За последние два года количество людей, осужденных за экстремистские преступления в России, выросло в два раза, — таковы данные Верховного суда России. По данным судебного департамента при Верховном суде, в первой половине 2016 года было вынесено 227 приговоров по «экстремистским» статьям Уголовного кодекса — ст. 280 «Публичные призывы к осуществлению экстремистской деятельности» и ст. 282 «Возбуждение ненависти либо вражды, а равно унижение человеческого достоинства». В начале ноября 2016 года на пленуме Верховного суда были названы цифры за 2015 год — 588 осужденных за экстремистские преступления.
В декабре 2016 года на заседании Совета по правам человека президент Владимир Путин призвал воздержаться от перегибов при возбуждении уголовных дел по статье об экстремизме. «Социальные сети все чаще и чаще используются для экстремистской деятельности, и у государства возникает естественное законное желание этому противостоять», — цитирует президента агентство «Интерфакс». «Но, естественно, под эту сурдинку нельзя подводить все, что ни попадя», — подчеркнул Путин, добавив, что в этом вопросе «надо аккуратненько разобраться».
В ноябре 2016 года Верховный суд России призвал суды тщательнее разбирать дела, связанные с так называемыми «экстремистскими» репостами в социальных сетях. В частности, судьям при принятии решений о том, является ли информация экстремистской, возбуждающей ненависть или вражду, рекомендуется учитывать контекст и форму этой информации, а также наличие или отсутствие каких-либо комментариев к ней.
В докладе информационно-аналитического центра СОВА, посвященном практике по неправомерному антиэктремизму за период с января по август 2016 года, отмечается, в частности, что антиэкстремистское законодательство «активно использовалось не только против радикальных противников политического режима, но и против граждан, далеких от радикализма». Например, среди случаев неправомерного применения антиэкстремистского законодательства авторы доклада приводят дело домохозяйки Екатерины Вологжениновой, которую за несколько репостов в социальной сети «Вконтакте» обвинили в возбуждении ненависти и вражды к представителям власти и «добровольцам из России, воюющим на стороне ополченцев с востока Украины». Её приговорили к 320 часам обязательных работ с конфискацией ноутбука.
Еще одно дело, о котором пишет СОВА, — дело тюменского блогера Алексея Кунгурова, которого за пост в ЖЖ с критикой российской военной операции в Сирии обвинили в «оправдании терроризма». 20 декабря 2016 года Кунгурова приговорили к 2 годам колонии.
Правозащитники и юристы отмечают, что изначально антиэкстремистское законодательство было направлено на защиту от любых форм дискриминации, однако постепенно оно стало все чаще использоваться для расправы с политическими оппонентами и инакомыслящими. В частности, например, в 2003 году в состав статьи 282 («Возбуждение ненависти либо вражды, а равно унижение человеческого достоинства») включили такое понятие, как «социальная группа». До этого по закону к ответственности могли привлечь за действия, направленные на возбуждение ненависти либо вражды по признакам пола, расы, национальности, языка, происхождения и отношения к религии.
Руководитель информационно-аналитического центра «СОВА» Александр Верховский и адвокат правозащитной организации «АГОРА» Рамиль Ахметгалиев рассуждают о том, в каких случаях антиэкстремиское законодательство необходимо и почему в России оно может быть использовано против любого человека, имеющего свое мнение:
Александр Верховский: В ноябрьском постановлении Верховного суда написано, что при решении вопроса о направленности человека, который разместил информацию, следует исходить из совокупности всех обстоятельств и учитывать, «контекст, форму и содержание размещенной информации, наличие и содержание комментариев». Это очень коряво написано с точки зрения обычного языка, в частности, нет слова «репост», не очень понятно, что это за человек, разместивший информацию, но они, видимо, имели в виду репост. Я помню обсуждение, которое было на рабочей группе, и там мы говорили про то, что нужно учитывать контекст, нужно учитывать, как тот, кто сделал репост, выразил свое отношение. Это лучше, чем ничего, и Верховный суд, по крайней мере, показывает, что надо учитывать разные обстоятельства, а не только читать прямо опубликованный кусочек текста, игнорируя все вокруг, как у нас до сих пор делается обычно. Насколько смогут это принять к исполнению, это, конечно, вопрос.
— Рамиль, вы, как практикующий адвокат, участвующий в делах, связанных с экстремизмом, что думаете: насколько суды действительно могут смягчить практику?
Рамиль Ахметгалиев: Я немного более пессимистичен. То, что необходимо учитывать в таких делах — я, как юрист и как практик, получивший высшее юридическое образование, — скажу: эти все вопросы четвертого курса юридического факультета. Необходимо учитывать умысел, контекст и так далее — это вопросы доказывания, тактики и методики расследования, доказывания в судебном процессе тех или иных обстоятельств. Это касается не только дел экстремистских, это любых дел касается. За любой формализм судить нельзя, и сам по себе тот или иной текст автоматически не становится экстремистским. Необходимо учитывать много-много факторов. Для особо непонятливых юристов эта позиция была разъяснена уже давно Европейским судом по правам человека, который тоже говорит, что необходимо учитывать много-много факторов: кто сказал, где сказал, когда сказал, для кого сказал, для какой аудитории и так далее.
Вообще, антиэкстремистский закон по своему духу изначально был антидискриминационным законом, а на сегодняшний день эта грань между антидискриминационным и антитеррористическим размыта, то есть у нас экстремист, террорист — вроде бы все на слуху, но кто это такие и чем отличаются, объяснить не каждый гражданин и не каждый судья в принципе может. Когда в социальные группы пытались засунуть чиновников как особо слабо защищенную или особо защищаемую группу, эту практику удалось в какой-то мере поломать, в том числе, активными действиями по конкретным делам, благодаря в какой-то мере пленуму Верховного суда, когда он принял компромиссный вариант. Насколько я помню, в 2011 году были очень бурные дебаты в пленуме по этому вопросу: нужно ли прямо указывать в постановлении, что чиновники соцгруппой считаться не могут. Но эта практика опять начала обороты набирать, в этом направлении изменений пока не последовало. Например, известный случай: в Красноярске пытаются атомщиков признать соцгруппой. Что касается сепаратизма — статья новая, но по ней практика уже наработана. И я бы сказал, что она не соответствует Конституции, потому что любой разговор о сепаратизме, в том числе критические высказывания о том, что те или иные территории присоединены или необходимо отделять, или возможно отделять, автоматически становятся уголовно наказуемыми. Если же обратиться к Шанхайской конвенции по борьбе с терроризмом, сепаратизмом и экстремизмом, в которой наши активно принимали участие, там под сепаратизмом понимается только насильственное изменение территориальной целостности, призывы к нему. Второй элемент (это опять же с юрфака): любые призывы должны быть реальными и исполнимыми. Потому что, смотрите, дело Морошкина в Челябинске — человек признан невменяемым, и его действия признали общественно опасными. Морошкин чего-то там написал, экспертиза его признала невменяемым. Ну, кто за ним пойдет? Ну, нельзя человека за этот судить! Или Кашапов, который в Татарстане ставит под сомнение законность принятых тех или иных решений. Он обсуждает, он за собой толпу не повел, и за ним толпа не пойдет. Почему его судить за это, наказывать и отправлять в места лишения свободы? Это неправильно, это не соответствует Конституции. В данном случае здесь нарушена грань между необходимостью охраны общественных интересов и охраной права на свободу слова.
— Сейчас создается ощущение, что экстремизм, сепаратизм, терроризм — все собрано в одну кучу, и с этим, вы сказали, не очень просто разобраться. Вот если говорить более глобально, чем опасен, например, экстремизм? Почему нужно его преследование по закону? Каким оно должно быть? Где проходит грань действительного необходимого законодательного регулирования?
Александр Верховский: Это слово — экстремизм — очень широкое. В Шанхайской конвенции, о которой Рамиль упоминал, написано определение экстремизма, терроризма, сепаратизма, связанное с применением насилия, но также там написано, что это не мешает государствам в своих законодательствах определить это как-то шире. Вот государства это и определяют шире. Понятно, что если люди, скажем, готовят теракт, убийство по каким-то политическим мотивам или что-то такое — это преступная деятельность. И это где угодно будет преступной деятельностью. Можно назвать это словом «экстремизм», можно не называть, но все равно речь идет о преступной деятельности. Вопросы возникают тогда, когда речь идет о высказываниях, публичных высказываниях, которые в широком смысле слова являются подстрекательскими. Не когда конкретно подстрекают, это просто форма соучастия в преступлении, а когда, обращаясь к широкой публике, призывают к чему-то: к перевороту, к погрому, к революции. Что и как государство здесь должно пресекать? На этот счет существует огромная мировая дискуссия, но более-менее авторитетные мировые юристы сходятся на том, что преследование за такого рода высказывания должно происходить только в каких-то особых обстоятельствах, когда много факторов совпали и показывают повышенную общественную опасность этого высказывания. У нас этот критерий — повышенной общественной опасности — явным образом не соблюдается. Местами он не соблюдается прямо в законе.
Вот со статьей о призывах к сепаратизму, упомянутый пленум Верховного суда ситуацию даже усугубил. Там написано, что если обвиняемый призывал к каким-то противоправным действиям с целью отделения какой-то территории, его тогда надо судить за призывы к тем противоправным действиям, которые он описал. На практике получается, даже если он не призывал ни к каким противоправным действиям, а просто высказался в том духе, что надо отделить какой-то район от Российской Федерации, то это уже само по себе преступление. Не только о насилии речь не идет, вообще ни о каких противоправных призывах, — но это уже довольно тяжелое преступление. Такого в законе, конечно, быть не должно. Где именно должна проходить грань — это очень спорно. Моя позиция: грань должна проходить там, где речь идет о призывах к насилию, и действительно реалистичных призывах. Есть много известных случаев, как дело Антона Носика: человек призывал к ковровым бомбардировкам, убивать женщин и детей в массовом порядке. Это с моральной точки зрения плохо, а с точки зрения законности кого он призывал? Если читателей своего блога, так они не только не могут бомбить Сирию, они сирийцев-то живьем не видят нигде. А если он призывал правительства каких-то стран, будь то нашей страны или США, — так они определенно не слушают Антона Носика. Поэтому общественная опасность его высказываний, в общем-то, равна нулю. Вот что совершенно игнорируется. Поэтому у нас в стране в прошлом году за публичные высказывания экстремистского характера было вынесено более 500 приговоров, и это невероятная цифра. В западных странах они исчисляются штуками в год, и то не каждый. Это редкий случай, надо очень постараться, чтобы попасть в соответствующие статьи, которые там тоже есть. У нас счет пошел на сотни. Притом что большинство этих высказываний с этической точки зрения совершенно неприемлемы, эти люди наговорили гадостей, но это гадости, которые надо оценивать как-то иначе, а не по Уголовному кодексу.
Рамиль Ахметгалиев: Возьмем последние события, связанные с Крымом. Обсуждать, расхваливать, высоко ценить все решения, связанные с присоединением — это не уголовно наказуемо. Но любые обсуждения, где ставится под сомнение это решение, уже уголовно наказуемы. На определенные темы можно говорить только позитивные вещи, а негативные, критические — нельзя. Что касается терминологии, я не готов точно сказать, но, насколько мне известно, в ряде европейских государств термин «экстремизм» не используется вовсе. И я вообще сторонник возвращения к первоначальной идее, когда только разрабатывались положения Конституции и антиэкстремистский закон, в начале 2000-х. То есть антиэкстремистский закон должен быть антидискриминационным законом по своей сути, духу. Он должен быть направлен на охрану прав и свобод человека от любой спорной дискриминации. Терроризм на сегодняшний день, если не ошибаюсь, законодательно является разновидностью экстремизма. Это вообще отдельный сектор, это даже по объекту другой — речь идет о нормальном функционировании тех или иных государственных органов, государственных структур, должностных лиц, общественных деятелей, общественных институтов. На сегодняшний день эти все пленумы Верховного суда, на мой взгляд, лишь попытка как-то выправить ситуацию. Никто, конечно, не может поставить вопрос реально и реально добиться изменения законодательства, но если говорить теоретически о решении проблемы, то нужно вернуться на исходные позиции. Есть антидискриминационное законодательство со своим кругом охраняемых отношений, и есть законодательство антитеррористическое, как внутри государства, так и за его пределами. И в принципе, общие международные стандарты и по антидискриминационному, и по антитеррористическому, они разработаны и есть. Велосипед изобретать не нужно.
— Если посмотреть на дела, связанные с экстремизмом, которые сейчас есть: это блогер Соколовский из Екатеринбурга, которого за ролики и за ловлю покемонов судят за экстремизм, это претензии к Библиотеке украинской литературы, и все эти дела о репостах. Насколько я понимаю, есть мнение, что сейчас фактически по экстремистским статьям (280-я, 282-я) можно привлечь любого человека, было бы желание. Насколько, с вашей точки зрения, нынешнее законодательство дает такую возможность? Насколько удобно держать в таком подвешенном состоянии всех людей? И насколько это используется сейчас для расправы, допустим, с политическими оппонентами?
Александр Верховский: Конечно, используется. Вопрос просто в том, что эти оппоненты могут нам, допустим, зачастую не нравиться тоже. По нашим наблюдениям, подавляющее большинство людей, которые проходят по этим статьям «За публичные высказывания экстремистского характера» — это люди либо каких-то расистских взглядов, либо это сторонники вооруженного джихада, которые его проповедуют. Бывают, естественно, разные, включая упомянутого Кашапова или Соколовского. Таких дел сравнительно мало, но это жизнь нашу тоже не украшает. Именно это всех вокруг запугивает. Законодательство изначально формировалось не очень понятно для чего. Мне не кажется, что оно с самого начала имело такой чисто позитивный антидискриминационный посыл, но хотелось бы. И я с Рамилем совершенно согласен: лучше бы перевести его именно на эти рельсы каким-то образом. Но вот Российской Федерации неоднократно на всяких международных форумах, в комитетах ООН, допустим, выносили рекомендации принять, наконец, комплексное антидискриминационное законодательство, но Российская Федерация почему-то не хочет. Вместо этого она имеет вот это комплексное антиэкстремистское. Да, это нехорошо. Кроме того, у нас есть в законодательстве совсем уже экзотические вещи.
История про библиотеки — это же не только история про Библиотеку украинской литературы, это история про сотни библиотек, которые имеют проблемы с прокуратурой из-за того, что у них хранятся или могут храниться книжки из этого пресловутого списка экстремистских материалов. Нет ни в одной нормальной стране такого списка, потому что это абсурдный механизм. Он в принципе не может приносить пользу, зато приносит много вреда. Я даже не уверен, что он приносит пользу политическому режиму. Но он, несомненно, очень полезен районным прокурорам для наращивания отчетности, как они борются с экстремизмом. Насколько это подавляет готовность людей публично высказываться, трудно оценить. Но мне кажется, по каким-то наблюдениям, что да, подавляет, что люди самых разных взглядов и разной степени решительности ощущают некоторое давление. Правоприменение таково, что совершенно невозможно понять, к кому придут в следующий раз. Создается хаос. Если задача государства в идеале при противодействии каким-то радикальным группировкам заключается в том, чтобы провести какую-то черту, красную линию, что вот досюда мы терпим, а дальше нет, все, не терпим, то этой красной черты нет. Никто ее не понимает: ни самые радикалы, ни законопослушные граждане, ее невозможно увидеть.
Рамиль Ахметгалиев: Эффект и результат, в том числе и для самой власти, сомнителен. Видно, что закон применяется выборочно, когда надо и когда не надо. Очень большой блок дел, которые возбуждаются большей частью для отчетности и необходимости поддержания тех или иных показателей. Есть дела, которые являются делами некого акта устрашения, выборочного применения. У нас одно из свежих дел — в Ульяновске, Данилы Алферьева, очень интересное. Он на одном из публичных мероприятий процитировал одно высказывание по поводу «ждем только приказ, команды фас» и так далее. И там было имя-отчество Зюганова, что он от него ждет. На самом деле, изначально это высказывание слово в слово, вплоть до запятой, было сказано представителями другой организации, и там упоминался Владимир Владимирович. И в действиях и высказывании того, кто первый это сказал, нет экстремизма, а в действиях этого — есть экстремизм к соцгруппе «чиновники». Один и тот же следователь сидит, один и тот же человек принимает решение по одной и той же фразе, сказанной в схожих обстоятельствах, и там и здесь на митинге, но тут есть состав, а там — нет. Ничего хорошего именно для власти в такой политике по применению этого законодательства нет. По большому счету, в рамках этого законодательства, да и в целом в России на сегодняшний день — всюду какие-то фронты: здесь фронт, там фронт, тут враги, тут внешние враги, тут внутренние враги. Общество пытаются поделить искусственно на своих и чужих, врагов и не врагов, столкнуть между собой. Попытка спровоцировать гражданскую войну, революцию внутри общества. Кто от этого в выигрыше? Сама власть, если она револющии не хочет? Да, конечно, есть результат на сегодняшний день, что на некоторых это влияет, влияет довольно-таки сильно, они вынуждены отказываться от каких-то публичных высказываний, десять раз обдумать то или иное слово, может быть, где-то не сказать. Но в долгосрочной перспективе такая политика ни до чего хорошего не доведет.
