Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Последние реформы в МВД начал осуществлять Дмитрий Медведев еще в 2009 году и закончил преобразованием милиции в полицию в 2011-м. Мы попытаемся сравнить сегодняшнюю полицию с милицией советского времени, разобраться, как изменили медведевские реформы органы внутренних дел в стране, и ответить на вопрос, почему же, несмотря на все эти реформы, преступность в России не падает, а растет.
10 ноября в России отмечается профессиональный праздник — День сотрудника органов внутренних дел РФ. В советское время он носил другое название — День милиции, но и тогда, и сегодня, помимо множества торжественных и памятных мероприятий, на которых чествуют в этот день отличившихся сотрудников и поздравляют ветеранов, главным событием праздника остается большой торжественный концерт по телевидению.
Последние реформы в МВД начал осуществлять, будучи президентом, Дмитрий Медведев еще в 2009 году и закончил преобразованием милиции в полицию в 2011-м. Мы попытаемся сравнить сегодняшнюю полицию с милицией советского времени, разобраться, как изменили медведевские реформы органы внутренних дел в стране, и ответить на вопрос, почему же, несмотря на все эти реформы, преступность в России не падает, а растет. У нас в гостях Евгений Вышенков, заместитель директора Агентства журналистских расследований, с 1984-го по 1993 год — сотрудник спецотдела уголовного розыска, его последнее звание — капитан милиции.
— Евгений, если совершить историческую экскурсию, какие этапы развития милиции-полиции вы бы выделили?
— Когда мы смотрим на какую-либо индустрию, в данном случае — на МВД, мы должны понимать, что температура этой индустрии полностью соответствует температуре всех индустрий в том теле, которое называется «государство» (журналистики, геологии, чего угодно). Если мы об этом забываем, то у нас получается, что в какой-то индустрии температура — 38, а в какой-то — 36,6. Это чепуха, антинаучный подход.
Мы помним три основных этапа (не будем брать времена Хрущева или Иосифа Виссарионовича): это «развитой социализм», это некая вспышка буржуазной революции после 1991 года и это наше время.
Каждый из этих этапов имел свою идеологию. У первого — некая социалистическая законность рабочих и крестьян, где все, так или иначе, живут, мягко говоря, скромно при тотальном дефиците. Все говорят, что нужно читать «Малую Землю», но все хотят иметь стихи Анны Ахматовой, которую никто не читал.
Дальше — буржуазная революция, где главное слово — «воля», а не «свобода» (а это совершенно разные понятия), и современный этап, где главное слово — «деньги». Если это бизнес, то человек, где бы он ни находился, прежде всего думает о бизнесе. В геологии, в журналистике то же самое: он думает о том, как заработать деньги. Это методологически совпадает с Советским Союзом, ведь мы помним культовую фразу из фильма «Бриллиантовая рука: «Чтоб ты жил на одну зарплату!» Активный советский человек понимал, что на зарплату инженера в 115 рублей жить почетно, но не хочется.
Так мы жили. КГБ гонялся за тремя людьми, которые перепечатывали «Архипелаг ГУЛАГ». Никакого вреда советской власти они не наносили, но зато остальные пятьдесят миллионов взрослых мечтали курить Marlboro.
Что изменилось сейчас? Изменился размер зарплат и возможности приобретения. Братство Советского Союза заключалось в том, что человек, имеющий джинсы Wrangler, с пачкой Marlboro и зажигалкой Biс становился статусным и абсолютно недосягаемым. Вот такие были африканские ценности. Сейчас это переросло в дачи в Черногории, Ницце и так далее.
В Советском Союзе никто не мог дать никакому полицейскому взятку в десять тысяч долларов. А сейчас можно — почему? Денег стало больше, возможностей стало больше. В методе ничего не изменилось. Мы видим, как сами сотрудники системы МВД постоянно иронизируют между собой: ЗАО «Следственный комитет», ОАО «Главное следственное управление», ООО «ГИБДД»… Они правильно говорят, правильно над собой смеются. Это некие коммерческие организации, где есть заработная плата, есть некий порядок, и есть некий доход и инструменты получения этого дохода. Все честно.
При этом, безусловно, кого-то где-то сажают или выгоняют, потому что, как Петр I в свое время создал «Табель о рангах» и сказал, кто к какому рангу относится и что для этого надо, так и в наше время была создана декларация. Это тоже некая «табель о рангах»: будь любезен, задекларируй. Сначала все стали смеяться и говорить, что никто не будет ничего декларировать. Но выяснилось, что сила декларации заключается не в том, хочу ли я или нет, а в том, что это своего рода присяга.
Итак, от каждого госслужащего, от каждого полицейского требуют декларацию. Как ты это сделаешь, твои проблемы. У тебя есть одна пепельница и один чайник. Но проходит год, и тебе говорят: «Старина, у тебя ведь еще и эта вещь есть. Пошел вон!» Рамки — вот что создали. Это очень важная вещь. Кроме того, декларация становится публичной, и это тоже имеет общественное значение. Мы можем увидеть, что у какого-нибудь крупного чиновника есть моторная лодка, а потом зафиксировать, например, его постоянные походы по ресторанам и спросить его: «Как же так?» Все правильно — «Чтоб ты жил на одну зарплату!».
— Можно ли сравнить советскую милицию, в которой вы служили, с сегодняшней полицией?
— Самое страшное — это статистика. Ни в каком самом страшном сне нашей полиции сейчас не приснится, какой ужасной была статистика в Советском Союзе. Она давалась сверху. Партия и правительство говорили, какая будет раскрываемость преступлений. И я давал эту раскрываемость. Раскрываемость на конец декабря 1985 года я получал в конце сентября, и по тяжким преступлениям она была 96%. Мне начальник уголовного розыска говорил: «У нас по району 96%! Хорошо меня услышали, товарищ?» — «Понял, иду исполнять!» А как же мне ее исполнить? Очень просто — сокрытием преступлений. Ты что-то раскрываешь, а что-то скрываешь.
Сейчас любой человек придет в дежурную часть и скажет: «Вы знаете, у меня в подполе стук!» Ему скажут: «Если ты нездоров, то иди домой». А он ответит: «А я требую, чтобы приняли заявление!» — «Ну, если так, то давай». И эту белиберду зарегистрируют. Дежурный думает: «Зачем мне это надо? Не зарегистрирую — пойдет жаловаться. Лучше зарегистрирую, а потом выкину куда-нибудь».
В Советском Союзе было не так. Без визы начальника отделения никакая дежурная часть ничего не возьмет. Сидит дежурный. Ты можешь принести что угодно, хоть разбойное нападение на банк. Начальник поставит резолюцию — тогда зарегистрируют. Вертикаль тогда работала очень хорошо.
Приведу пример. Квартирная кража. Прихожу, смотрю: двери взломаны, все к чертовой матери переворошили, все понятно. «Гражданочка, а что пропало-то?» — «Мельхиоровые ложки». — «Когда вы их покупали?» — «Десять лет назад». — «Сколько они тогда стоили?» — «Пятнадцать рублей». — «А сейчас сколько стоят?» — «Да нисколько!» Понятно. Я пишу, что пропали какие-то малозначительные ложки, которые не представляют никакого ущерба для гражданки. Факт? Факт! Дальше смотрю на все это «великолепие» и пишу: «Обстановка не нарушена». Я так решил (может, у меня самого дома книжки по полу разбросаны, может, я сам неряха). Регистрирую это, говорю: «Подпишите». Она же не читает, не понимает — она подписывает. Прихожу в отдел и пишу: «Гражданка вызывает меня, сотрудника розыска, я прихожу: обстановка не нарушена. У нее пропали какие-то ложки, которые ничего не стоят». Все. Квартирной кражи в отчете нет.
Проходит неделя. Мне звонят из Петроградского района: «Жека, у тебя на 7-й линии квартирная кража была?» Я говорю: «У меня этих квартирных краж — как собак нерезаных!» — «Там ложки какие-то пропали». Я говорю: «А почему ты спрашиваешь?» — «Да у нас козла одного приняли, он на эпизоды распрягается, и этот берет». Я говорю: «Понял, подъеду». Подъезжаю и допрашиваю «козла». Он говорит: так и так, и это, и это, и это тоже мое. Классно! А у меня-то нет квартирной кражи.
Я иду к гражданке. «Гражданка, мы тут неделю не спали, а ложки-то ваши нашлись!» Она говорит: «Здорово!» Я говорю: «Так и так, надо переписать бумажку, я тут чего-то неправильно написал, начальство ругает». Она: «Да легко!» Пишу бумажку: все разбросано, все раскидано, пропали дорогущие ложки, которые остались от папы.
То есть я по указанию руководства совершил несколько должностных преступлений. Мы каждый день ходили под преступлениями, и прокуратура об этом прекрасно знала. Почему? Потому что была статистика раскрываемости.
Это я рассказал про квартирные кражи. А, допустим, были совершенно омерзительные преступления против детей. Это у меня называлось «под задницей». Был, до сих пор помню, 21 материал по развратным действиям против несовершеннолетних. 21 раз в Советском Союзе ко мне приходили родители и писали заявления, что такой-то, такой-то приставал, щупал и так далее… И 21 раз я это не зарегистрировал, а положил «под задницу». Мне за такое поведение грозила в лучшем случае хорошая прокуратура и четыре года условно, а в худшем — трешка тюрьмы, потому что было сказано: «Пока не раскроем, этого нет!», потому что партия и правительство сказали, что нападений на детей в Советском Союзе нет. Ну, раз нет, значит нет.
Сейчас, я думаю, полицейский так сделает только в том случае, если вы будете стоять с пистолетом и угрожать его застрелить. А так он никогда этого не сделает — зачем ему это надо: дети, родители?.. Он что, болен психически?.. А тогда это было. Вот вам и Советский Союз, вот вам и статистика…
— Согласно статистике, сейчас преступность в России продолжает расти. Генеральный прокурор Юрий Чайка сообщил, что в 2015 году она выросла почти на 9%. Информация за этот год на портале правовой статистики Генпрокуратуры пока не обнародована. А в прошлом году на 10% увеличилось количество преступлений небольшой тяжести и на 11% — средней. Почти на 12% выросло число совершаемых краж. Судя по всему, этот рост продолжится. Евгений, как вы считаете, имеет ли он какое-то отношение к той ситуации, которая сложилась сегодня в органах внутренних дел страны?
— Чем хуже мы живем, тем больше агрессия. Что такое рост преступности? Это общие фразы. Обыватель считает, что профессиональный преступник — это плохо. Профессиональный преступник совершает квартирную кражу — все честно, государство стабильное. А когда студенты университета лезут в чужую квартиру, это плохой знак. Это значит, что преступность размывается, как наркотик. И эта история о росте преступности говорит не о том, что профессиональная преступность стала какой-то другой, а о том, что жить стало хуже, и обычный человек идет и отнимает айфон. Дальше он попадает в тюрьму, в агрессивную среду, рушится семья и так далее. Так что все бы силы я бросал бы сюда.
А с профессиональной преступностью разберемся. С ними легко, они очень логичны, редко совершают эмоциональные поступки, они вне политики.
Возьмем коррупционные дела. Недели две назад мне один подполковник рассказал, что было на совещании. Они сидят, а им сверху: «Коррупция! Коррупция! Давайте показатели!» Вроде все правильно. Но это тоже давление на систему, чтобы они «давали угля». Начальнику говорят: туда пойди, сюда пойди, а он вдруг отвечает: «Нам что, врачей за пять тысяч рублей с больничными "нахлобучивать"?» Ему говорят: «Слушай, в конце года кто там знает, врач он или не врач? В конце года важнее показатели. Один патрон или один танк — и то, и это является боеприпасом». А он: «Нам в падлу это делать. Им жрать нечего, этим врачам. Я не буду направлять своих сотрудников на эти дела». — «Но выписывание бюллетеня за деньги — преступление?» — «Преступление. Но я не буду "щелкать" врачей и учителей, потому что не могу. У меня сотрудники тоже по пять-десять тысяч "щелкают", и нормально. Давайте мы будем "шлепать" каких-то серьезных ребят, и самим будет приятно».
Но для того, чтобы «шлепать» серьезных ребят, нужно иметь возможность, а с врачом-то легко — нашел какую-нибудь барышню, она завела больничный, зашел в кабинет — и все: «Здрасьте, Иван Иваныч!» А для того, чтобы зайти в кабинет к председателю комитета, нужна Марья Ивановна другого уровня, ее нужно по-другому убедить, замотивировать.
Вот была история с заместителем руководителя КГИОП, которого сотрудники ФСБ арестовали за взятку. Делая об этом новость, я указал компанию, представитель которой передал ему взятку за откат. Он не выдержал, решил, что слишком дорого, и пошел в ФСБ. Так потом эта компания мне весь мозг съела: «Женя, убери нас из сводки! Нам же надо жить дальше! Мы его "нахлобучили" не потому, что он брал взятки, а потому, что у него пошел перебор. А мы готовы давать. Ты нас указал, а как мы в другие-то кабинеты заходить будем?»
Бизнесмена можно понять: ему надо жить. Поэтому, грубо говоря, я бы брал эти показатели, а статистические данные о коррупции предложил бы разложить по количеству денег: возбуждено столько-то дел. Давайте выведем среднюю «табель о рангах» и сразу поймем, что такое рост преступности, где он, что происходит. Система все это знает, эти выкладки есть. Любая статистика — это колоссальные таблицы Брадиса. Оттуда можно убрать половину белиберды и вносить нужные графы: статус, сумма взятки. Это не очень выгодно системе, но я бы заставлял ее так делать: покажите мне портрет преступника, покажите мне портрет взяточника. И мы сразу поймем, что король голый.
— Главные последние реформы в МВД осуществил, будучи президентом России, Дмитрий Медведев. В декабре 2009 года он издал указ «О мерах по совершенствованию деятельности органов внутренних дел РФ», а активная фаза преобразований началась с марта 2011 года, когда вступил в силу федеральный закон «О полиции», повлекший переименование милиции в полицию. Изменили ли эти реформы российские органы внутренних дел?
— Что касается главной реформы, то это не переименование милиции в полицию. Это некая стилистическая правильность, преддверие того, что мы называем капитализмом. Честно сказать, у нас не милиция, не некое народное образование, придуманное еще швейцарцами, а именно полиция. Менты Кивинова — это уже глубокое прошлое.
А самое главное, на что никто не обратил внимания, — это то, что произошло с фразой Медведева «кошмарить бизнес». Она стала неким тэгом, над этой фразой все потешаются. Но именно после этого начались очень важные процессы. Через некоторое время на пост руководителя всей экономической полиции МВД пришел генерал Сугробов. Он плохо кончил, сейчас находится под арестом, но я бы отметил его прогрессивную роль.
Есть установка партии: «не кошмарить» бизнес — это некая системная вещь. А кого тогда «кошмарить»? Где та сфера, где мне всегда скажут, что я прав? Это только одна вещь — бюджет. Давайте вспомним, что в Советском Союзе за хищение государственной собственности карали намного строже, чем за хищение личной. Частной собственности у нас не было, и все силы были брошены на бюджет, потому что не отбить «государеву копейку» — большой грех, и полицейский в данном случае всегда прав, а предприниматель всегда неправ. И произошло это смещение в бюджетную историю. Это и полицейскому всегда выгодно.
Но это, конечно, не значит, что полицейский здесь всегда будет работать честно. Тут, как в любой индустрии, есть много нюансов. И появилось очень много всяких историй. Мы знаем в основном о больших историях, о губернаторах, например, но ведь есть и очень много маленьких историй. И они пошли по этому пути, и Сугробов сделал это. Я не знаю, чем он руководствовался — государственным интересом или планом своей индустрии. Он не поэтому плохо закончил. Это называется «очень жестокая внутриклановая борьба». Но это важная история, и она сыграла свою роль.
— А что реформы так и не смогли изменить в лучшую сторону — так, как надеялись сотрудники правоохранительных органов?
— В любой стране мира некрасиво спрашивать: «Сколько ты зарабатываешь?» Существует этика. Но есть еще одна стороны медали — соответствуешь ли ты тому, кто ты есть. И здесь наделано очень много кодексов — моральных, этических и так далее. Вроде там все написано правильно. Но хоть бы один раз некоему сотруднику (сержанту ли, генералу ли) в каком-либо ведомстве (неважно, МЧС это или ФСБ) сказали: «Слушай, дружок, ты подъехал на "мерседесе". Мы понимаем, что у тебя есть богатая жена или папа, но больше на "мерседесе" не подъезжай!» — «А чего, я не имею права?» — «Имеешь, но это некрасиво, неэтично!» Такого нет.
Коррупцию ни в какой стране невозможно победить полностью, как нельзя победить карманных воров или насморк. Но давайте потихоньку, давайте сначала сделаем нормы поведения. Меня не волнует, украл ты этот «мерседес», или у тебя брат — крупный золотопромышленник, но на работу ты на «мерседесе» приезжать не будешь, а будешь приезжать на подержанном «форде», потому что на тебя смотрят! На работу ты будешь приходить в другом костюме, в других часах. Это абсолютно нормально, это называется дресс-код. Любая компания может нанять человека и сказать ему, что у них в компании ходят в зеленых рубашках, а если человек не хочет, значит, он не в компании. Это очень важная вещь. Она не решит вопрос о том, беру я от кого-то деньги или нет. Она решит вопрос о том, как я выгляжу.
Большинство людей подчиняются неким эстетическим привычкам. Долгие десятилетия в Советском Союзе, когда вы заходили в какое-то официальное место, вас спрашивали: «Чего тебе надо?» А сейчас девушки спрашивают: «Чем я могу вам помочь?» Поменялся подход, люди стали более вежливыми.
Мы — представители власти, и, когда мы приходим — неважно куда: на скандал или в банк на ревизию, — мы должны одеться, по большому счету, серо (мы не говорим о сотрудниках оперативных подразделений, которые работают на улицах и ходят с длинными волосами, небритые, в спортивных куртках). А этого нет.
В Советском Союзе это было, причем не только на языке, это было прописано. Например, ответственным работникам партии было запрещено строить себе дома выше двух этажей, чтобы соседи не тыкали пальцем. В СССР все милиционеры любили курить Marlboro, но, когда приходил гражданин, они это Marlboro прятали в стол. Это абсолютно нормальная цивилизационная вещь.
Сейчас такого нет. Это не значит, что большинство полицейских так хорошо живут. Но есть очень важный довод, который никто никогда не приводит. Есть такая вещь, как часы. На ботинки не смотрят — все в форме, все на служебных машинах… Но начальство приезжает в часах, а в часах все разбираются. И вот сидит руководитель, рассказывает про раскрываемость, про коррупцию, а все смотрят на его часы, и нет никакого диалога! Если был бы честный разговор, то ему сказали бы: «Слышишь, генерал, у тебя часы в пять зарплат, и что ты мне рассказываешь?» У нас часы — символ роскоши, символ статуса.
У нас ответственные православно-религиозные деятели — в часах, администрация президента — в часах, губернаторы — в часах, полковники — в часах. Мы помним время золотых цепей. Сейчас часы стали золотой цепью. Что такое золотая цепь? Это погоны. Чем толще цепь, чем больше бриллиантов на кресте, тем выше у тебя звание. Так был устроен этот мир. Но сейчас, правда, Porsche Cayenne ставят не у работы, а, допустим, за двести метров.
