Не той эпохи, которую могли бы назвать именем главы российского государства, который похорон боится как огня. Сколько их было, крупнейших мировых лидеров или близких союзников России? Почти никого не провожал в последний путь президент России — ни Нельсона Манделу, ни Уго Чавеса, ни папу Иоанна-Павла Второго, ни Вацлава Гавела, ни Ислама Каримова, ни Шимона Переса, ни даже крупнейшего политического оппонента — Бориса Немцова, застреленного совсем недалеко от стен Кремля. Исключение составили разве что соратники по советским спецслужбам и общим операциям — Гейдар Алиев в Баку и Сергей Багапш в Абхазии, а также политический отец В.Путина — Борис Ельцин. Однако в этом личном суеверном страхе — лишь бы только на тебя и твое правление не упала тень от другого влиятельного покойника! — прочитывается главный признак нашей похоронной эпохи — неуверенность в завтрашнем дне, вернее сказать — истерика перед непонятным и неприятным финалом.
Она проявляется в событиях, возможно никак не связанных между собой, но обладающих некоторыми общими чертами, слова для которых общество подбирает медленно и неохотно. Например, собственно религиозная истерия. Для ее описания сами неистовствующие применяют особые слова, которые представляют их самих как так называемых верующих. Наблюдающие истерику другие люди, возможно, верующие во что-то другое, обвиняют истериков в мракобесии, те в ответ не только кричат о «бездуховности», но и хулиганят в общественных местах, полагая при этом, что вступили в последнюю схватку с сатаной, нечестивцами, которые-де хоронят все самое святое, что осталось у страны.
В свою очередь, светские борцы с религиозным мракобесием наблюдают, как на их глазах хоронят немногие достижения предыдущего общественного строя, при котором религия была не только отделена от государства, но даже подвергалась гонениям.
Однако сентябрь 2016 года запомнится в России и как попытка больших похорон правды. С небывалой политико-дипломатической помпой весь правящий класс России отказался признать доказанную международной комиссией экспертов ответственность России за гибель малайзийского Боинга, выполнявшего рейс MH17. То, что в первые минуты после катастрофы российское телевидение официально преподнесло как успех «ополченцев Донбасса», спустя несколько часов начали выгрызать и вырезать из эфира. Но было поздно. Неудачно проведенная операция по уничтожению, предположительно, украинского военно-транспортного самолета кончилась полновесным военным преступлением, за которое никто из ответственных лиц в России отвечать не готов и пока не будет.
Бумажная и эфирная пурга, которая понеслась по электронным и бумажным официальным российским СМИ, поставила всех «отрицателей» в один круг — патриотов любой ценой, через "не хочу или не могу" заявивших буквально: «Мы знаем, что это проклятая ложь, но есть нечто более важное, более высокое, чем истина. Это моя страна, ее величие и оскорбленное достоинство!» Этот пафос готтентотской морали не стыкуется с традиционными источниками национальной культурной традиции. Единственное, с чем этот пафос прекрасно стыкуется, это некритическая вера в невидимую высшую силу.
Так называемому верующему, религиозному человеку легко занять в такой ситуации позицию причастного непричастного. Да, я понимаю, что наши власти в своем воинском угаре перегнули палку и сделали то, чего я бы ни в коем случае не хотел и никогда бы не сделал. Но власти эти от Бога, и не мне судить кого бы то ни было. Не судите, да не судимы будете. Все. Точка. Это абсолютно непробиваемый аргумент.
Недостаток его в том, что в обозримом будущем обязательно появятся молодые люди, которые спросят со своих родителей, дедушек и бабушек, какого черта те с таким рвением защищали незащищаемое, оправдывали зарвавшихся политиканов, на руках которых, а не только на совести, именно на руках — кровь. Кем они вам были, что вы готовы были повторять заведомую ложь, да еще и публично, что выталкивали из своих телестудий или лишали слова нормальных людей, говоривших такое простое и такое очевидное?
Эти и подобные вопросы не могут возникнуть в обществе, похоронившем свою светскую культурную историю. Светская история, светская литература, светская публицистика складывались в жестком, жестоком противостоянии с духовной и государственной властью Российской империи. Традиция критического противостояния людей культуры властям в дореволюционную эпоху за советские десятилетия постоянно переформатировалась — в каждом писателе было выгодно видеть то бескомпромиссного борца с самодержавием, то защитника государственности, то мистика и мизантропа, то реалиста и просветителя. Но как бы ни тасовались эти карты и эти портреты, всякий раз оказывалось, что самые значительные из большого списка — Лев Толстой и Федор Достоевский — перерастают рамки русской национальной традиции, что они вообще больше, значительнее какой угодно государственности или общественности. Это почти за десять лет до смерти Толстого отлично понял Дмитрий Мережковский, написавший двойной философский портрет обоих писателей — из своей, религиозно окрашенной ниши. Враг не столько даже советской власти, сколько Грядущего Хама, предтечей которого он считал советскую власть, Мережковский, похоже, напророчил в частности и развитие в следующей, пост-советской России карамазовского представления о Европе. Мережковский цитирует Достоевского:
«Я хочу в Европу съездить, Алеша, — говорит Иван Карамазов, — и ведь я знаю, что я поеду лишь на кладбище, но на самое, на самое дорогое кладбище, вот что! Дорогие там лежат покойники, каждый камень над ними гласит о такой горячей минувшей жизни, о такой страстной вере в свой подвиг, в свою истину, в свою борьбу и в свою науку, что я, знаю заранее, паду на землю и буду целовать эти камни и плакать над ними, — в то же время убежденный всем сердцем моим, что это давно уже кладбище и никак не более!»
Грядущего Хама, который должен был вырасти из могильщика Европы, Мережковский реконструировал по романам Достоевского и Толстого за несколько лет до революции, свергнувшей монархию и, кстати, остановившей религиозные поиски людей. Сейчас, сто лет спустя, лучше понимаешь, почему именно от Достоевского и Толстого мечтала бы избавить русских людей нечистая сила. Забыться и довести дело мировых похорон до логического конца. Этого хочет старуха с косой!
