То, что объединяет сейчас Европу, — это спрос на консервацию и изоляцию. И в этом смысле сам Владимир Путин стал прототипом всех тех политиков, что побеждают на выборах в западных странах.
Что общего у Польши и США, Венгрии и Австрии, Франции и Словакии? А то, что избиратели всех этих стран демонстрируют, к чему приводит усталость от истеблишмента. И потому готовы голосовать за тех политиков, политическая повестка которых еще недавно казалась невозможным анахронизмом. Но теперь мы можем наблюдать в прямом эфире, как правые популисты берут штурмом одну электоральную крепость за другой.
Их всех объединяет декларируемый консерватизм. Апелляция не к будущему, а к прошлому. Ставка на евроскептицизм и пропаганда изоляционизма. Они все обещают избирателю границы — те самые, которые должны дать обывателю ощущение уюта. Который, как самому избирателю кажется, начал размываться по мере превращения западного мира в одну глобальную деревню.
Это ведь очень комфортно — жить в мире, в котором есть «мы» и есть «они». Это рождает брустверы идентичности — уже не все одинаковы и неразличимы, а напротив — каждый непохож на соседа. Западный мир очень долго хоронил свои обиды, чтобы стереть различия, и именно обиды возрождаются сегодня вновь, чтобы опять эти границы очертить. И потому любой новый успешный политик из правопопулистского лагеря сперва разделяет, чтобы затем властвовать.
Да, это упрощение. Да, в каждой стране западного мира есть огромное количество неразрешенных и реальных проблем, которые, возможно, из Украины кажутся мелкими и несущественными. Но в том и особенность, что ощущение счастья всегда субъективно: важно не то, что у тебя есть, а что ты об этом думаешь. И если американцы и поляки думают, что живут плохо — бессмысленно убеждать их в обратном.
В конце концов, любое общество существует на качелях настроений. Очень долго мы жили во власти объединяющего тренда — стирающего границы и барьеры. Так долго, что мир устал жить во власти бесконечной череды перемен. И захотел обратно — к простому и понятному. Например, легких рецептов. Чтобы ограничить ойкумену и не думать о далеком. Не этого ли порой хотят сами украинцы?
Почти вся вторая половина двадцатого века была временем торжества тех, кто помещал на знамена идеи объединения, общих ценностей и универсального равенства. Именно они отвоевывали политические олимпы у традиционных элит, именно они служили проповедниками мира равных возможностей и позитивных дискриминаций. Но в какой-то момент все они сами стали новым истеблишментом. Именно они сформулировали новую «рамку нормальности», представления о допустимом и недопустимом. Перестали быть бунтарями, став новым монополистом на рынке политического предложения.
А людям свойственно хотеть разного. И уставать даже не от реальных проблем, а от своих представлений о том, что они считают проблемой. И тогда появляется вновь спрос на «бунтарей». И то, что в роли бунтарей оказываются безответственные популисты — ничего не меняет. В конце концов, с точки зрения существующего порядка бунтарь и обязан выглядеть как популист, а потому никакого эстетического разрыва тут нет.
Особенность происходящего лишь в том, что тот тренд, который мы наблюдаем на западе, был за последние пятнадцать лет обкатан в России. Той самой, которая тоже устала от перемен и в какой-то момент захотела понятного и знакомого. В которой восторжествовал курс на консервацию всего, что только можно. Где главное содержательное внутренней политики свелось к разговорам о том, как избежать любых перемен. Вкупе с созданием образа «небесного прошлого» — лишенного недостатков, но наделенного комфортом и могуществом.
Путин стал Фицо, Качинским и Орбаном задолго до них самих. И оттого для многих обывателей на западе российский президент — трендмейкер. Олицетворение победившей на время повестки. Нет ничего удивительного в том, что для сторонников правой консервативно-популистской повестки он служит примерно таким же символом бунта против истеблишмента, которым когда-то для левых бунтарей был Фидель Кастро.
Украине просто не повезло обрести реальную независимость в тот самый период, когда тепличные условия закончились. Когда мир снова начинает штормить. Когда начинает перекраиваться модель социального договора. И вот она уже главный еврооптимист в мире, в которой растет спрос на изоляционизм.
Да, это повышает ставки — проигравший теряет все. Но это значит лишь то, что учиться плавать Украина будет в штормовых условиях. Это будет непросто. Но кто, черт возьми, обещал нам, что будет легко?
