До нас и за нас сказал Александр Блок: «Заплачет сердце по чужой стороне…» Как это? Откуда это? Не буду начинать со сновидений, хотя иногда полезно знать, как угадывали, как представляли себе наше время люди из далекого прошлого. И — как точно его иногда называли, хотя смотрели откуда-то из «этой неживой синевы». Как в «Сне Сципиона» у Цицерона. Это сочинение заставляет и самого прожженного скептика ежиться при мысли, что уходящие во тьму могут все-таки подглядывать за нами. В самый неожиданный момент, в самом неожиданном месте. И не из праздного интереса, а чтобы произнести важное слово. А самое важное слово в человеческом обиходе — это имя.
В Кельне 10 июня 2016 года состоялась встреча, о которой не сообщали средства массовой информации Германии, а тем более — России. Кого, в самом деле, может интересовать умерший в апреле 2015 года журналист. Даже такой талантливый. Даже если он был почти двадцать лет ведущим телепрограммы «Монитор» и корреспондентом немецкого общественно-правового телевидения АРД в Москве. Русское выражение «прошлогодний снег» и немецкое — «снег вчерашнего дня» — вот все, что остается журналисту, ведь так? Он — только посредник. Это для своей страны он открывает что-то такое, что им там важно знать о нас. Вот пусть и интересуются. Правда, и в Германии, несмотря на опубликованные книги и добрую память, Клауса Беднарца (1942–2015) помнят как телевизионщика. А какое наследие оставляют телевизионщики? Тем более, для той страны, в которой этот телевизионщик работал во времена царя Гороха?
Ну да, этого царя Гороха звали Леонид Брежнев или даже Михаил Горбачев. При первом немецкому журналисту нельзя было почти ничего. Огромной удачей была возможность проинтервьюировать простую советскую девушку об ее жизненных интересах и целях. Упаси боже, никакой политики. Только повседневность и так называемые общечеловеческие ценности. Это еще пленочное телевидение. Они сидят на Ленинских горах, и она отвечает на простые вопросы. Без всякого подтекста. Но эти ее ответы и сегодня, сорок лет спустя, могут многое объяснить о сегодняшней России сегодняшним же немцам. Клаус Беднарц спрашивает, например, какое место на шкале ценностей занимают для нее семья, родина, друзья, родители. На первом месте — родина, говорит девушка. Потом — родители. Потом — все остальное. Есть и обязательство — родить ребенка. На вопрос, сколько детей она хочет родить, ответ уклончивый. Вроде бы хочется побольше, но как получится. В Германии ответы на эти вопросы были бы тогда совсем другими. Молодая современница московской девушки отождествляла бы себя, скорей всего, не с тем, чему принадлежит сама по факту рождения, и что невозможно изменить, а с тем, что является ее личным выбором, что именно она сделает со своей жизнью, кем и чем она станет или становится вот сейчас.
На вечере памяти Беднарца в Форуме имени Льва Копелева, который вел другой выдающийся немецкий журналист и бывший начальник Беднарца, а ныне — пенсионер Фриц Плайтген, показали фрагменты нескольких интервью с советскими людьми, которые Беднарц брал в СССР 1970–1980-х гг. Интересно было бы сравнить его работу с тем, что делали в ФРГ тогдашние корреспонденты советского телевидения. Последнюю-то мы отлично помним. В Германии они могли снимать везде и встречаться с кем угодно, а в Москве показывали только то, что проходило через цензурные рогатки. В результате Германию советских корров просто не знали. А Россию Беднарца в Германии — любили. Иррационально. Ведь собеседниками Беднарца были советские диссиденты. Люди, советским строем не довольные. Как же так?
Как журналист Беднарц, конечно, был диссидентом в Германии. Собственно, настоящий журналист и не может не быть диссидентом, потому что старается узнать и передать обществу то, что облеченные особыми полномочиями люди обычно стараются скрыть или представить в удобном для себя свете. СМИ в этом смысле всегда оппозиционны любому действующему правительству. Только поэтому его и в Советской Москве интересовали диссиденты. Не столько «в принципе недовольно бурчащие» — этого добра было навалом. А те, кто не боялся сопротивляться абсурду. И вот сегодня, сейчас, оказывается, что запись разговоров с этими людьми открывает и всем тогдашним, кто еще жив, но уже кое-что позабыл, глаза на сегодняшний мир, на нынешнюю мнимо-быстротекущую повседневность.
Вот разговор 1970-х годов с художником Борисом Биргером. Он писал портреты современников — Андрея Сахарова и Елены Боннэр, Льва Копелева и Раисы Орловой, Генриха Белля и еще многих десятков современников, которые не боялись раскрывать рот, хотя были в меньшинстве. Разговор Беднарца с Биргером идет в Москве и он о Москве. Об историческом городе, разрушением которой занялись в рамках плана «превратить Москву в образцовый коммунистический город». Только-только снесли Собачью Площадку и еще с десяток улиц и переулков между Поварской и Арбатом. Для города изготовили, как тогда говорили, новую «вставную челюсть» — Проспект Калинина. Ни Бориса Биргера, ни Клауса Беднарца нет в живых. Но вот остался телевизионный фильм, главные действующие лица которого с загадочной, иррациональной, человеческой теплотой говорят об исторической Москве, о городе жителей, об истории, о культурной традиции. Они удивляются, что кто-то, клянущийся интересами «простых людей», проходится по городу, как захватчик с кистенем, с чугунной бабой-копрой и экскаватором, чтобы построить «побольше да покрасивше».
Или вот другое интервью — в мастерской скульптора, о котором в России узнают только через двадцать лет, после смерти. Материал скульптора — металл. Вернее — металлолом. То, что остается от машин после того, как проделана работа уничтожения архитектуры. И вдруг этот металл становится понятным человеку. Оказывается, что именно его формы, исковерканные тяжким и напрасным трудом крючья, узлы членов, способны передать муку трех поколений. Скульптора, который дал голос железу и реабилитировал души своих погибших сограждан, зовут Вадим Сидур. Где были вы, советские мастера телевидения и радиовещания, когда чужак — Клаус Беднарц — снимал и просил говорить своих, наших?
Все это было и сорок, и тридцать лет назад, когда журналист выводил на свет и показывал миру новые для этого мира слова. Заставлял звучать имена, которые тогда ничего и никому еще не говорили. Так и остались бы чужими, если бы не ксенальгия Клауса Беднарца.
