— А «Записки сумасшедшего» даже трогать нельзя было в 1960-е, потому что собачку звали Фидель.
— Но она же у Гоголя — сука?!
— Так тем более…
Трудно найти человека, которого бы в детстве никогда не дразнили. Даже просто переиначивая имя. Можно прямо с себя и начать. В моем детстве почти все много читали одинаковые детские книги. Немудрено, что и меня обычно дразнили культурно — именем героя книги Льва Лагина «Старик Хоттабыч» — Гасаном Абдурахманом Ибн Хоттабом. А чаще просто Хоттабычем. Поскольку не только книги читали, но и кино смотрели по большей части советское, то и Гусейном Гуслией, конечно, дразнили — по имени звездочета из фильма Протазанова «Насреддин в Бухаре».
Носителям более распространенных имен везло меньше. В школе чаще дразнили по фамилиям. Медведева звали Медведем, Сергея могли назвать Серым, Кирилла — Кирюхой, Дмитрия — Димоном. Правда, по контрасту, одного из моих знакомых Львов звали Мышонком, хотя он был огромен, даже не как лев, а как слон.
На официальном уровне имена и фамилии искажали в порядке насмешки почти так же редко, как это делают на современном Западе, где шутки с таким искажением считаются вульгарными.
Правда, сейчас времена изменились, особенно по случаю введения рыночной экономики, когда имена вдруг приобрели значение, из которого можно выбить какой-никакой профит.
На днях одна приятельница пожаловалась, что некий полезный сервис для переживших насилие назвали «Полина». Настоящая Полина написала так: «Удивлена скорее этому “не по себе”, чем названию. Вспомнила ещё вот: автостопом через какой-то сибирский город вёз мужик: “Я автосалон назвал — Виктория, в честь сестры. Прикинь, пятнадцать лет девке, а в её честь — автосалон”».
И тут выяснилось, что едва ли не каждое имя стало в последнее время жертвой рыночного, а точнее сказать — маркетингового, усердия.
Мария К. утешила Полину: «Да ладно, карандаш от тараканов “Машенька” тоже ничего себе вещь. Не видать Полины в русских сказках. А я ненавидела это все, включая трех медведей».
Подруга Диана М. призналась, что смирилась с названием химчистки — «Диана»: «Живу себе». Но осадок, очевидно, остался.
Не могла не вступить в разговор и Наталия П.: «А Наташа это ваще все Турки и проч.!»
Утешила собравшихся в фейсбуке Катерина Х.: «Так, все расслабились и дружно вспомнили, как миномет называется».
Тут вошла в виртуальное пространство и Анна Д., которая призналась, что «в детстве радовалась “анютиным глазкам”».
А другая Маша, Мария Л., призналась, что ее огорчает некий «Антитаракановый мелок “Машенька”».
На помощь Полине пришла девушка с звучным именем Анастасия: «А вот еще песню слышала недавно про Полину на кокаине, которая покупала его на деньги на школьные завтраки. Интересная!»
Тем временем, вопрос, этично ли вообще называть конкретным женским именем такие центры, не усугубит ли это травматический опыт живых женщин с таким именем.
Тут вступила в разговор художница Наталия К.: «Я вот, когда называю украшения женскими именами, беру как правило американские, чтобы у покупательниц не было ассоциаций».
Из-за этих самых ассоциаций так поступали и некоторые учителя в школах, которые не давали школьникам моего поколения читать «Записки сумасшедшего». Еще бы, ведь там собака по кличке Фидель писала письма другой собаке! И вот, хоть кличка была женская, обожаемый училкой бородатый силуэт с кубинской сигарой мешал простой русской женщине читать Николая Васильевича Гоголя. Правда, можно понимать это и иначе: не сам ли Гоголь поглумился эдак над труженицей мела и доски?
Словесные упражнения с именами в 1960-х легко распространялись на далекие страны. Например, слово Куба благодаря барбудос превратилось в аббревиатуру «Коммунизм у берегов Америки» (или «Коммунистическая угроза берегам Америки»). Да и сами барбудос — как нарисовались, так и остались в языке. Правда, я с удивлением узнал, что в те же годы, когда верноподданное отрочество и старчество резвилось в мыслях о славных соратниках Фиделя и Че, простые советские зэки вкладывали в общий акроним совсем другое содержание, и когда увидишь синюю наколку КУБА, не грезь об «острове свободы», а читай: «Когда уходишь, боль адская!»
Да, о боли. Читая соболезнования госдеятелей и воспоминания некоторых трудящихся об их мятежной или просто гомеопатически-романтической юности, думаю и о слезах некоторых по усопшем товарище Сталине в 1953 году.
А ведь кто как не наши люди дразнили друга Фиделя прямо тогда, в бурные шестидесятые.
Лозунг «Родина или смерть» был ведом и безымянным анекдотчикам в 1961 году. Вся страна жила под лозунгом «Куба — да! Мяса — нет!».
Говорят, Фидель, хороший партизан и подрывник, в области экономической политики очень надеялся на наш триумвират — Брежнева, Косыгина и Подгорного. И все спрашивал у Брежнева, автора бессмертной концепции «развитого социализма», когда же, мол, и у нас, на Кубе, настанет желанная «эра развитого социализма».
— А вот когда сахар в Америке закупать начнете, тогда и наступит у вас развитой социализм!
Смех-смехом, а перечитывая сегодня разнообразные хохмы о Кубе и Фиделе, слышишь, что дразнили тогда советские хохмачи не столько кубинцев, сколько китайцев. Их тогда было только 400 миллионов, а нас, советских, только вдвое меньше.
На вопрос Армянского радио, с кем сейчас товарищ Кастро, давался в середине 1960-х прекрасный и уже мало кому из нынешних аполитичных понятный ответ: «Сердцем с Китаем, желудком — с Советским Союзом».
И ведь жили тогда не так долго, как нынче. Лет двадцать назад про Фиделя рассказывали и такой анекдот. Подарили команданте черепаху. Нравится бородачу тихоходное животное — в Америку не убежит.
— А сколько живут черепахи?
— Да лет сто-двести…
— Надо же, только привыкнешь к другу, а ему уж на тот свет пора…
Фидель был политическим долгожителем, когда ему и семидесяти не было.
Правда, что-то не припомню, чтобы мальчиков в СССР называли Фиделями. Загадка какая-то. В честь Анжелы Дэвис названных — сколько угодно. Даже Ивмонтана знаю бывшего. А Фиделя — ни одного. Но как дразнили бы Фиделя в СССР, довольно ясно — просто Федей. Он даже и в песню Высоцкого вошел: «Надо, мол, Федя, главное, говорит, чтобы воля была к победе!»
Из оставшегося в прошлом советском языке, только одно обидное словцо, пожалуй, и доползло почти до наших дней. В хрущевских домах, куда расселяли бесчисленных барачных жителей Страны Советов, санузел был совмещенный, и назывался он «Гаванна» (гальюн и ванна). Дома эти потом задразнили «хрущобами», про Гаванну благополучно забыли. Наверняка это было обидно революционерам-барбудос. Как и то, что советские власти боялись их больше, чем всю буржуазию вместе взятую. От массового террора советские уже отвыкли, и кто знает, чем кончился бы для них новый виток перманентной революции. Вот и шла она в Азии, в Африке и в Латинской Америке, не оставляя разумных следов в предсмертном словаре развитого социализма.
И вот 25 ноября 2016 кубинская движуха кончилась. Логический-то ее конец пришелся, должно быть, на 1967 год, когда был убит главный соратник Фиделя — Че Гевара.
Но у истории своя логика, и не всегда она о себе рассказывает. Остается, пожалуй, только один вопрос. Отчего в России, такой далекой от Кубы, но пережившей так много общего с Кубой, так по-разному откликнулись на смерть диктатора? Одни носят цветы к посольству «острова свободы» и плачут перед телевизорами, другие — хулят покойника, хотя еще вчера о нем особенно не думали и не говорили.
Ну хорошо, у первых — склероз и маразм. А вторые-то — чего такие резкие? Откуда эта несвоевременность? Может быть, усталость мысли? Просто усталость поколений, которые тридцать-сорок-пятьдесят лет подряд имели силы, чтоб хохмить? Только хохмить.
Встречается Кастро с Мао. Снимает бороду, отклеивает усы.
— Эк, — говорит, — Василиваныч, нас Гражданская-то разметала! Ты тут, как я погляжу, совсем китайцем заделался.
— Я-то что, Петька, — отвечает Мао. — Ты на Индиру Ганди погляди — как Анка-то наша расцвела.
А нынче никто над этим и не посмеется. И не потому, что не знают, кто такая Индира Ганди, и что общего у Мао, Че и Фиделя. А потому, что это не смешно, а трагично, что вся мировая политическая жизнь прошла без нас, что политикой от имени России занимались то бандиты-большевики, то чекисты-предприниматели, — слуги Левиафана, соавторы ГУЛага и ИГИЛа.
