впечатления, будто многое из происходящего за рубежом связано с Россией, поскольку иностранные лидеры только о том и думают, как бы внести раскол в российскую политику. Таким образом, нараставшие в России социально-экономические проблемы можно было игнорировать, поскольку русские верили, что они находятся в центре внимания всего мира.
После протестов Путин отвернулся от среднего класса и обратился к национал-популизму. Из этих же умонастроений возникло отторжение «деградирующего» Евросоюза, и с ними было связано создание евразийской альтернативы. Поэтому когда украинцы в конце ноября 2013 года начали протесты в поддержку евроинтеграции, российские лидеры смотрели на эти события в рамках той сюжетной линии, которую они писали для себя. Вместо того, чтобы задуматься о сходствах украинских и российских проблем, а также о том тревожном обстоятельстве, что украинцы смогли выступить за реформы, российские СМИ принялись описывать Евромайдан как бурное проявление европейского декаданса.
Европейский Союз к тому времени уже назвали «Гейропой»; теперь и Евромайдан получил название «Гейромайдан». Когда российские войска вторглись в Крым, новости о великолепных маленьких войнах потеснили на телеэкранах сериалы. Экономический спад в России продолжался, но теперь его можно было представить как ту цену, которую приходится платить за славу на международной арене. Весь сентябрь 2015 года главной темой была Украина. В октябре ее сменили на Сирию.
Новые российские войны — бонапартизм без Наполеона. Они временно ослабляют внутреннюю напряженность, отвлекая внимание на обреченные зарубежные авантюры, но в такой тактике нет общего видения мира. Идеалы признаются для того, чтобы их высмеивать. «Это новый тип кремлевской пропаганды, — пишет Померанцев. — В отличие от холодной войны, когда в противовес Западу существовала противоположная модель, сейчас все сконцентрировано на словесной игре, насмешках и язвительных замечаниях». Согласно такой линии мышления, авторитаризм это лучшая из всех возможных систем, потому что остальные, несмотря на внешнюю видимость, ничем не лучше. Ложь во имя сохранения статус-кво вполне правомерна, поскольку ложь противоположной стороны еще губительнее.
Согласно такому мировоззрению, все проблемы возникают по причине иллюзорных надежд на улучшения, которые пробуждают зарубежные державы. Власть полиции имеет законную силу, а вот народные движения нет. Убивать во имя такого статус-кво это необходимость, ибо нет ничего опаснее, чем перемены. В районах юго-восточной Украины, находящихся под властью России и сепаратистов, миллионы людей потеряли свои дома, а тысячи — свои жизни. Однако собственность олигархов осталась в целости и сохранности, а те сепаратисты, которые считали себя борцами против олигархии, были уничтожены.
Должны ли протесты во имя справедливости приводить к иностранному вторжению, одурманивающей пропаганде и отвратительным убийствам ради сохранения богатства единиц? В этом сущность российской внешней политики: усилия общества, направленные на изменение курса в лучшую сторону, обязательно влекут за собой войну и «нормализацию» — этот термин получил дурную славу после того, как Красная Армия и ее союзники по Варшавскому договору в 1968 году подавили Пражскую весну. Померанцев, которого беспокоит связь между поздним советским и постсоветским периодом, умело раскрывает значимость революций 1968 года, называя их переломным моментом в советской политике и в политическом инакомыслии.
Когда советские войска убили надежду чехословаков на «социализм с человеческим лицом», мать Померанцева была советской школьницей. К ним в класс приходил офицер КГБ, принимавший участие во вторжении, и рассказывал детям истории о разгроме чехословацкого движения за реформы. До этого момента девочка верила официальной версии: что Советская Армия вошла в Чехословакию, дабы остановить поддержанный Западом фашистский переворот. Удивившись услышанному, она спросила: «Так они что, не рады были видеть вас?» Сотрудник КГБ посмотрел на нее так, что ей все стало ясно: она должна понимать, что официальная версия это ложь, и что советские граждане обязаны мириться с такой заведомой ложью.
После вторжения в Чехословакию советский руководитель Леонид Брежнев пообещал «братскую помощь» любой восточноевропейской стране, которая отойдет от официальной линии. А советским гражданам Брежнев пообещал «реальный социализм». Это был сигнал о том, что несмотря на беспросветность их жизни, ничего лучше не будет. Для людей КГБ, получивших образование и подготовку в 1970-е годы, таких как Владимир Путин, нестабильность и перемены были гораздо более опасным врагом, чем любая идея. Работая в 1980-х годах в Восточной Германии, он мог самообольщаться тем, что существующее положение вещей прочно и незыблемо — хотя к тому времени стабильность Восточной Германии зависела от экономики Запада. Ему и в голову не приходила мысль о том, что ставка Брежнева на экспорт энергоресурсов и зарубежные интервенции ошибочна. Придя к власти, Путин повторит эту ошибку. Когда СССР в 1979 году вторгся в Афганистан, нефть стоила 101 доллар за баррель (в сегодняшних долларах). Когда в 1991 году самораспустился Советский Союз, она стоила 34 доллара. Когда в июне 2014 года в Донецк прибыл ЗРК «Бук», цены на нефть были равны 112 долларам за баррель; сегодня они составляют 39 долларов.
Восточноевропейские диссиденты, такие как родители Померанцева, вынесли другой урок из событий 1968 года: правда важна как основа достойной жизни. Достоинство стало тем ключевым словом, которое украинцы применили к своей революции в 2014 году. Шлегель, который в 1968 году участвовал в студенческих движениях, обеспокоен тем, что люди из его поколения предпочитают застой революции. Он хочет понять, «почему поколение, помнящее о Париже 1968 года, не отреагировало на события в Киеве». Почему среди относящих себя к левым людей так мало тех, кто посчитал события на Украине революцией, и не осудил соответствующим образом контрреволюционное российское вторжение? Отчасти ответ заключается в том, что вспоминая 1968 год, люди Запада имеют в виду Париж, а не Прагу, а поэтому забывают реакционный милитаризм брежневской доктрины. Шлегель очень обеспокоен «серьезным метафизическим заболеванием». Он пишет, что его собственное поколение, знавшее Европу в лучшие времена, предпочитает ностальгию знаниям. Всю жизнь изучающий Россию Шлегель увидел в своей поездке на Украину «момент установления истины и самопроверки».
В украинской революции не было ничего оруэлловского, но люди, читающие Шлегеля и Пененжека, ощущают то повседневное упорство и политическое предвидение, которое присутствует в его книге «Памяти Каталонии». Пененжек рисковал жизнью, чтобы увидеть события на востоке Украины, как и многие другие смелые и талантливые западные журналисты. Наверное, он выиграл от кажущегося безобидным характера своей работы. Поскольку сепаратисты считали, что значение имеют только телерепортажи, они постоянно спрашивали Пененжека, где его оператор. Наверное, благодаря тому, что его слово было печатным, Пененжеку было проще вдаваться в детали во время бесед и перемещаться с одной стороны линии фронта на другую. Он провел несколько дней в компании одного сепаратиста, и в итоге оба поняли, что в один и тот же день были на Майдане: один избивал, а второй получал удары. То, что Пененжек не прервал сразу эти отношения, многое говорит о его такте. Он не встает ни на чью сторону, не принимает никаких поз, а просто скромно следует старому диссидентскому идеалу: искать с риском для себя маленькую правду в мире большой лжи.
Померанцев с такой же скромностью говорит о том, что его российские друзья похожи на его западных друзей. Их миры очень похожи, как два смежных кадра в киносъемке. После выхода книги Померанцева он не раз отмечал близость пропаганды Трампа и российской пропагандистской модели. Неустойчивость нынешнего российского режима это не очень большое утешение, так как его методы правления вполне применимы на Западе. «„Здесь“ превратится в „там“», — говорит Померанцев. Если прегрешение интеллектуалов 20-го века состояло в выдвижении утопических концепций, то их грех в XXI веке — отрицание любых возможностей перемен. Шлегель опасается нового отказа от поисков истины, который, как говорит Померанцев, порождает бездонный скептицизм и делает политические действия бессмысленными. «Мы не может сдаться, — заключает Шлегель, — из-за разницы между фактом и вымыслом». Правда все-таки есть, и кое-что возможно.
