Россия полагает, что окружена врагами, и считает необходимым восстановление прежней степени стратегического охвата как основы своей безопасности. В этом смысле нет территории более значимой, чем Украина. Российское руководство также обеспокоено размыванием зоны вокруг российских границ, где еще возможно вытравить политически опасные идеи, прежде чем они смогут подорвать власть господствующего режима.
Российское руководство считает, что может остановить эту эрозию и достичь своих целей путем объединения организованной военной силы с экономической, политической и дипломатической деятельностью. Это сочетание, названное войной нового поколения (new generation warfare, NGW). NGW — это концепция ведения тотальной войны в Европе сразу на всех фронтах — политическом, экономическом, информационном, виртуальном — посредством страха и запугивания, без проведения крупномасштабного нападения. Когда требуется применение военной силы, эти меры в высшей степени согласованы и разнонаправлены. Ставки могут быстро подниматься и, пожалуй, не ограничены.
В ночь с 26 на 27 февраля 2014 года небольшие группы вооруженных людей, которых потом (с явной иронией) прозвали «зелеными человечками» и даже «вежливыми людьми», появились на территории Крыма. Они собрали украинских военных в воинских частях, дав понять, что любая попытка покинуть эту территорию будет встречена силой; они захватили средства связи и студии вещания, чтобы гарантировать, что единственным источником информации, доступным для населения Крыма, был их собственный; они захватили правительственные учреждения, чтобы никакие решения не принимались без их ведома, и в конечном счете, приставив дуло пистолета, заставили Верховный Совет Крыма проголосовать за проведение референдума, который в итоге показал результаты под стать советской эпохе — объединение Крыма с матушкой Россией поддержали 93% жителей. Президент России Владимир Путин позднее признал, что сделанные в то время заявления с опровержением российского участия в событиях не соответствуют действительности и что вся операция была спланирована и проведена вооруженными силами России. За маской лжи скрывалось чистой воды российское вторжение и оккупация.
Крым является украинским полуостровом, в царские времена входившим в состав России, но уже с 1954 года относившимся к Украине. Он не изменил своего статуса и после распада Советского Союза, когда Украина стала независимым государством. Передача Крыма подтверждалась подписанным в дальнейшем договором от 2003 года. Вторжение России было актом войны, нарушающим международное право и Устав Организации Объединенных Наций. К тому же, последовавшее за тем поглощение Крыма Россией было первым в Европе с 1945 года принудительным переходом территории. Утверждения России о том, что она действовал на законных основаниях в ответ на призывы свергнутого президента Украины Виктора Януковича и многочисленного русскоязычного населения региона, были явно притянуты за уши.
Этот незаконный акт и последовавшее вторжение России на восток Украины вызвало в мире, к стыду международного сообщества, самое незначительное возмущение. Сегодня широко распространено убеждение в том, что, хотя Запад стремится к урегулированию ситуации на востоке Украины посредством переговоров, на захват Крыма он готов закрыть глаза. Основной ответ Запада носил экономический характер: введение очень ограниченного круга санкций в отношении отдельных российских граждан и корпораций, которые, пусть и причинили, возможно, более серьезный экономический ущерб, чем считается или пока заметно, однако не заставили российское руководство переосмыслить свою агрессию или восстановить статус-кво анте. Не было сделано ни одной попытки предоставить Украине оружие, необходимое для изгнания пророссийских войск с ее территории. Столь неохотный ответ, не в последнюю очередь со стороны администрации Обамы, позволяет нам на широкой основе понять суть новой российской военно-политической доктрины. То же самое касается шагов, которые необходимо предпринять Соединенным Штатам и их союзникам, чтобы успешно противостоять ей в будущем.
Как Россия воспринимает Запад
Россия воспринимает себя как страну, окруженную врагами. Это представление присуще ей на протяжении всей истории. Именно оно стало важным фактором ее территориальной экспансии на запад в Центральную Европу, на юг через Черное море и на Кавказ, а также на восток вплоть до Тихого океана — в стремлении расширить зону стратегического охвата. Экспансия началась при царизме, временно приостановилась в период после большевистской революции, но продолжилась в 1945 году при Сталине. С развалом Советского Союза значительная часть сферы влияния была потеряна, главным образом в Европе.
Русские также склонны приписывать территории культурное и военное значение; стороннему наблюдателю может быть трудно понять, насколько это важно для российского чувства национальной идентичности. В этом смысле, ни одна территория не имеет большей значимости, чем Украина, сердце исконной России, известной как Русь, и Крым, передача которого в состав Украины первым секретарем ЦК КПСС премьером Никитой Хрущевым даже в то время вызвала большое негодование. Точно так же кажется, что многие россияне не в состоянии оценить, насколько эпохальную роль сыграли личная и политическая свободы, демократия и верховенство закона в самоидентификации людей, живущих в Западной Европе и Северной Америке, а также народов Центральной Европы, хранящих отчетливые воспоминания о советском гнете.
Чувство собственной блокады отчетливо выразилось в «Белой книге» Минобороны России (2003 год), которая по существу упраздняла понятие «общего европейского дома», предложенное последним советским премьером Михаилом Горбачевым, а также его приверженность идее ненападения. Сомнения в благих намерениях Запада и уверенность в том, что НАТО и Европейский союз отменили соглашения, заключенные после падения Берлинской стены, утвердили Россию в мыслях о собственной изоляции и уязвимости. В частности, НАТО обвинили в продвижении на страны бывшего Варшавского договора вопреки договоренностям. Еще в 1993 году первый российский президент постсоветского периода, Борис Ельцин, в ходе выступлений в Варшаве и Праге признал, что Россия не могла этому воспрепятствовать, если сами бывшие государства Варшавского договора желали вступить в НАТО или Европейский союз, и что такие шаги не угрожают российским интересам. Хотя российские чиновники поспешили отвергнуть публичные заявления своего лидера, США и европейские члены НАТО дали понять, что в свете сделанного Ельциным допущения они бы приветствовали присоединение государств Центральной Европы.
Решающую роль, однако, сыграло фактическое положение дел. НАТО расширялась, потому что могла. Россия, уже не Советский Союз, была слаба. Ввиду продолжающейся слабости России правительства Западной Европы впоследствии сочли возможным радикально сократить свои собственные оборонные учреждения, в то время как сменявшие друг друга администрации США стали без колебаний возвращать свои войска обратно на американские базы. Даже усиление антагонистической риторики Владимира Путина и рост российских инвестиций в военный сектор, питаемый высокими ценами на энергоносители, не вызвали у Запада соразмерной реакции. В результате НАТО стала относительно слабее в военном отношении и менее сплоченной политически. Россия ведет себя более агрессивно, поскольку сейчас это стало возможно.
Путин заявил, что Крым был присоединен, дабы помешать Украине вступить в НАТО. Хотя и существовала отдаленная вероятность того, что Украина может быть принята в ЕС, ее шансы на вступление в НАТО в ближайшем будущем и получение в соответствии со статьей 5 коллективных гарантий защиты были близки к нулю. Заявление Путина носило политический характер: его посыл о том, что Россия снова сильна и останется таковой под его руководством, был адресован внутренней аудитории; для НАТО и западных лидеров это был сигнал, что Россия имеет средства и желание не только пресечь помощь НАТО Украине (как это до определенной степени делалось в Грузии в 2008 году), но и вернуть то, что у нее было отнято в период ее собственной слабости.
Однако это вызывающее поведение порождено не силой, а признанием того, что, хотя разрыв значительно сократился, отставание России от Запада продолжается. Россия уверена, что находится под ударом. Она считает, что степень стратегического охвата, который всегда составлял основу ее безопасности, должна быть восстановлена, а для этого необходимо захватить стратегическую инициативу. Нарратив о том, что Запад не выполнил или даже расторг соглашения, заключенные после холодной войны, оказывается полезен в качестве оправдания агрессивной дипломатии и секретных мер, и это при том, что не были приняты во внимание произошедшая в Западной Европы демилитаризация и тот факт, что НАТО не делала никаких попыток продвинуть свои границы на сотни миль на восток. В 1994 году министр обороны России Игорь Родионов даже заявил о своей убежденности в том, «что НАТО не является угрозой для России, но теперь мне надо убедить в этом миллионы людей в России, которые до сих пор обеспокоены тем, что это угроза».
При Путине не было сделано никаких усилий, чтобы исправить это впечатление, возможно, потому что никакое по сути своей авторитарное государство не выживет без внешних врагов. Следовательно, теперь оно фактически требует, чтобы Запад не возражал против подавления (или в лучшем случае отказался поддерживать) украинской демократии, личной свободы и свободы печати, верховенства права, а также экономических связей с европейскими и мировыми рынками. Россия хочет, чтобы страны так называемого «ближнего зарубежья» оставались заблокированными в ее сфере влияния, без каких-либо перспектив освобождения. Пока Путин говорит о необходимости военной буферной зоны между Россией и Западом, его самого и его помощников больше всего беспокоит именно эрозия политической мертвой зоны вокруг границ России, где политически опасные идеи еще можно вытравить, прежде чем они заразят родину и подорвут его собственные позиции. Украина — или даже Белоруссия — которой удалось избежать российского контроля и провести свободные и справедливые выборы, нанести поражение коррупции, гарантировать независимость судебной системы и добиться успеха в создании диверсифицированной рыночной экономики, свободной от государственных предприятий, выглядит как мощный укор фальшивой демократии, коррупции и зависящему от энергоносителей олигархическому капитализму, которые царят сегодня в России. К сожалению, слишком многие западные страны готовы ублажать Россию — по крайней мере до определенной степени — в надежде на спокойную жизнь. При президенте Обаме в их числе оказываются и Соединенные Штаты.
Российская тактика, возможности и враждебность
Избранная Россией тактика, способность ей следовать, а также враждебность по отношению к Западу повергли западных наблюдателей в шок. В каждом конкретном случае этот шок не оправдан. Каждый раз в основе лежит последовательная стратегия, однако политика, которая приводит эту стратегию в действие, погрязла в кислой смеси обиды на Запад, теорий заговора, клерикализма и национализма.
Важно отметить, что Россия четко обдумывала возможности использования несимметричных средств, чтобы компенсировать свою слабость. Отчасти это означало поиски опоры в своем советском прошлом. То, что произошло в Крыму и на востоке Украины, уходит корнями в ленинскую теорию и ранний военный опыт большевиков. Ленин опирается на Клаузевица, когда подчиняет всю военную деятельность политическим целям и не проводит никакого различия между военными и гражданскими сферами, но оставляет свой след в военной теории, подчеркивая роль пропаганды и говоря, что терроризм является законным средством войны. В 1924 году Эстония подверглась нападению, во многом сходным с вторжением в Крым в 2014 году: в качестве атакующей силы выступали советские войска в форме без опознавательных знаков и местные агенты — на фоне угроз вторжения советских регулярных войск — которые захватили стратегически важные объекты, правительственные здания и средства связи, однако это оказалось неудачной попыткой свергнуть правительство Эстонии [10]. Позднее, в 1939 году, советские вооруженные силы вторглись в Финляндию, эти события известны как Зимняя война. Как только Советы перешли границу, они создали марионеточное правительство, как то сделали в Крыму «зеленые человечки».
Во время холодной войны советская армия, по сообщениям, разработала сложные планы проникновения в Западную Европу посредством небольших групп, составленных из сотрудников Главного разведывательного управления (ГРУ) и спецназа, сил специального назначения, для того, чтобы осуществлять миссии по разведке, слежке, саботажу, террору и убийствам. Члены этих групп носили гражданскую одежду, прибывали в страны на общественном транспорте, а уже там соединялись с советскими шпионскими сетями, «спящими» агентами и сочувствующими местными жителями перед тем, как доставать оружие и взрывчатые вещества из предварительно установленных тайников. И, наконец, в 1979 году советское вторжение в Афганистан проводилось 700 военнослужащими спецназа в афганской форме.
Однако военная мысль не стоит на месте, и российская военная мысль как досоветской, так и постсоветской эпохи имеет, как и советская военная мысль, долгую историю тщательного анализа и эффективной инновационной деятельности. Военная мысль США в течение последних 20 лет, к примеру, во многом формировалась за счет так называемой революции в военном деле, которая имеет свои истоки в советской концепции «военно-технической революции», сложившейся в 1980-е годы. Недавно российские идеологи соединили вместе предыдущие советские идеи об ассиметричной войне и уроки, извлеченные из современной войны с участием Запада и своего собственного опыта в Чечне.
Начальник Генштаба Российской Федерации, генерал Валерий Герасимов в журнале «Военно-промышленный курьер» за 2013 год утверждал со ссылкой на события «арабской весны», что правила ведения войны изменились, в результате чего открытую войну стало труднее вести, а во многих случаях она не требуется вовсе. Задачи, которые ранее рассматривались как осуществимые исключительно путем непосредственных военных действий, в настоящее время могут быть разрешены посредством объединения организованной военной силы с большим упором на экономическую, политическую и дипломатическую деятельность. Это сочетание, которое он назвал войной нового поколения (NGW), а западные наблюдатели окрестили «Доктриной Герасимова».
По мнению Герасимова, невоенные методы могут превосходить прямые военные действия в достижении политических и стратегических целей, и это необходимо отразить в новом и диверсифицированном боевом порядке. Он отмечает, что в ходе недавних конфликтов меры невоенного характера и военные операции применялись в соотношении четыре к одному. Затем, излагая свои аргументы, Герасимов подчеркнул важность контроля над информационным пространством и координации всех аспектов кампании в режиме реального времени, в дополнение к использованию целевых ударов в глубине территории противника и уничтожению важнейшей гражданской, равно как и военной инфраструктуры. Элемент сухопутных войск, который, по его словам, следует скрывать как можно дольше, должен состоять из полувоенных и гражданских повстанцев при поддержке большого числа спецназовцев и роботизированного оружия, таких как беспилотные летательные аппараты. Регулярные единицы «должны вводиться в действие только на заключительной фазе конфликта, часто под прикрытием миротворцев или групп управления действиями в кризисной обстановке».
Война нового поколения — животрепещущая тема среди российских стратегов. Советник президента России Владислав Сурков писал о «нелинейной» войне, определяя ее как ту, что включает в себя всех и все, оставаясь неуловимой в своих основных очертаниях. Два других автора, Сергей Чекинов и Сергей Богданов, разработали тезис Герасимова более подробно. Они утверждают, что война в Персидском заливе была первым в истории конфликтом NGW и проиллюстрировали важность нейтрализации военного превосходства противника с помощью комплексного использования политических, экономических, технологических, экологических и информационных кампаний, а также оптимизации эффективности всех этих инструментов путем интеграции их в одну общую систему управления и контроля.
Чекинов и Богданов разделяют озабоченность Герасимова, что США могли бы организовать NGW кампанию против России. Следовательно, они утверждают, что Россия должна развивать потенциал и возможности для применения невоенных методов в крупном масштабе до — и во время — любого вооруженного противостояния. Они перечисляют средства массовой информации, религиозные и культурные организации, неправительственные организации (НПО), а также движения за демократию в России, которые пользовались иностранным финансированием, а также ученых, получавших иностранные гранты, как возможные компоненты в скоординированной атаке; и обвиняют США в создании армии интернет «троллей» и использовании Twitter и Facebook в целях ведения информационной войны. Это во многом объясняет закрытие в 2012 году московского офиса Агентства США по международному развитию и недавний разгон зарубежных донорских организаций и их получателей.
Наконец, авторы подчеркивают боевую значимость электронной войны. По их мнению, в войне нового поколения будут преобладать психологический и информационный методы ведения войны, направленные на деморализацию вражеских войск и населения, чтобы сломить их волю к сопротивлению.
Война нового поколения в действии
Андраш Рац (András Rácz), резюмируя сочинение Чекинова и Богданова, отмечает «поразительное сходство между войной нового поколения, теория которой была описана [ими] в 2013 году, и событиями, произошедшими на Украине в 2014 году, в частности, до и во время операции России в Крыму». Характерные особенности NGW, какой видят ее авторы, и факты, имевшие место в Крыму, а затем в Восточной Украине, имеют важное значение, но должны рассматриваться в рамках развивающейся концепции, а не как пример установленной доктрины.
Первый этап: ослабить мишень и подготовить боевое пространство
Агрессивная война есть игра со слабостями в политических целях. Она отличается от других политических актов своим экстенсивным — в классическом смысле, преобладающим — использованием организованного насилия. В NGW организованное насилие является постоянной потенциальной угрозой, в основном оно осуществляется организованными группами гражданских демонстрантов, агитаторов и спецназом, но только на более поздних стадиях — при необходимости — вооруженными силами:
— В ходе первого этапа кампании NGW Россия разворачивает все имеющееся оружие, чтобы определить уязвимые и слабые стороны правительственной администрации и полиции с политической, экономической и военной точки зрения.
— В информационной сфере Россия стремится основать или купить медиа, над которыми сможет установить контроль (например, телесеть Russia Today, раскинувшаяся по Европе и Северной Америке); создать или подкупить НПО, которые бы прямо или косвенно поддерживали политику России; и установить дипломатические и медиа-нарративы, которые, когда придет время, могут быть использованы, чтобы оправдать и защищать действия тех, кто, с одной стороны, выступает против правительства-мишени, а с другой стороны, чтобы приветствовать оказанную Россией поддержку оппозиции или сепаратистским интересам. Эти действия очень похожи на тактику агитпропа и операций по вводу агентов влияния, проводимые в советское время. Они были существенно модернизированы с точки зрения сложности и охвата, чтобы добиться поверхностного сходства с западными информационными организациями. Однако эти российские СМИ не оставляют никаких сомнений в том, на чьей они стороне.
— Помимо информационной войны, Россия использует политические, дипломатические, медийные и секретные средства, чтобы провоцировать недовольство центральной властью; поощрять местные сепаратистские движения; обострять этнические, религиозные и социальные различия; вербовать политиков, должностных лиц, а также военных, работающих в данной стране; сотрудничать с организованными преступными группами; и путем установления тесных экономических связей со страной-мишенью или конкретными компаниями, сделать ее зависимой от российских рынков или поставок, создавая тем самым материальную заинтересованность в поддержании хороших отношений даже перед лицом военных или политических провокаций России. Когда приходит время действовать, активируются установленные сети или повышается уровень их деятельности, в то время как на границе под предлогом военных учений сосредотачиваются российские регулярные войска.
Противодействовать этим шагам трудно, поскольку почти ничего незаконного не происходит, никаких насильственных инцидентов не наблюдается, продовольственные и энергетические поставки могут быть представлены как коммерческие разногласия, а многое из того, что распространяется в средствах массовой информации, можно рассматривать как справедливый комментарий. Если правительство-мишень отреагирует слишком резко, это может сыграть в пользу России, позволяя ей настаивать на своей невиновности, выстроить нарратив о невмешательстве и даже осуждать действия правительства, если они нарушают права и интересы российских меньшинств. Как замечает Рац, формирование «неуверенности в себе и страха представляет собой важные составляющие» провокационных стремлений Москвы.
Фаза вторая: Атака
На этом этапе Россия воспользуется напряженностью, созданной ею для свержения законного правительства и установления собственного замещающего режима.
— Первым шагом здесь будет организация массовых акций протеста и беспорядков в ключевых населенных пунктах в попытке сделать их неуправляемыми (и если правительство использует чрезмерную силу в попытке подавить их, тем лучше); внедрить спецназовцев под видом гражданских лиц для проведения диверсии и захватить административные центры; предпринимать нападения и совершать диверсионные акты, чтобы внушить страх и посеять хаос, истощая ресурсы правительства, одновременно проводя интенсивные медийные атаки, дабы преувеличить ощущение неуправляемости.
Попытки правительства реагировать, используя собственную полицию и вооруженные силы, будут сдерживаться массированным присутствием российских регулярных сил, угрожающих традиционным военным нападением из-за границы, и будут нейтрализованы, оказавшись в оцеплении в собственных казармах, после подкупа офицеров, без связи и под давлением дезинформации, нацеленной сломить их боевой дух.
— Попыткам международного сообщества вмешаться будут противостоять непрерывные медийные и дипломатические кампании — и экономические потрясения — разработанные с целью изолировать страну-мишень. Неопределенность будет расти под влиянием неослабевающих опровержений того, что в событиях задействованы российские войска. Появятся ранее никому не известные политические группировки, которые, захватив административный контроль, будут продвигать спонсируемые Россией альтернативные центры власти под покровом квазилегитимности.
Операции в Крыму и на востоке Украины обе начались с появлением людей в российской форме без опознавательных знаков («зеленые человечки») на российских транспортных средствах, с российским военным оружием в руках.
Они установили баррикады и контрольно-пропускные пункты и блокировали части украинской армии и полиции, давая понять, что при попытке покинуть части в их отношении будет применена сила.
На первом месте стояли политические цели. Здание Крымского парламента было занято 27 февраля 2014 года, что фактически положило конец принятию решений местными властями. Точно так же в Донецке государственная областная администрация оказалась одной из первых мишеней оккупантов в апреле 2014 года. Она остается штаб-квартирой самопровозглашенной Донецкой Народной Республики. В то же время хорошо натасканные демонстранты в гражданской одежде (хотя часто с оружием в руках) заняли менее защищенные правительственные здания, средства массовой информации и жизненно важные объекты инфраструктуры.
Все это время российские официальные представители и отечественные СМИ последовательно отрицали, что это были российские войска, и называли демонстрантов членами «оппозиции» или «сопротивления». Тем не менее 17 апреля 2014 года Путин признал участие российских войск, а 15 марта 2015 года торжественно сорвал все маски в телевизионном документальном фильме, подробно рассказавшем о событиях. К тому же не преминул сказать, что в то же время «рассматривал» возможность приведения в боевую готовность стратегических ядерных сил России.
Такую политику отрицания следует признать очевидным успехом. Если бы Россия решила напасть на члена НАТО — скажем, одну из стран Балтии — Москва, несомненно, разработала бы подобную, но, вероятно, более интенсивную кампанию опровержений, чтобы по крайней мере оттянуть исполнение НАТО обязанностей по статье 5 о взаимной самообороне и изолировать и деморализовать правительство и население страны-мишени.
Третий этап: сосредоточение власти.
Сторонники NGW признают, что для достижения свершившегося факта одной оккупации недостаточно; должно быть установлено альтернативное правительство, какой бы сфабрикованной ни была его легитимность.
— Эта легитимность напрямую зависит от референдума об отделении или независимости, проходящего незамедлительно при активной поддержке России и средств массовой информации. Как только получен нужный ответ, Россия способна либо открыто обеспечивать дополнительную поддержку, либо установить военное присутствие, которое борется, открыто или тайно, наряду с «сопротивлением» с первоначальным правительством, защищая вновь созданное государство. «Еще одна разновидность», как выразился Рац, «это открытое вторжение под предлогом „поддержания мира“ или „урегулирования кризиса“».
— Исходное государство столкнется с двумя серьезными проблемами: во-первых, потеря территории будет означать экономическую и политическую дезорганизацию, девальвацию национальной валюты, снижение налоговых поступлений и, таким образом, значительное ослабление собственных позиций в мировой экономике — проблемы, которые могут усугубиться с потоками беженцев и гуманитарным кризисом.
— Крымское голосование внешне было успешным: при 80-процентной явке 97 процентов населения проголосовало за отделение. В мартовском фильме Путин использовал эти результаты, чтобы публично оправдать вмешательство России. На самом деле, как случайно признался позже Совет по правам человека России, явка составила лишь 30% жителей, половина из которых проголосовали против независимости, а это означает, что Россия получила поддержку лишь 15% населения.
На востоке Украины в начале российского вмешательства были свергнуты местные администрации Донецкой и Луганской областей. Тем не менее, если не учитывать существующих в Крыму российских военных баз и давления, которые те могли оказывать на элиты и население в целом, поддержка отделения от России оставалась на низком уровне. Все, что могли поделать нерегулярные войска, это держать оба региона в подвешенном состоянии в политическом и военном отношении. Учитывая это, украинское правительство 15 апреля 2014 года приступило к контрнаступлению, антитеррористической операции (ATO). Первоначально ее сложно было рассматривать как успех.
В мае спонсируемые Россией сепаратисты провели на обеих территориях референдумы, результаты которых (что неудивительно) соответствовали крымским. Однако после избрания Петра Порошенко на пост президента Украины 25 мая 2014 года АТО получила новый импульс. В то время как сепаратисты и их российские покровители могли использовать методы NGW, чтобы подорвать и ослабить Украину, как любые другие нерегулярные силы и нерегулярные методы, они были не в состоянии удерживать свои позиции перед лицом наступающих украинских регулярных формирований.
В тот момент Россия могла бы отозвать свою поддержку. Однако она решила начать вторжение и вступить в обычную, хотя и ограниченную, межгосударственную войну. Второй раз за последние два года Россия отказалась от исполнения Будапештского меморандума, подписанного ею в 1994 году, согласно которому она обязывалась «уважать независимость, суверенитет и существующие границы Украины». Второй раз за последние два года другие страны, подписавшие соглашение, Соединенные Штаты и Соединенное Королевство, хотя и не связанные соответствующими договорными обязательствами, тем не менее оказались не в состоянии обеспечить Украине политическую, экономическую и широкомасштабную военную помощь, необходимую ей, дабы предотвратить расчленение территории.
Какую войну мы ведем?
Клаузевиц побуждает политических лидеров и военных командиров иметь четкое понимание противника и войны, которую они ведут. Нынешняя путаница с терминологией заставляет участников одновременно переоценивать и недооценивать способность России вести NGW, и они рискуют быть плохо подготовленными к подобным кампаниям в будущем.
На Западе NGW широко упоминается как «гибридная» война. Другие термины, в том числе «двусмысленная», «вызовы серой зоны» и «нелинейная», также были использованы, но определение «гибридная» применялось НАТО. Впервые этим определением в отношении войны воспользовался Уильям Немет (William Nemeth) в своей диссертации, посвященной чеченской войне (в школе повышения квалификации офицерских кадров ВМС), в которой предложил, что для чеченцев война вылилась в нечто гораздо большее, чем само поле боя. С военной точки зрения, они соединили регулярные и нерегулярные методы в высшей степени гибкой комбинации. Тем не менее они также воспринимали войну «в более широком, нелинейном смысле и, следовательно, в дополнение к тактике на местах, они также использовали все средства века информации, чтобы получить преимущество над своими врагами». По оценке Немета, такой стиль ведения войны стал возможным благодаря структуре чеченского общества и был для него характерен.
Два американских ученых, которые впоследствии изучали это явление, Майкл Маккуин (Michael McCuen) и Фрэнк Хоффман (Frank Hoffman), не рассматривали его как атрибут конкретного общества. По мнению Маккуина, гибридные конфликты были «полноценными войнами с физическим и концептуальным признаками: первый заключается в борьбе против вооруженного противника, а второй — в более широкой борьбе за контроль и поддержку коренного населения зоны боевых действий, поддержку тыла стран-участниц и поддержку международного сообщества». Из прочтения этих конфликтов он извлек для себя два важных урока: во-первых, гибридная война требует одновременного успеха на всех фронтах, в противоположность последовательной форме ведения обычной войны; по-вторых, чтобы выиграть в гибридных конфликтах, за военными победами сразу же должна следовать социальная реконструкция, чтобы не дать возможность противнику заполнить образовавшийся вакуум.
Хоффман пришел к вопросу о гибридных войнах, изучая «Хезболлу» в ходе войны с Израилем в 1992 году. Он заключил, что гибридные угрозы «включают в себя полный спектр различных режимов ведения войны, в том числе обычные возможности, нерегулярные тактику и формирования, террористические акты, неизбирательное насилие и принуждение, а также преступную анархию… [и] как правило оперативно и тактически управляются и координируются в рамках основного боевого пространства для достижения синергетического эффекта в физическом и психологическом измерениях конфликта».
Немет и Маккуин считают, что гибридные войны практикуются негосударственными субъектами; по мнению Хоффмана, к ним могут прибегать в равной мере и государства. Советский Союз был первым государством, применившим гибридную войну (против Эстонии и Финляндии) на практике, установив модель, которой затем следовала нацистская Германия против Чехословакии и Австрии и к которой Россия возвращается сегодня. По мнению Хоффмана, гибридная война не сигнализирует об окончании обычной войны, но добавляет еще один уровень сложности ожесточенной борьбе ее участников.
Третий американец, Рассел Гленн (Russell Glenn), добавил еще одно измерение гибридной войне, когда сказал, что любое определение, которое сосредоточено главным образом на применении силы и насилия, а также недооценивает использование политических, дипломатических и экономических рычагов, закрывает глаза на важнейшие аспекты этой новой формы войны. Осмысление этого крайне важно для понимания того, что делает Россия. По мнению Гленна, в гибридную войну могут быть втянуты государственные и негосударственные субъекты, по отдельности или вместе, которые «одновременно и адаптивно используют определенную комбинацию (1) политических, военных, экономических, социальных и информационных средств и (2) традиционных, нерегулярных, катастрофических, террористических и криминальных методов войны». Это определение поразительным образом соответствует наблюдаемым нами действиям российских вооруженных сил и российского правительства во время захвата Крыма и вторжения на востоке Украины.
Определение, данное Гленном, «Доктрина Герасимова» и действия российских войск начиная с российско-грузинской войны 2008 года через крымский вопрос и кризис на востоке Украины — все отсылают непосредственно к революционным военным теориям Ленина и ранним большевистским практикам. NGW также находит свое отражение у Мао, в более позднем китайском понимании психологической, правовой и медийной войны, которая упоминается как «Три разновидности войны» и теория «Неограниченной войны», озвученная двумя полковниками Народно-освободительной армии в 2002 году. Следовательно, миру скорее всего предстоит увидеть дальнейшие примеры этой войны на азиатской периферии.
Правда, Немет сделал еще один значимый комментарий о природе гибридной войны: она носит «тотальный» характер. Она размывает границы между теми, кто сражается, и теми, кто не в строю. Чеченцы отнюдь не раскаивались в том, что прибегали к терроризму, массовым убийствам, преступным методам и негуманному обращению с заключенными. Таким же образом Гленн не видел потенциально никакого теоретического предела использованию любого оружия, вплоть до актов катастрофического терроризма, к которым относятся разрушение дамб и атомных электростанций.
В основе сегодняшнего стратегического мышления России, как воплощения концепции NGW, явно лежит ленинское понимание войны; то есть ее единственным ограничением является возможность и целесообразность с политической точки зрения. Путин в первую очередь оппортунист. Поскольку внутренняя и экономическая политика России больше не руководствуется марксизмом-ленинизмом, Путин заполнил образовавшуюся лакуну национализмом. Путин и сегодняшняя российская элита усвоили идею Великой России. Они поженили экспансионистский национализм царей с абсолютистской военной стратегией Ленина. Принимая во внимание продолжающиеся в России исследование, разработку и производство биологического и химического оружия, а также ее инвестиции в ядерное оружие малого класса мощности, можно предположить, что Россия, оставаясь верной формуле NGW, также может задействовать их в будущих конфронтациях. Стоит напомнить, что ленинизм никогда не предполагал наличие народной поддержки; он всегда приходил к власти путем ее захвата.
Если мы продолжим называть NGW гибридной войной, понимание ее истинной природы может оказаться еще более размытым. В результате это приведет к ограниченной реакции Запада, убежденного в том, что перед ним разновидность традиционной войны, ее вариант, который вернее всего рассматривать как осложнение, тогда как на самом деле речь идет о тотальной войне, эскалация которой не имеет пределов. NGW это концепция ведения тотальной войны в Европе, которая заимствует многие свои особенности из того, с чем русским приходилось иметь дело — и чему они научились — во время жестокой борьбы в Чечне. Она предусматривает достижение результатов на всех фронтах — политическом, экономическом, информационном и виртуальном — одновременно. Она нацелена на достижение поставленных целей за счет страха и запугивания, без использования крупномасштабных атак. Однако, если требуется применение военной силы, эти меры в высшей степени согласованы и разнонаправлены; ставки могут быстро подниматься и, пожалуй, не ограничены. Россия затеяла в Европе новую тотальную войну — в скрытой, необъявленной и неоднозначной форме
Контекстуализация и нанесение поражения NGW
Стоит повторить, что возможности России не следует ни переоценивать, ни недооценивать. Важно также признавать, что местные условия, способствовавшие успехам России в Крыму и на востоке Украины, могут не повториться, по крайней мере, вначале:
— Стратегически и тактически России удалось застать всех врасплох; первое вряд ли повторится, в то время как второе может случиться, если останутся в недоразвитом состоянии методы обороны.
— Внезапность лучше всего сработала в сочетании с обманом, например, когда нападающие не отличимы от гражданских лиц.
— Информационная война была успешной на всех уровнях, запутывая и изолируя силы обороны; благодаря непрерывной серии опровержений удалось посеять сомнения по поводу заявлений украинской стороны в сочетании с нежеланием Запада пересмотреть широко распространенные представления о России как об экономическом и политическом партнере; политическим лидерам и обозревателям во многих странах было трудно признать, что член G-8 был готов переступить через международные нормы и бросить вызов благоприятному мнению Запада.
— Выступая владельцем обширных медиа-активов, Россия без труда довела до сознания аудитории нужный ей посыл; украинское правительство обнаружило, что противостоять этому потоку информации практически невозможно; оно также утратило контакт со многими из своих подразделений, которые, в отсутствие высшего руководства, часто сдавали оружие или переходили на сторону русских — упадок боевого духа, который усугублялся присутствием нелояльной украинской армии и полицейских командиров.
— Россия смогла представить русскоязычные меньшинства находящимися под угрозой и нуждающимися в защите, хотя фактический уровень поддержки населения был гораздо меньше, чем о том заявлялось. Преувеличение и использование неудовлетворенности меньшинств после распада Советского Союза является характерной чертой российской политики в отношении так называемого «ближнего зарубежья». Долгий и горький опыт жизни при советской власти заранее обусловил пассивную реакцию большого числа людей перед лицом угрожающего насилия.
— Общие границы позволили России сосредоточить большое количество регулярных войск, которые затормозили реакцию Украины (и Запада), опасавшейся спровоцировать более масштабный конфликт; это присутствие было особенно заметно и эффективно в Крыму, где российские силы базировались внутри страны; общие границы также упростили тайную, а в конечном итоге открывшуюся, российскую материально-техническую поддержку сепаратистским посредникам.
— И, наконец, Украина была слабой и разделенной страной; многие годы страдала от бесхозяйственности и масштабной коррупции; и жители восточных областей и Крыма испытывали в отношении киевского правительства законное недовольство, которым и смогла воспользоваться Россия.
Следовательно, можно предположить, что NGW можно остановить и нанести поражение ее инициатору, обеспечивая следующее:
— Избранное мишенью правительство должно обладать прочным демократическим мандатом, грамотно управлять экономикой, сдерживать коррупцию, а также отвечать на обеспокоенность меньшинства, не отчуждая мажоритарных интересов; последнее имеет важное значение, поскольку опыт свидетельствует о том, что Россия способна использовать низкий уровень недовольства среди русского меньшинства даже в отсутствие активной поддержки.
— Зависимость от поставок российских энергоносителей постепенно должна сокращаться; разрешение на экспорт нефти и газа из США предоставит европейским странам важную альтернативу.
— Совокупность мер национальной обороны и коллективной обороны НАТО должны быть в состоянии нейтрализовать угрозу массового военного нападения со стороны России. Разница между результатами в Крыму и на востоке Украины свидетельствует о том, что ближайшее нахождение российских войск и их способность обеспечить повстанцам крупномасштабную материально-техническую поддержку являются решающим фактором успеха NGW.
— В то время как на подготовительном этапе NGW нет возможности проводить прямую защиту, национальные и коллективные ресурсы разведки должны наблюдать за развитием событий, достаточные полицейские ресурсы должны расследовать подрывную деятельность, а полицейские действия по подавлению массовых выступлений должны быть более решительными в отношении уличных демонстраций, нерегулярных сил и российского спецназа в рамках согласованной правовой модели, которая соответствует международным стандартам.
— Гражданская и военная инфраструктуры должны быть укреплены и хорошо защищены.
— Правительство-мишень должно поддерживать господство в информационной войне, гарантируя открытость каналов связи, по которым оно может доставить свои сообщения по всей стране и повлиять на общественное мнение на международном уровне.
— Должны быть развиты и применяться передовые наступательные и оборонительные виртуальные и электронные методы ведения войны.
— НАТО должна занять сильную оборонительную позицию для всех членов Центральной Европы и Балтии ввиду наибольшей потенциальной угрозы со стороны России. Пожалуй, самым большим препятствием оказывается здесь оживление европейской солидарности. То, чего НАТО не может себе позволить, так это отговорить себя от такого шага согласованной и беспощадной российской программой информационной войны, которая скорее всего включает в себя повторение угроз об усилении ядерного военного потенциала, которое оказалось столь эффективным при сдерживании администрации Обамы от размещения систем ПРО в Польше и Чехии. NGW стремится использовать слабость, и решение не размещать системы ПРО, как то было запланировано, свидетельствовало скорее о слабости, чем о силе.
Почему все это важно для Соединенных Штатов
Когда Россия поглотила Крым, от президента Обамы не последовало немедленного ответа — это было первое одностороннее изменение в европейской политической географии с 1945 года. Когда он говорил об этом 24 марта 2014 года, почти месяц спустя, он называл Россию не более, чем «региональной державой», которая взбесилась «не от избытка сил, но из слабости», которая может представлять угрозу только своим ближайшим соседям, но не Соединенным Штатам. По сути президент Обама говорил, что дело это не имеет особого значения. В какой-то степени он был прав. На самом деле, седьмого апреля, когда вооруженные люди в штатском захватили правительственные здания в восточных украинских городах Донецке, Луганске и Харькове, его оценка подтвердилась: акция носила региональный характер, она продемонстрировала слабость, поскольку через пять месяцев России пришлось спасать положение ограниченным традиционным вторжением, она произошла на территории одного и того же близкого соседа и не представляла никакой прямой военной угрозы для Соединенных Штатов.
Однако мир состоит из регионов. Региональные действия России и относительная пассивность Америки на региональном и глобальном уровне сделали мир более опасным местом. Нынешний мировой порядок во многом создание Америки. Для того, чтобы продолжить свое существование, ему требуется американское лидерство. Хотя нынешний мировой порядок работает в пользу Америки — а почему бы и нет?— он также на руку другим, вот почему он и пользуется широкой — хотя и не универсальной — поддержкой. Для того, чтобы возник менее доброкачественный порядок, Америке достаточно просто ничего не предпринимать.
Российское нападение может быть физически ограничено ее ближайшими соседями. Оно также может иметь своим источником слабость: Россия не достаточно сильна, чтобы противостоять американской традиционной военной силе. Может быть верно и то, что используемая ею против своих соседей тактика может не представлять непосредственную угрозу для США и их союзников; хотя предположение о том, что российская военная мощь в целом, учитывая ее огромный ядерный арсенал, не представляет никакой экзистенциальной угрозы для США, в некотором роде далеко от правды. NGW, однако, является асимметричной стратегией. Она не предназначена для того, чтобы противостоять Америке там, где она сильна, но для того, чтобы воспользоваться ее слабостями. Ее назначение в том, чтобы использовать неспособность Америки со времен падения Берлинской стены осмыслить свою глобальную роль в грандиозном стратегическом плане и, таким образом, видеть косвенные угрозы такими, какие они есть, ее последовательную политическую и военную неопределенность при столкновении с косвенными проблемами и, наконец, сопутствующую неспособность взять в свои руки стратегическую инициативу, преобразуя то, что Фрэнк Хоффман описал как «полный спектр методов и режимов конфликта» — включая политические, дипломатические, экономические, правовые, военные, виртуальные и секретные формы ведения войны — в комплексный подход.
NGW предназначена использовать свойственное сегодня Западу ограниченное толкование конфликта, а также опасно не сбалансированное предпочтение, отдаваемое Америкой и Европой предотвращению конфликтов и их разрешению, а не участию в них и сдерживанию. Поэтому предложения, что США должны участвовать в мерах по снижению риска и очередному укреплению доверия с Россией, абсолютно неуместны; теоретики NGW рассматривают «мирные договоры и прочие инициативы» как способ ослабить противника и ограничить его свободу действий. Россия располагает необходимой ей уверенностью в себе, поскольку воспринимает колебания США как шанс. Неспособность противостоять российскому оппортунизму станет проверкой для путинского подхода. Россия — хитрый противник. Она будет учиться на успехах и неудачах своих недавних кампаний и ответах Запада, как это было с войной с Грузией, и, вероятно, продолжит использовать и совершенствовать NGW для достижения своих целей.
Соединенные Штаты должны признать, что добиваться успеха России позволяет как раз их собственный организационный, институциональный и интеллектуальный подход к войне. США чрезмерно зависят от военных ответов. Российский подход разработан специально для того, чтобы не дать США и другим внешним державам повода реагировать с применением военной силы. Следовательно, США необходимо расширить собственный перечень потенциальных ответов, включив туда политические, дипломатические, экономические, финансовые, виртуальные, секретные и другие средства, соединенные в «цельный управляющий» подход, который способен противостоять быстрым маневрам нарушителя по всему спектру потенциального конфликта. Америка имеет средства и ресурсы для противодействия этой скрытой, необъявленной и двусмысленной форме ведения войны, но будет в состоянии развернуть их только в том случае, если способна стать более гибкой и менее предсказуемой в своих ответах. В частности, Закон о национальной безопасности 1947 года, который добросовестно служил этой стране на протяжении более полувека, должен быть пересмотрен или заменен в целях содействия более комплексному подходу. Мышление, основанное на сдерживании, которое слишком часто связывается с ядерными вопросами, также необходимо пересмотреть и активизировать, чтобы противостоять шагам противников, которые предназначены для работы на более низком уровне, чем тот, который США рассматривают как войну.
Позициям Америки как единственной мировой сверхдержавы угрожает не одна только Европа. Другие государства, в частности Китай и Иран, равно как и негосударственные субъекты, такие как «Хезболла» и ИГИЛ (террористическая организация, запрещена в России), извлекут уроки из того, что было достигнуто Россией, и используют их, чтобы ослабить власть США и нанести вред интересам Запада. Действия Китая в Южно-Китайском море имеют много общего с действиями России в Крыму. Пока Соединенные Штаты не признают, что их враги готовы участвовать в тотальной войне, которая одновременно представляет собой скрытый, необъявленный и неоднозначный конфликт, пока они не готовы показать американскому народу, что это на самом деле за собой влечет, и пока не соберут воедино все элементы национальной мощи, чтобы противостоять этому вызову, мировая власть Америки будет подтачиваться по мере возникновения враждебных региональных держав, стремящихся занять ее место.
Мартин Н. Мерфи — доктор философии, политический и стратегический аналитик и международно признанных эксперт по борьбе с пиратством и нетрадиционным конфликтам на море. Его последняя книга «Война в прибрежных водах: противостояние военно-морских сил в XXI веке» (Routledge, готовится к выпуску)
