16 января стало известно о том, что художник Петр Павленский уехал из России вместе со своей соратницей Оксаной Шалыгиной и двумя их детьми и намерен просить политическое убежище во Франции. Мы встретились с Павленским в Париже и выяснили у художника обстоятельства его отъезда.
— Что произошло? Почему вам пришлось уехать из России?
— Нас устранили из России. Мы узнали об этом 14 декабря, когда мы возвращались из Варшавы. В аэропорту Шереметьево, после прохождения паспортного контроля нас задержали люди, которые представились оперативниками уголовного розыска, и полиция. После этого нас отвезли в Следственный комитет. Там мы узнали, что вообще происходит.
А происходит то, что нашу позицию о свободных отношениях, нашу позицию о презрении к институту брака, семьи, супружеской верности попытались обернуть и обернули в преступное насилие против личности.
Подбирались к нам довольно давно. Когда я еще в тюрьме был, с Оксаной связывались люди — различные «благожелатели», назовем их так — предлагали помощь и поддержку, давали какую-то информацию. Потом, когда я освободился, они встречались, говорили… Допустим, в кафе мы сидели, и они говорили: «Ты такие вещи делаешь, давай что-нибудь грандиозное там… со взрывом и захватом Кремля. Есть к оружию доступ, оружие не только в Ростове можно достать…». Ну, то есть, понятно, что повторять судьбу так называемых «крымских террористов» никакого желания не было. Поэтому мы эти вещи блокировали, не давали им ходу. Просто с этими людьми прерывали всякое общение. Потому что кем тебе человек представляется, бывшим гаишником или кем-то еще — это никакого значения не имеет.
К нам подошли с другой стороны — с сентября 2016 года к нам стала подбираться девушка — актриса одного из «оппозиционных» театров, Театра.doc (Анастасия Слонина. — RFI). В принципе, оснований не доверять ей у нас никаких не было.
— Как она на вас вышла?
— Она пришла на лекцию, когда у нас был разговор об искусстве с Угаровым (Михаил Угаров — художественный руководитель Театра. doc. — RFI). Потом она вызвалась помогать и повезла меня из больницы, когда у меня была операция на колено (после того, как меня в Мосгорсуде избили, мне нужно было делать операцию на мениск). Довезла, пригласила на свой спектакль. Так она подбиралась — предлагала свою помощь и сама искала поддержки и каких-то отношений.
И вот в один момент — это было уже в начале декабря — вечер, проведенный у нас, превратился в заявление о насильственных действиях сексуального характера. Нужно понимать, что это вообще за статья. Это самая чудовищная статья в российском законодательстве, потому что это статья, по которой судят по одному заявлению. Это не изнасилование, по которому нужны хоть какие-то доказательства. По ней оговорить можно каждого, а доказать невиновность практически невозможно. Если ты был в одной квартире, я думаю, сложно будет доказать (невиновность), потому есть заявление — и все. Статья тяжкая — до десяти лет лишения свободы. Заявление было подано на нас двоих (Павленского и его соратницу Оксану Шалыгину. — RFI). Нас об этом предупреждали (как мы думаем, та же самая полиция или какие-то еще силовики) через эту актрису, когда мы еще в Варшаве были. За пять дней до нашего возвращения, она (Анастасия Слонина) связалась с человеком, у которого оставались наши дети, то есть с близким к нам человеком, которому мы доверяем детей, и начала говорить: «на них заявление, их ищет полиция, их посадят в тюрьму…».
— Она сказала, что сама подала заявление?
— Да, она сказала, что подала заявление. И спрашивала: «Где они и когда вернутся? Мы их тут сутки ждали с полицией около дома и не смогли дождаться». Но в тот момент, когда это происходило, мы не нашли не одной причины, чтобы отнестись к этому серьезно. И мы проигнорировали и все.
— С вами на связь она не выходила?
— Нет, с нами на связь она не выходила. И мы тогда решили не придавать этому значения и не забивать свою голову какой-то чушью. А потом, когда нас задержали… То есть, что происходило в Следственном комитете: мы там провели порядка семи часов. В три нас задержали в аэропорту, а закончилось все в 12 часов: прошли допросы, приехали адвокаты…
— Вас допрашивали вместе?
— Нет, отдельно в разных кабинетах. У нас два адвоката. И после допросов мы собственно ждали уже конвой. Но тут нас зовут к одному из начальников следователей, которые допрашивали (они его называли старшим следователем), который начал говорить примерно так: «Тут такое дело сложное, а в моем деле главное — объективность, нельзя торопиться, мне надо собрать все доказательства, поэтому сегодня я вас отпускаю, но вы только являйтесь по первому звонку, и, пожалуйста, не покидайте пределы Москвы». Это кажется таким жестом доброты, но на самом деле, это довольно несуразная ситуация.
Правоохранительная система не бывает легкомысленной, она базируется на психологии интересов и выгоды. По такой тяжкой статье я видел множество людей в тюрьме. Очень важный момент — у нас не было регистрации и прописки в Москве. Это основная причина, по которой судья объясняет, почему человек должен быть арестован, даже по статье небольшой тяжести. То, что меня арестовывали после акции «Угроза», мне же вменялась статья небольшой тяжести, меня арестовали, потому что у меня нет прописки в Москве, — а как же следователь будет вести следственные действия.
— То есть отсутствие прописки — формальный предлог для задержания?
— Формальный предлог — отсутствие прописки и регистрации. Важный и, в принципе, основной. У нас нет ни прописки, ни регистрации, и они еще нарушают этим служебное предписание — при расследовании такого дела они должны обследовать место происшествия, то есть задержать нас, арестовать и поехать на обыск. Они ничего этого не делают, а рассуждают о каких-то эфемерных, фантомных доказательствах и говорят: «Вы только являйтесь по звонку». Это было 14-го декабря, а на следующий день нас уже не было в Москве — мы через Беларусь уехали на машинах в Украину, и уже из Украины приехали сюда (в Париж).
— В Украине вы, получается, провели около месяца?
— Да. Там нужно было сделать документы для детей. Вообще, если воспринимать это как язык общения с властью, то сначала нас предупредили, чтобы мы совсем не возвращались из Варшавы. Мы это проигнорировали, и тогда нам показали серьезность своих намерений. Показали, что есть две перспективы нашего устранения: или режимные лагеря, что тоже устранение, потому что 10 лет — значит, что ты будешь 10 лет рассказывать каждому, как ты стал жертвой оперативной разработки. Или другой способ — покинуть пределы границ паспортного контроля.
Это предположение, потому что открыто мне никто об этом не говорил. Но я (сделал выводы) по этим факторам: предупреждение, то, что нас освободили, несмотря на отсутствие регистрации, то, что они нарушили судебное предписание — это все дает основание так предполагать.
Есть вещи, о которых я не делаю предположений, а в которых я убежден, а убежден я в том, что в России возродился донос. Он пережил естественную эволюцию: сейчас нельзя осудить человека за контрреволюционную деятельность и антисоветскую агитацию. Он должен говорить на современном языке и, желательно для России, в соответствии с международными конвенциями.
— Насколько для вас было ожидаемым, что вам придется уехать?
— Не очень ожидаемо. Нам тогда казалось, что мы довольно аккуратны. Все предложения о помощи и поддержки — «давайте вместе сделаем что-нибудь эффектное и грандиозное» — мы сразу блокировали. Мы не думали, что к нам с этой стороны подойдут, и все будет вот так.
— Продюсер Театра.doc Всеволод Лисовский обвинил вас с Оксаной в избиении одного из актеров театра и утверждает о наличии у него записи с камер наблюдения, на которой видно, как вы избиваете этого актера ногами.
— У меня был конфликт с одним из актеров из-за того, что он избивал девушку, которая с нами дружила, как мы думали тогда. Бил ее головой об ванну, душил, плевал ей в лицо. После этого он еще начал писать мне и угрожать. Он искал встречи. Мы встретились, он начал бросаться с кулаками, поэтому у меня с ним произошла драка.
— Это та же самая девушка, которая обвинила вас в насильственных действиях?
— Да. Я поддержал ее. Оксана попросила у него, чтобы он извинился перед всеми женщинами и пообещал, что он больше не будет женщин избивать. В тот момент кроме нас были еще актеры Театра.doc. Больше никого не было. Это был мой конфликт с ним. Мы встретились с ним около театра, потом мы разговаривали внутри театра. Что это за видео, откуда оно, я не знаю. Всеволод Лисовский ненавидит меня уже давно. Я очень сильно сомневаюсь, что на этом видео я.
— Почему вы решили уехать именно во Францию?
— Альма-матер русской революции. Столпы европейской культуры — из Франции. Огюст Бланки, Луиза Мишель, много кто.
— Вы готовы к тому, что будете здесь жить?
— Мы хотим понять, что происходит в России, но, скорее всего, мы будем просить здесь политическое убежище, потому что мы очень не хотим быть экстрадированными в Россию. Быть экстрадированными или согласиться на те условия устранения — режимные лагеря на 10 лет — это значит с бараньей покорностью пойти на заклание, выгодное государству, и потянуть за собой своих близких. Уходим мы с Оксаной (в тюрьму) — дети идут в детский дом постигать школу жизни, сразу четыре человека. Я не думаю, что это разумное решение.
Самое главное — сидеть за то, что ты даже не делал. Во всей этой истории я хочу подчеркнуть — никакого насилия не было. Не было ничего, даже близко походящего на какое-то насилие. Это нам не свойственно.
— Как вы думаете, насколько для вас как художника существование в другом, не российском пространстве, будет влиять на то, что вы делаете?
— Я не знаю этого, жизнь покажет. Мы продолжим заниматься издательским домом «Политическая пропаганда», мы продолжим работать с системами представления и заниматься вопросами искусства. Что и как это будет, я действительно не знаю. Ситуация стремительно меняется, и тут не хочется делать какие-то прогнозы, которые изначально будут ошибочными.
— То есть пока, скорее всего, вы займетесь решением каких-то административных формальностей?
— По крайней мере, мы посмотрим город и будем знакомиться с людьми, с обществом. Просто продолжим жить, и все.
