Со времени публикации книги, ставшей пророческой для эпохи «постисламизма», прошло 24 года. Книга «Провал политического ислама», в которой Оливье Руа (Olivier Roy) анализирует пути трансформации исламской мысли, вышла в 1992 году. Прогнозируя будущее «исламизма», Руа приходит к понятию «постисламизма», основная характеристика которого заключается в том, что исламские движения терпят неудачи, как в попытке найти свое место между религией и политикой, так и в создании успешной международной модели. Это могло бы стать главной слабостью этого тезиса, но многие на уровне Руа восприняли его и использовали в формировании воображаемого образа будущего. Потребовалось более десяти лет, чтобы Руа развил свой тезис о трансформации ислама в книге «Крах политического ислама». Он подчеркивает, что основной чертой этой трансформации является, прежде всего превращение ислама в «социальный ислам», как он написал в своей книге «Глобальный ислам».
Жиль Кепель (Gilles Kepel) в своей книге «Джихад: распространение и упадок политического ислама», изданной в 2000 году, напротив, попытался сформулировать новый подход к постисламизму, отличный от его соотечественника Оливье Руа. Кепель относит радикальных исламистов к «революционерам», сравнивая их деятельность с коммунистами в период с иранской революции (1979 год — прим. пер.) до выхода книги. Анализируя политические и военные аспекты распространения политического ислама в течение последней четверти прошлого века, Кепель приходит к выводу, что насилие, которым отличается деятельность исламистов в 90-е годы, — признак их слабости и потери единства. Он считает, что высокий уровень насилия сопровождается повышением давления системы, рассеиванием народной поддержки и ростом опасений международного сообщества. Такое положение дел толкает отдельные группы в рамках тех или иных движений к «ревизии». Эта «юридически-богословская ревизия» — реализуемая исключительно в политических целях — привела в то время к расколу в исламистском революционном ядре: часть отказалась от насилия в пользу легального участия в политическом процессе. В этом и заключается для Кепеля «конец политического ислама», о котором выше шла речь — ситуации, в которой радикальный ислам входит в «гражданское состояние», соглашаясь на легальное политическое участие.
Ирано-американский ученый Асиф Баят (Asef Bayat) пытался разработать четкие рамки для определения «постисламизма» в двух измерениях. Первое выражает «состояние», смыкающееся в определенной степени с «революционностью». Этому соответствует так называемый «воинственный ислам». Второе измерение относится к «позитивному проекту» ислама, что и вызывает дискуссии о будущем политического ислама. Тогда как такое положение не свидетельствует о разрыве с политическим исламом и не несет никаких плодов секуляризации, а скорее свидетельствует лишь о стремлении повысить роль религии в современном обществе. Это воплощается в сосуществовании веры и свободы, ислама и освобождения. Так Баят пытается осмыслить современный исламский модернистский дискурс. Этот политический ислам довольно далек от религиозного контекста, так как акцент здесь делается на правах и плюрализме, а не индивидуальном суждении халифа или султана, а также на историческом контексте в противовес косным формулировкам шариата. Допустим, что исламисты, практикующие вооруженный терроризм, называемый «джихадом», для получения доступа к власти, и идеологический терроризм, называемый «такфиром», для свержения законной власти, откажутся от этого в пользу участия в выборах и принятия ценностей демократии и прав человека.
Незавершившийся «реформаторский» опыт в Иране вдохновил Баята на более позитивный взгляд на свою концепцию: он обратил внимание на Партию справедливости и развития в Турции и «Нахдатуль Улама» в Индонезии, которые выявили новое понимание. Этот опыт, в котором проявилась связь между духом ислама и духом времени, американец Александр Оливианто назвал «прогрессивным исламом». Такой ислам отражает попытку объединить основные учения ислама с принципами западного либерализма и демократии, правами человека и религиозным плюрализмом.
«Арабская весна»: осень политического ислама
В той степени, в которой «арабская весна» явилась определяющим моментом в истории народов и стран арабского региона в целом, она же стала точкой невозврата как для политического ислама, так и для «постисламизма». Исламисты сформировали не просто идеологический стержень, но полноценный протест действующей власти, иногда даже используя светский и либеральный дискурс для прикрытия. Это оказало влияние на весь арабский регион и вывело исламистов на позиции «участников» в Марокко, Тунисе и Египте, или же привело к ожесточенной борьбе, как это случилось в Ливии до и после Каддафи, и в Сирии под конец написания этой статьи. Термин «политический ислам» непостоянен, и современные движения демонстрируют эту «текучесть», что проявляется в политических разногласиях. Например, тунисская партия «Ан-Нахда» отличается от своего египетского аналога «Братьев-мусульман» и марокканской «Партии справедливости и развития». В Тунисе исламисты попирают демократию, в Египте армия выступает от имени народа, Сирия, Ирак и Йемен тонут в реках крови. Однако, несмотря на все различия, мы видим возможность интегрирования политического ислама в эффективное управление. Совершенно другая картина проявляется во время правления исламистов. Яркий пример проявления такого «постисламизма» — «Справедливость и развитие», характеризующееся авторитаризмом, централизацией власти и подавлением прав и свобод, что также является сущностной чертой «постисламизма».
Упадок политического ислама, который наблюдается в государствах, где к власти пришли исламисты, вновь приводит нас к рассмотрению понятия «постисламизма», и выясняется его низкая объяснительная способность. Франсуа Бурга (François Burgat) описывает постисламизм как своеобразную форму сопротивления колониализму в своей книге «Политический ислам: голос Юга». Он говорил, что «Аль-Каида» (террористическая организация, запрещена в России — ИноСМИ) — это «стратегический ответ общине». Именно поэтому автор столкнулся с глубинной критикой, и вся его концепция подвергается сомнению.
Неопределенность понятия политического ислама — фактически непреодолимая трудность на пути выработки универсальной концепции, и, следовательно, ее способности адекватно интерпретировать ситуацию. Понятие «постисламизма» сводится исключительно к исламским движениям, которые возвращаются к «воинственным» практикам и «джихадистскому» опыту, к политической программе партии, стремящейся участвовать в распределении власти, что сближает эти движения с «Братьями-мусульманами». Однако как быть с толпой салафитов, которые фактически единолично взяли на себя борьбу с действующей властью на исламском поле, лишив остальных их легитимности? Где грань между сирийскими и иракскими исламскими движениями и ИГИЛ (террористическая организация, запрещена в России — ИноСМИ)?
Если мы посмотрим на это понятие с точки зрения того, что такое эта «постобусловленность», то нужно признать, что оно скорее связано с понятием «перехода», чем с «ломкой» или «превышением», и имеет вполне конкретное значение. Концепт «постуобусловленности» можно сравнить с использованием в западной литературе терминов «постколониализм» и «постнационализм». Не прижился этот концепт в отношении «постхристианства», но совсем другое дело — ислам. «Постхристианство» стало результатом «эпистемологического разрыва» философской революции, которым завершилась эпоха Просвещения на Западе. То есть усилия философии и науки принесли конкретные экономические и социальные изменения. Политический же ислам по своей сути по-прежнему остается привержен исламским ценностям, относящимся еще к эпохе Пророка и к государственной модели общества того периода. Политический ислам остался с этими ценностями, не перейдя к чему-то иному.
Если Оливье и его коллеги говорили о неизбежности «превращения» исламистов, об их неотвратимой адаптации к современным условиям и замене коробок с боеприпасами урнами для голосования, то, очевидно, они пропустили стремительное возвращение «Братьев-мусульман» в их «салафизированной» версии. Эти события не укладывались в «неизбежность / пророчество», состоявшее в автоматическом принятии ценностей интеграции в политический процесс, а скорее, наоборот, означали неприятие светских принципов и отказ от современного государства, представляющее собой идол, который должен быть полностью разрушен. Стоит отметить, что неудачный опыт «Братьев» в политике, который лучше всего описан в книге Аймана Аз-Завахири «Горький урожай», привел к глубокому расколу в сообществе: выделилась группа тех, кто искал путь, не загрязненный политикой, и это оказался путь салафизма. Салафизм, отличающийся своей простотой, основанной на прямой трактовке текста, «нашел подход» ко многим исламским движениям всего спектра. Эта тенденция привела к росту фундаменталистских настроений среди мусульман, которые обратились к идеалистическим представлениям об эпохе Пророка. Им обещали спасение в обмен на принятие простых идей «Ислам — вот решение» и «халифата», что и нашло свое отражение в идеологии ИГИЛ в Сирии и Ираке.
Остается отметить, что характер протестов движений политического ислама как ответ на ликвидацию халифата или как борьба с постколониальным государством не носит политического характера и с трудом может быть осмыслен в научном плане, как это происходит с постхристианскими партиями Запада и их восточными аналогами. Эти движения не основаны на какой-либо философской или научной традиции, которая привела к Просвещению, у них нет четкой политической и экономической программы. Эти движения не заточены под какую-либо политическую программу, они лишь выполняют функции «призыва» и коммуникации с публикой — ни больше, ни меньше. Возможно, это свидетельствует об отсутствии прочной базы, и такая концепция выбрана для реализации тактической задачи достижения власти.
Что дальше?
Если марксистская литература видит в империализме высшую стадию капитализма, то эта же метафора подходит и к ИГИЛ, которое представляет собой высшую стадию политического ислама. ИГИЛ является абсолютной категорией во всех аспектах: пропаганда, политика, социальные вопросы, судебная практика. ИГИЛ воплощает конечный идеал «халифата», порожденный политическим исламом. Движения, которые предположительно могут войти в группу «постисламистских» и настроенных враждебно по отношению к ИГИЛ, — не что иное, как продукт научных изысканий или же результат благосклонности Запада. Не последнюю роль здесь сыграла позиция партии «Справедливости и развития» по поводу ИГИЛ, партии, близкой к «Братьям», «постисламизму» Руа и «прогрессивной» в понимании Александра Оливианто. Ссылка на «Справедливость и развитие» может иметь различное значение для остальных исламских партий, которые колеблются от принятия феномена ИГИЛ между обоснованием возможности умеренной альтернативы до необходимости обеспечения доступа к власти.
В пустыне «после ИГИЛ» не будет живого места, а на теоретическом уровне будет продолжаться поиск решений и осмысление того, почему Левант утонул в крови и страхе. И тогда нам нужно будет восстановить реформистский проект, который даст прямые изменения и выведет за пределы популизма политического ислама после распада Османской империи. И если первая предпосылка современного арабского государства — это когнитивный разрыв с наследием, то первый шаг, который нужно предпринять —осмыслить этот разрыв, который моно преодолеть исключительно посредством религиозных реформ. Реформы остаются главной необходимостью перед лицом терроризма, который покушается на святое и угрожает нашей цивилизации.
